» И на краткий миг в сознании ее зазвучал голос мерлина: «Да будет всяк свободен служить тому Богу, что более ему по душе».
«Даже тот, кто отрицает самую жизнь земли?» — дивилась про себя Моргейна. Хорошо зная, что Талиесин ответил бы: «Да, даже он».
Вот теперь среди деревьев она ясно различала очертания факела на высоком шесте, полыхающего желто-синим пламенем. На мгновение свет ослепил ее — а в следующий миг она разглядела человека, держащего факел. Невысокий и смуглый, не друид и не жрец; из одежды на нем была лишь набедренная повязка из шкуры пятнистого оленя, голые плечи прикрыты чем-то вроде темного плаща; он походил на человека Племен, вот только ростом был повыше. Длинные, темные волосы венчала гирлянда разноцветных листьев — осенних листьев, хотя кроны дерев желтеть еще и не думали. И отчего-то это несказанно напугало Моргейну. Однако голос незнакомца звучал негромко и мягко.
— Добро пожаловать, сестра; ты, никак, заплутала, на ночь глядя? — произнес он на древнем наречии. — Так ступай сюда. Дай, я поведу твоего коня — я знаю здешние тропы. — Ощущение было такое, словно ее ждали.
И, словно во сне, Моргейна последовала за провожатым. Тропа под ногами становилась все более твердой, все проще было идти по ней; а свет факела разгонял туманное марево. Незнакомец вел коня в поводу, однако то и дело оборачивался к своей спутнице и улыбался. А затем взял ее за руку, словно ребенка. Зубы его блестели, глаза, совсем темные в свете факелов, искрились весельем.
А вот теперь огни замерцали повсюду; в какой-то момент — Моргейна не заметила, когда именно, — незнакомец передал ее коня кому-то еще, и ввел свою спутницу в круг огней: молодая женщина и не помнила, чтобы они вошли под крышу, однако она вдруг оказалась в огромном зале, где пировали мужи и жены в венках. Одних венчали гирлянды из осенних листьев, однако на некоторых женщинах красовались венки из первоцветов, крохотных бледных цветков эпигеи, что прячутся под палыми листьями еще до того, как сойдет снег. Где-то играла арфа.
Провожатый по-прежнему не отходил от гостьи ни на шаг. Он провел ее к столу на возвышении, и там, отчего-то ни капли не удивившись, Моргейна обнаружила женщину, уже виденную прежде: волосы ее венчал венок из жгутов ивняка, а серые глаза ее казались словно чуждыми времени, как если бы взгляд ее прозревал все на свете.
Незнакомец усадил Моргейну на скамью и вручил молодой женщине высокую кружку из какого-то неизвестного ей металла… напиток оказался сладким и нетерпким, с привкусом торфа и вереска. Она жадно осушила кружку и с запозданием осознала, что после долгого воздержания торопиться никак не следовало: голова у нее закружилась. И тут Моргейне вспомнилось древнее поверье: ежели ненароком забредешь в волшебную страну, ни в коем случае нельзя притрагиваться к тамошним еде и питью… но ведь это старая сказка, не более; фэйри ее не обидят.
— Что это за место? — спросила она.
— Это замок Чариот, — отвечала леди, — добро к нам пожаловать, Моргейна, королева Британии.
— Нет-нет, я вовсе не королева, — покачала головой гостья. — Мать моя была Верховной королевой, а я — лишь герцогиня Корнуольская, но не более…
— Это все равно, — улыбнулась госпожа. — Ты устала, а путь был долог. Ешь и пей, сестренка; завтра тебя проводят туда, куда ты едешь. А ныне — время пировать.
На блюде ее лежали плоды и хлеб — темный, мягкий, из неизвестного Моргейне зерна, однако молодой женщине казалось, будто когда-то ей уже доводилось его пробовать… и еще она заметила, что у незнакомца, приведшего ее в зал, на запястьях — крученые золотые браслеты, точно живые змеи… Моргейна протерла глаза, гадая, уж не сон ли это, а когда посмотрела снова, это оказался лишь браслет, или, может статься, татуировка, вроде той, что Артур носит со дня возведения в королевский сан. Порою, когда взгляд ее обращался на провожатого, ярко вспыхивали факелы, и казалось, будто чело его осеняют рога; а хозяйка была увенчана золотой короной и вся в золотых украшениях, но гостье то и дело мерещилось, что это лишь венок из ивняка, а шею ее обвивает ожерелье из раковин — крохотных таких ракушек, состоящих как бы из двух половинок, как женские гениталии, и посвященных Богине. Моргейна сидела между хозяйкою и своим провожатым, и где-то вдалеке играла арфа; музыки более чудесной молодая женщина не слышала даже на Авалоне…
Усталость разом прошла. В голове прояснилось: сладкий на вкус напиток избавил ее от немощи и скорби. Позже кто-то вручил ей арфу, и Моргейна в свой черед сыграла и спела, и никогда еще голос ее не звучал так мягко, и ясно, и нежно. Играя, она погрузилась в сон, и показалось ей, что все лица вокруг напоминают ей кого-то знакомого… того, кого она знала где-то в иных местах… Ей мерещилось, будто она идет по берегу залитого солнцем острова и играет на причудливой изогнутой арфе; а в следующий миг она перенеслась в просторный, мощенный камнем двор, и мудрый друид в странных длинных одеждах учил их обращению с циркулем и астролябией, а еще там были песни и звуки, способные открыть запертую дверь или воздвигнуть кольцо стоячих камней, и она заучила их все, и была увенчана короной в форме золотой змеи…
Хозяйка объявила, что пора на покой — а завтра кто-нибудь проводит гостью и ее коня. В ту ночь Моргейна уснула в прохладной комнате, завешанной листьями — или это такие гобелены, что колышутся, колеблются, непрерывно изменяются, рассказывают обо всем, что было и есть? Среди прочих картин Моргейна различила и себя: она держала в руках арфу, а на коленях у нее устроился Гвидион; и еще один образ среди сплетенных нитей — она сама вместе с Ланселетом; Ланселет играет с ее волосами, держит ее за руку, и подумалось Моргейне, что о чем-то она позабыла… есть у нее некая причина злиться на Ланселета; однако причины этой молодая женщина так и не вспомнила.
А потом хозяйка возвестила, что нынче ночью — великий праздник, и хорошо бы гостье задержаться еще на день-два и поплясать с ними; и Моргейна не возражала… право же, ей так давно не случалось потанцевать и повеселиться всласть! Но когда молодая женщина задумалась о том, что же это, собственно, за праздник, она так ничего и не вспомнила… конечно же, равноденствие еще не настало, хотя ни луны, ни солнца взгляд ее не различал, так что определить время самой, как ее некогда учили, не получалось.
В волосы ей вплели цветы — яркие цветы лета, ибо, сказала королева волшебной страны, ты — не девушка нетронутая. Ночь выдалась беззвездная, и Моргейна слегка встревожилась, не обнаружив луны, точно так же, как днем не видела солнца. Сколько же дней прошло — один, или два, или три? Отчего-то время словно утратило значение: ела она, проголодавшись; засыпала, где была, почувствовав усталость, одна или на постели, мягкой, точно трава, с одной из девушек хозяйки. Однажды, к вящему ее изумлению, девушка — да, она отчасти походила на Врану — обвила руками ее шею и принялась целовать ее, и Моргейна отвечала на поцелуи, нимало не удивляясь и не стыдясь. Все происходило точно во сне, где возможно все самое странное и немыслимое; Моргейна слегка недоумевала — так, самую малость, но отчего-то все это казалось неважным, и жила она во власти колдовской грезы. Иногда молодая женщина задумывалась, а что сталось с ее конем, но всякий раз, когда гостья уже собиралась отправиться в путь, хозяйка говорила, что об этом и думать не след, пусть она еще с ними побудет… однажды, много лет спустя, пытаясь восстановить в памяти все то, что произошло с нею в замке Чариот, Моргейна вспомнила, как лежала на коленях госпожи и сосала ей грудь, и ей вовсе не казалось странным, что она, взрослая женщина, покоится на коленях у матери и позволяет целовать себя и укачивать, точно дитя. Но уж это-то наверняка было не более чем сном, просто в голове у нее все смешалось от сладкого, крепкого вина…
А порою Моргейне казалось, что хозяйка — это на самом деле Вивиана, и она гадала:» Может быть, я занедужила, лежу в лихорадке, а все эти чудеса мне лишь снятся ?» Вместе с девушками хозяйки она отправлялась в леса собирать травы и корешки; времена года словно смешались. На празднике — той же самой ночью или в другой раз? — она танцевала под мелодию арф, и в свой черед играла сама, подменив арфиста, и под пальцами ее рождалась музыка печальная и веселая.
Однажды, собирая ягоды и цветы для венков, Моргейна обо что-то споткнулась: это оказались выбеленные ветрами и дождем кости какого-то животного. На шее его висел обрывок кожи с красным лоскутком, очень похожим на котомку, в которой Моргейна, уезжая из Каэрлеона, везла все свое добро. А что, интересно, сталось с ее конем, уютно ли ему в здешних стойлах? Конюшен в волшебном замке Моргейна вообще не видела, но должны же они где-то быть. Но до поры до времени довольно ей танцев и пения, а время пусть себе течет своим чередом, словно в зачарованном сне…
Однажды незнакомец, проводивший ее в замок, отвел Моргейну в сторону от хоровода танцоров. Имени его молодая женщина так и не узнала. Но отчего, ежели ни луны, ни солнца не видно, солнечные и лунные ритмы пульсируют в ней так неистово?
— У тебя при себе кинжал, — промолвил он, — отложи его; я не выношу холодного железа.
Моргейна распустила кожаные ремешки пояса, на котором крепились ножны, и отшвырнула кинжал в сторону, даже не посмотрев, куда он упал. И незнакомец пришел к ней; темные его волосы упали ей на лицо, а губы заключали в себе неизъяснимую сладость, привкус ягод и хмельного питья из вереска. Он помог ей раздеться. Моргейна уже привыкла к холоду; неважно, что трава стылая и влажная, неважно, что она совсем нага. Она прильнула к незнакомцу; какой он теплый, тело его так и пышет жаром, и горяч и крепок напрягшийся фаллос. Нетерпеливыми, сильными руками незнакомец раздвинул ей бедра. Все ее существо Моргейны приветствовало его жадно. Задвигалась в лад с ним, ощущая ритм пульсирующих токов земли вокруг.
И тут Моргейна испугалась… не хотелось бы ей забеременеть, ее первые роды, когда на свет появился Гвидион, были такими тяжкими, что еще один ребенок наверняка просто убьет ее. Но не успела она заговорить, как незнакомец ласково закрыл ей рот ладонью, и молодая женщина поняла: он читает ее мысли.
— Этого не страшись, нежная леди, пора нынче неподходящая… ныне — время для наслаждения, а не для созревания, — тихо проговорил он, и она отдалась ему, и да, чело его и впрямь венчали рога, вновь возлежала она с Королем-Оленем, и в лесу повсюду вокруг них падали звезды, — или это просто-напросто жуки-светлячки?
Как-то раз она блуждала по лесу вместе с девушками, и набрела на озерцо, и склонилась над ним, и вгляделась внимательнее: из воды на нее глядело лицо Вивианы. Волосы ее припорошила седина — ох, сколько же в них белых прядей! — да и морщин заметно прибавилось. Губы ее зашевелились; она словно звала кого-то.» Сколько же я здесь пробыла? — гадала про себя Моргейна. — Наверное, дня четыре, а то и пять; может быть, даже неделю. Мне давно пора в путь. Хозяйка обещала, что кто-нибудь проводит меня до берегов Авалона…»
Молодая женщина отправилась к королеве и сказала, что ей пора. Но ведь уже стемнело… выехать успеется и завтра.
А в следующий раз в воде увидела она Артура, и стекающиеся к нему войска… Гвенвифар казалась усталой и заметно постаревшей; она взяла Ланселета за руку, тот попрощался с супругами и поцеловал ее в губы.» Да уж, — с горечью думала Моргейна, — в такие игры он играть куда как горазд. Гвенвифар они, видно, по нраву: так вся любовь его и преданность принадлежат ей, а честью поступаться вроде бы незачем…» Однако прогнать и эти образы Моргейне труда не составило.
Но вот однажды ночью она вдруг проснулась от пронзительного крика, и на мгновение Моргейне померещилось, будто стоит она на Холме, в центре каменного круга, и внемлет леденящему воплю, что звенит между мирами… этот голос слышала она лишь однажды с тех пор, как повзрослела — этот хриплый, резкий голос, за годы безмолвия утративший всякую выразительность, — голос Враны, что нарушала молчание лишь в том случае, если Боги не смели доверить важное послание никому другому…
«А, Пендрагон предал Авалон, и дракон улетел… Драконье знамя не реет больше, грозя саксонским воинам… плачьте, рыдайте, ежели Владычица покинет Авалон, ибо воистину более не возвратится она на Остров…» И во внезапно наступившей тьме послышались рыдания и всхлипывания…
И вновь — тишина. Моргейна резко села в серых сумерках; впервые с тех пор, как она попала в эту страну, в голове у нее вдруг прояснилось.
«Я пробыла здесь слишком долго, — думала она, — ведь уже зима. Надо мне спешно уезжать, прямо сейчас, не откладывая, еще до вечера… впрочем, какой вечер, солнце не встает здесь и не садится… Надо уезжать прямо сейчас, не мешкая „. Молодая женщина знала: нужно потребовать коня, и тут вспомнила: конь ее давно мертв, это его кости видела она в лесу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
«Даже тот, кто отрицает самую жизнь земли?» — дивилась про себя Моргейна. Хорошо зная, что Талиесин ответил бы: «Да, даже он».
Вот теперь среди деревьев она ясно различала очертания факела на высоком шесте, полыхающего желто-синим пламенем. На мгновение свет ослепил ее — а в следующий миг она разглядела человека, держащего факел. Невысокий и смуглый, не друид и не жрец; из одежды на нем была лишь набедренная повязка из шкуры пятнистого оленя, голые плечи прикрыты чем-то вроде темного плаща; он походил на человека Племен, вот только ростом был повыше. Длинные, темные волосы венчала гирлянда разноцветных листьев — осенних листьев, хотя кроны дерев желтеть еще и не думали. И отчего-то это несказанно напугало Моргейну. Однако голос незнакомца звучал негромко и мягко.
— Добро пожаловать, сестра; ты, никак, заплутала, на ночь глядя? — произнес он на древнем наречии. — Так ступай сюда. Дай, я поведу твоего коня — я знаю здешние тропы. — Ощущение было такое, словно ее ждали.
И, словно во сне, Моргейна последовала за провожатым. Тропа под ногами становилась все более твердой, все проще было идти по ней; а свет факела разгонял туманное марево. Незнакомец вел коня в поводу, однако то и дело оборачивался к своей спутнице и улыбался. А затем взял ее за руку, словно ребенка. Зубы его блестели, глаза, совсем темные в свете факелов, искрились весельем.
А вот теперь огни замерцали повсюду; в какой-то момент — Моргейна не заметила, когда именно, — незнакомец передал ее коня кому-то еще, и ввел свою спутницу в круг огней: молодая женщина и не помнила, чтобы они вошли под крышу, однако она вдруг оказалась в огромном зале, где пировали мужи и жены в венках. Одних венчали гирлянды из осенних листьев, однако на некоторых женщинах красовались венки из первоцветов, крохотных бледных цветков эпигеи, что прячутся под палыми листьями еще до того, как сойдет снег. Где-то играла арфа.
Провожатый по-прежнему не отходил от гостьи ни на шаг. Он провел ее к столу на возвышении, и там, отчего-то ни капли не удивившись, Моргейна обнаружила женщину, уже виденную прежде: волосы ее венчал венок из жгутов ивняка, а серые глаза ее казались словно чуждыми времени, как если бы взгляд ее прозревал все на свете.
Незнакомец усадил Моргейну на скамью и вручил молодой женщине высокую кружку из какого-то неизвестного ей металла… напиток оказался сладким и нетерпким, с привкусом торфа и вереска. Она жадно осушила кружку и с запозданием осознала, что после долгого воздержания торопиться никак не следовало: голова у нее закружилась. И тут Моргейне вспомнилось древнее поверье: ежели ненароком забредешь в волшебную страну, ни в коем случае нельзя притрагиваться к тамошним еде и питью… но ведь это старая сказка, не более; фэйри ее не обидят.
— Что это за место? — спросила она.
— Это замок Чариот, — отвечала леди, — добро к нам пожаловать, Моргейна, королева Британии.
— Нет-нет, я вовсе не королева, — покачала головой гостья. — Мать моя была Верховной королевой, а я — лишь герцогиня Корнуольская, но не более…
— Это все равно, — улыбнулась госпожа. — Ты устала, а путь был долог. Ешь и пей, сестренка; завтра тебя проводят туда, куда ты едешь. А ныне — время пировать.
На блюде ее лежали плоды и хлеб — темный, мягкий, из неизвестного Моргейне зерна, однако молодой женщине казалось, будто когда-то ей уже доводилось его пробовать… и еще она заметила, что у незнакомца, приведшего ее в зал, на запястьях — крученые золотые браслеты, точно живые змеи… Моргейна протерла глаза, гадая, уж не сон ли это, а когда посмотрела снова, это оказался лишь браслет, или, может статься, татуировка, вроде той, что Артур носит со дня возведения в королевский сан. Порою, когда взгляд ее обращался на провожатого, ярко вспыхивали факелы, и казалось, будто чело его осеняют рога; а хозяйка была увенчана золотой короной и вся в золотых украшениях, но гостье то и дело мерещилось, что это лишь венок из ивняка, а шею ее обвивает ожерелье из раковин — крохотных таких ракушек, состоящих как бы из двух половинок, как женские гениталии, и посвященных Богине. Моргейна сидела между хозяйкою и своим провожатым, и где-то вдалеке играла арфа; музыки более чудесной молодая женщина не слышала даже на Авалоне…
Усталость разом прошла. В голове прояснилось: сладкий на вкус напиток избавил ее от немощи и скорби. Позже кто-то вручил ей арфу, и Моргейна в свой черед сыграла и спела, и никогда еще голос ее не звучал так мягко, и ясно, и нежно. Играя, она погрузилась в сон, и показалось ей, что все лица вокруг напоминают ей кого-то знакомого… того, кого она знала где-то в иных местах… Ей мерещилось, будто она идет по берегу залитого солнцем острова и играет на причудливой изогнутой арфе; а в следующий миг она перенеслась в просторный, мощенный камнем двор, и мудрый друид в странных длинных одеждах учил их обращению с циркулем и астролябией, а еще там были песни и звуки, способные открыть запертую дверь или воздвигнуть кольцо стоячих камней, и она заучила их все, и была увенчана короной в форме золотой змеи…
Хозяйка объявила, что пора на покой — а завтра кто-нибудь проводит гостью и ее коня. В ту ночь Моргейна уснула в прохладной комнате, завешанной листьями — или это такие гобелены, что колышутся, колеблются, непрерывно изменяются, рассказывают обо всем, что было и есть? Среди прочих картин Моргейна различила и себя: она держала в руках арфу, а на коленях у нее устроился Гвидион; и еще один образ среди сплетенных нитей — она сама вместе с Ланселетом; Ланселет играет с ее волосами, держит ее за руку, и подумалось Моргейне, что о чем-то она позабыла… есть у нее некая причина злиться на Ланселета; однако причины этой молодая женщина так и не вспомнила.
А потом хозяйка возвестила, что нынче ночью — великий праздник, и хорошо бы гостье задержаться еще на день-два и поплясать с ними; и Моргейна не возражала… право же, ей так давно не случалось потанцевать и повеселиться всласть! Но когда молодая женщина задумалась о том, что же это, собственно, за праздник, она так ничего и не вспомнила… конечно же, равноденствие еще не настало, хотя ни луны, ни солнца взгляд ее не различал, так что определить время самой, как ее некогда учили, не получалось.
В волосы ей вплели цветы — яркие цветы лета, ибо, сказала королева волшебной страны, ты — не девушка нетронутая. Ночь выдалась беззвездная, и Моргейна слегка встревожилась, не обнаружив луны, точно так же, как днем не видела солнца. Сколько же дней прошло — один, или два, или три? Отчего-то время словно утратило значение: ела она, проголодавшись; засыпала, где была, почувствовав усталость, одна или на постели, мягкой, точно трава, с одной из девушек хозяйки. Однажды, к вящему ее изумлению, девушка — да, она отчасти походила на Врану — обвила руками ее шею и принялась целовать ее, и Моргейна отвечала на поцелуи, нимало не удивляясь и не стыдясь. Все происходило точно во сне, где возможно все самое странное и немыслимое; Моргейна слегка недоумевала — так, самую малость, но отчего-то все это казалось неважным, и жила она во власти колдовской грезы. Иногда молодая женщина задумывалась, а что сталось с ее конем, но всякий раз, когда гостья уже собиралась отправиться в путь, хозяйка говорила, что об этом и думать не след, пусть она еще с ними побудет… однажды, много лет спустя, пытаясь восстановить в памяти все то, что произошло с нею в замке Чариот, Моргейна вспомнила, как лежала на коленях госпожи и сосала ей грудь, и ей вовсе не казалось странным, что она, взрослая женщина, покоится на коленях у матери и позволяет целовать себя и укачивать, точно дитя. Но уж это-то наверняка было не более чем сном, просто в голове у нее все смешалось от сладкого, крепкого вина…
А порою Моргейне казалось, что хозяйка — это на самом деле Вивиана, и она гадала:» Может быть, я занедужила, лежу в лихорадке, а все эти чудеса мне лишь снятся ?» Вместе с девушками хозяйки она отправлялась в леса собирать травы и корешки; времена года словно смешались. На празднике — той же самой ночью или в другой раз? — она танцевала под мелодию арф, и в свой черед играла сама, подменив арфиста, и под пальцами ее рождалась музыка печальная и веселая.
Однажды, собирая ягоды и цветы для венков, Моргейна обо что-то споткнулась: это оказались выбеленные ветрами и дождем кости какого-то животного. На шее его висел обрывок кожи с красным лоскутком, очень похожим на котомку, в которой Моргейна, уезжая из Каэрлеона, везла все свое добро. А что, интересно, сталось с ее конем, уютно ли ему в здешних стойлах? Конюшен в волшебном замке Моргейна вообще не видела, но должны же они где-то быть. Но до поры до времени довольно ей танцев и пения, а время пусть себе течет своим чередом, словно в зачарованном сне…
Однажды незнакомец, проводивший ее в замок, отвел Моргейну в сторону от хоровода танцоров. Имени его молодая женщина так и не узнала. Но отчего, ежели ни луны, ни солнца не видно, солнечные и лунные ритмы пульсируют в ней так неистово?
— У тебя при себе кинжал, — промолвил он, — отложи его; я не выношу холодного железа.
Моргейна распустила кожаные ремешки пояса, на котором крепились ножны, и отшвырнула кинжал в сторону, даже не посмотрев, куда он упал. И незнакомец пришел к ней; темные его волосы упали ей на лицо, а губы заключали в себе неизъяснимую сладость, привкус ягод и хмельного питья из вереска. Он помог ей раздеться. Моргейна уже привыкла к холоду; неважно, что трава стылая и влажная, неважно, что она совсем нага. Она прильнула к незнакомцу; какой он теплый, тело его так и пышет жаром, и горяч и крепок напрягшийся фаллос. Нетерпеливыми, сильными руками незнакомец раздвинул ей бедра. Все ее существо Моргейны приветствовало его жадно. Задвигалась в лад с ним, ощущая ритм пульсирующих токов земли вокруг.
И тут Моргейна испугалась… не хотелось бы ей забеременеть, ее первые роды, когда на свет появился Гвидион, были такими тяжкими, что еще один ребенок наверняка просто убьет ее. Но не успела она заговорить, как незнакомец ласково закрыл ей рот ладонью, и молодая женщина поняла: он читает ее мысли.
— Этого не страшись, нежная леди, пора нынче неподходящая… ныне — время для наслаждения, а не для созревания, — тихо проговорил он, и она отдалась ему, и да, чело его и впрямь венчали рога, вновь возлежала она с Королем-Оленем, и в лесу повсюду вокруг них падали звезды, — или это просто-напросто жуки-светлячки?
Как-то раз она блуждала по лесу вместе с девушками, и набрела на озерцо, и склонилась над ним, и вгляделась внимательнее: из воды на нее глядело лицо Вивианы. Волосы ее припорошила седина — ох, сколько же в них белых прядей! — да и морщин заметно прибавилось. Губы ее зашевелились; она словно звала кого-то.» Сколько же я здесь пробыла? — гадала про себя Моргейна. — Наверное, дня четыре, а то и пять; может быть, даже неделю. Мне давно пора в путь. Хозяйка обещала, что кто-нибудь проводит меня до берегов Авалона…»
Молодая женщина отправилась к королеве и сказала, что ей пора. Но ведь уже стемнело… выехать успеется и завтра.
А в следующий раз в воде увидела она Артура, и стекающиеся к нему войска… Гвенвифар казалась усталой и заметно постаревшей; она взяла Ланселета за руку, тот попрощался с супругами и поцеловал ее в губы.» Да уж, — с горечью думала Моргейна, — в такие игры он играть куда как горазд. Гвенвифар они, видно, по нраву: так вся любовь его и преданность принадлежат ей, а честью поступаться вроде бы незачем…» Однако прогнать и эти образы Моргейне труда не составило.
Но вот однажды ночью она вдруг проснулась от пронзительного крика, и на мгновение Моргейне померещилось, будто стоит она на Холме, в центре каменного круга, и внемлет леденящему воплю, что звенит между мирами… этот голос слышала она лишь однажды с тех пор, как повзрослела — этот хриплый, резкий голос, за годы безмолвия утративший всякую выразительность, — голос Враны, что нарушала молчание лишь в том случае, если Боги не смели доверить важное послание никому другому…
«А, Пендрагон предал Авалон, и дракон улетел… Драконье знамя не реет больше, грозя саксонским воинам… плачьте, рыдайте, ежели Владычица покинет Авалон, ибо воистину более не возвратится она на Остров…» И во внезапно наступившей тьме послышались рыдания и всхлипывания…
И вновь — тишина. Моргейна резко села в серых сумерках; впервые с тех пор, как она попала в эту страну, в голове у нее вдруг прояснилось.
«Я пробыла здесь слишком долго, — думала она, — ведь уже зима. Надо мне спешно уезжать, прямо сейчас, не откладывая, еще до вечера… впрочем, какой вечер, солнце не встает здесь и не садится… Надо уезжать прямо сейчас, не мешкая „. Молодая женщина знала: нужно потребовать коня, и тут вспомнила: конь ее давно мертв, это его кости видела она в лесу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49