Он — мой верный соратник, и я люблю его как родного брата, — увы, братьев у меня нет, — и никак не меньше, чем Ланселета! Если бы Гавейн мечтал о моем троне, ему довольно было бы ослабить бдительность лишь на каких-нибудь пять минут, не более, и пустым шрамом я бы не отделался — мне снесли бы голову, а Гавейн и впрямь стал бы королем! Я безоговорочно доверяю ему и жизнь свою, и честь!
— Что ж, я рада, что у тебя такой преданный и надежный сподвижник, сын мой, — произнесла Игрейна, изумляясь подобной горячности. И, едко улыбнувшись, добавила:
— То-то огорчается, должно быть, Лот при мысли о том, как любят тебя его сыновья!
— Уж и не знаю, что я такого сделал, что они всей душой желают мне добра, но только так оно и есть, и воистину почитаю я себя счастливцем.
— Верно, — подтвердил Талиесин, — Гавейн будет непоколебимо предан тебе до самой смерти, Артур, да и за пределами ее, буде на то воля Господа.
— Людям воля Господа не ведома, — сурово возразил архиепископ. — ..И в итоге итогов окажется он другом более надежным, чем даже Ланселет, хотя и горько мне это говорить, — продолжал Талиесин, пропустив слова Патриция мимо ушей.
Артур улыбнулся, и у Игрейны мучительно сжалось сердце: а ведь он унаследовал все обаяние Утера, и он тоже способен пробуждать в своих сторонниках беззаветную преданность! До чего же он похож на отца!
— Право, я и тебя отчитаю, лорд мерлин, если ты станешь говорить так о лучшем моем друге, — промолвил между тем Артур. — Ланселету я тоже доверю и жизнь свою, и честь.
— О да, доверить жизнь ему ты в полном праве, в этом я ни минуты не сомневаюсь… — вздохнул старик. — Не поручусь, что он выстоит-таки в последнем испытании, однако он искренне тебя любит и станет беречь твою жизнь превыше собственной.
— Воистину, Гавейн — добрый христианин, но вот насчет Ланселета я далеко не так уверен, — промолвил Патриций. — От души надеюсь, что придет день, когда все эти нечестивцы, что называют себя христианами, на деле ими не являясь, будут разоблачены как демонопоклонники, каковые они, в сущности, и есть. Те, что не признают авторитета Святой Церкви в том, что касается воли Господней, — так это про них говорил Христос:» Кто не со Мною, тот против Меня». Однако по всей Британии можно встретить тех, что недалеко ушли от язычников. В Таре я расправился с ними, запалив Пасхальный огонь на одном из нечестивых холмов, и друиды короля не выстояли против меня. Однако даже на благословенном острове Гластонбери, по земле которого ступал святой Иосиф Аримафейский, я обнаруживаю, что священники, — священники, вы подумайте! — поклоняются волшебному источнику! Обольщения язычества, вот что это такое! Я положу этому конец, даже если мне придется воззвать к самому епископу Римскому!
— Вот уж не думаю, что епископ Римский имеет хотя бы отдаленное представление о том, что происходит в Британии, — с улыбкой заметил Артур.
— Отец Патриций, весьма дурную услугу окажешь ты людям этой земли, заложив их священный источник, — мягко проговорил Талиесин. — Это — дар Божий…
— Это — часть языческого культа. — Глаза епископа вспыхнули мрачным огнем фанатизма.
— Источник — от Бога, — не отступался старый друид, — ибо во всем мироздании не найдется ничего, что не имело бы начала в Боге, а простецам потребны простые знаки и символы. Если они поклоняются воде, что изливает на мир Его благодать, так чего в том дурного?
— Господу не должно поклоняться через символы, созданные руками людей…
— Выходит, ты со мною единодушен, брат мой, — ответствовал мерлин, — ибо часть друидической мудрости заключена вот в каком речении: Господу, что превыше всего, нельзя поклоняться в жилище, возведенном руками человека, но лишь под Его собственным небом. И все же вы строите церкви и богато украшаете их серебром и золотом. Так отчего же, по-вашему, дурно пить из священного родника, того, что Господь создал, и благословил, и наделил видениями и целительной силой?
— Сие знание исходит от дьявола, — сурово объявил Патриций, и Талиесин рассмеялся.
— А, но Господь создал сомнения, да и дьявола тоже, и в итоге итогов все придут к Нему и покорятся Его воле.
— Достойные отцы, — перебил Артур, не успел Патриций ответить, — мы собрались здесь не о теологии спорить!
— Верно, — облегченно подтвердила Игрейна. — Мы говорили о Гавейне и втором из сыновей Моргаузы, — его ведь Агравейн зовут, верно? И о твоем браке.
— Жаль мне, — посетовал Артур, — что раз уж сыновья Лота всей душой меня любят, а Лот, в чем я не сомневаюсь, мечтает, чтобы наследник его рода возвысился, — жаль мне, что у Моргаузы нет дочери. Тогда бы я стал ему зятем, а Лот знал бы, что сын его дочери унаследует мой трон.
— Да, оно сложилось бы весьма удачно, — кивнул Талиесин, — ибо оба вы принадлежите к королевскому роду Авалона.
— Но разве Моргауза — не сестра твоей матери, лорд мой Артур? — нахмурился Патриций. — Жениться на ее дочери — немногим лучше того, чтобы переспать с собственной сестрой!
Артур заметно обеспокоился.
— Я согласна, даже будь у Моргаузы дочь, об этом и думать не следовало бы, — молвила Игрейна.
— Зато к сестре Гавейна я бы привязался с легкостью, — жалобно возразил Артур. — Мысль о том, чтобы жениться на чужой мне незнакомке изрядно меня угнетает, да и невеста, надо думать, не обрадовалась бы!
— Такова судьба любой женщины, — отозвалась Игрейна, сама себе удивляясь; неужели спустя столько лет обида не сгладилась? — Браки пусть задумывают мудрые головы; юной девушке такое не по разуму.
Артур тяжко вздохнул.
— Король Леодегранс предложил мне в жены свою дочь, — как бишь ее там? — а в приданое за нею дает сотню лучших своих воинов, все при оружии, и — ты только представь себе, матушка! — при каждом отменный конь из его собственных табунов; так что Ланселет сможет их обучить. В этом — один из секретов цезарей: лучшие римские когорты сражались верхом; а до того никто, кроме скифов, лошадей не использовал, разве что для перевозки продовольствия и порою — для верховых гонцов. Будь у меня четыре сотни конных воинов — матушка, да я бы играючи выдворил саксов с нашей земли, и они бы бросились сломя голову к своим берегам, визжа, точно их же псы.
— Тоже мне, причина для женитьбы! — рассмеялась Игрейна. — Лошадей можно купить, а воинов — нанять.
— Но продавать коней Леодегранс вовсе не склонен, — возразил Артур. — По-моему, он так мыслит про себя, что в обмен на приданое — воистину королевское приданое, здесь ты мне поверь, — недурно было бы породниться с королем Британии. И он не один такой, просто он предлагает больше, чем другие.
Так вот о чем я желал попросить тебя, матушка, — не хотелось бы мне посылать к нему самого обыкновенного гонца со словами, что я, дескать, беру его дочь, так что пусть отошлет ее к моему двору, словно тюк какой-нибудь. Не согласилась бы ты поехать отвезти королю мой ответ и сопроводить девушку сюда?
Игрейна собиралась уже кивнуть в знак согласия, как вдруг вспомнила о своих обетах.
— Отчего бы тебе не послать одного из своих доверенных соратников, скажем, Гавейна или Ланселета?
— Гавейн — бабник тот еще, — со смехом отозвался Артур. — Я отнюдь не уверен, что хочу подпускать его к своей невесте. Тогда уж пусть Ланселет съездит.
— Игрейна, чувствую я, что лучше поехать тебе, — удрученно проговорил мерлин.
— А что такое, дедушка, — отозвался Артур, — неужто Ланселет настолько неотразим? Или ты опасаешься, что моя невеста влюбится в него вместо меня?
Талиесин вздохнул.
— Я поеду, если настоятельница даст мне дозволение покинуть обитель, — быстро отозвалась Игрейна. А про себя подумала: «Конечно же, мать-настоятельница не может запретить мне побывать на свадьбе собственного сына. Воистину, я столько лет пробыла королевой, что теперь мне куда как непросто тихо-мирно сидеть в четырех стенах и дожидаться известий о великих событиях, происходящих в этой земле. Верно, таков удел всякой женщины, однако постараюсь избегать его сколь можно дольше». Глава 4
Гвенвифар чувствовала, как в животе привычно всколыхнулась тошнота; неужто еще до того, как они отправятся в путь, ей придется бежать в уборную? И что ей прикажете делать, если та же потребность даст о себе знать уже после того, как она сядет в седло и выедет за ворота? Девушка подняла глаза на Игрейну: та стояла, статная и невозмутимая, чем-то похожая на мать-настоятельницу ее прежнего монастыря. В первый свой приезд, год назад, когда обговаривались условия брака, Игрейна держалась с ней по-доброму, словно мать. А теперь, приехав сопроводить Гвенвифар на свадьбу, она вдруг показалась строгой и властной; и, уж конечно, королева не испытывала и тени того ужаса, что терзал Гвенвифар. Как она может быть настолько спокойной?
— Ты разве не боишься? Это так далеко… — дерзнула прошептать Гвенвифар, глядя на дожидающихся лошадей и носилки.
— Боюсь? Конечно, нет, — отвечала Игрейна. — В Каэрлеоне я бывала не раз и не два, и маловероятно, чтобы на сей раз саксы собирались выступить с войной. Зимой путешествовать не то чтобы приятно — из-за дождей и слякоти, — но все лучше, чем попасть в руки варваров.
Гвенвифар, до глубины души потрясенная и пристыженная, судорожно сжала кулачки и, потупившись, уставилась на свои дорожные башмаки, крепкие и безобразные.
Игрейна завладела рукою девушки, расправила крохотные пальчики.
— Я и позабыла, ты же никогда прежде не уезжала из дома, разве что в свой монастырь и обратно. Ты ведь в Гластонбери воспитывалась, верно?
Гвенвифар кивнула:
— Мне бы так хотелось туда вернуться…
На мгновение проницательный взгляд Игрейны остановился на ней, и девушка затрепетала от страха. Чего доброго, эта дама поймет, что она, Гвенвифар, совсем не радуется предстоящей свадьбе с ее сыном, и невзлюбит сноху… Но Игрейна, крепко сжимая ее руку, произнесла лишь:
— Я очень горевала, когда меня впервые выдавали замуж за герцога Корнуольского; я не знала счастья до тех пор, пока не взяла на руки дочь. Однако же мне в ту пору едва пятнадцать исполнилось; а тебе ведь почти восемнадцать, верно?
Вцепившись в руку Игрейны, Гвенвифар почувствовала, как паника понемногу отступает; и все же, едва она вышла за ворота, ей показалось, что неохватное небо над головой таит в себе угрозу: зловещее, низкое, закрытое тучами. Дорога перед домом, там, где топтались лошади, превратилась в грязевое море. А теперь коней строили в некое подобие упорядоченного выезда, а уж столько мужчин сразу Гвенвифар в жизни своей не видела, и все гомонили, перекликались между собою, лошади пронзительно ржали, во дворе царила суматоха. Но Игрейна крепко держала девушку за руку, и Гвенвифар, вся сжавшись, поспешала за ней.
— Я очень признательна тебе, госпожа, за то, что ты приехала сопроводить меня…
— Уж слишком я суетна, — улыбнулась Игрейна, — ни за что не упущу возможности вырваться за пределы монастырских стен. — Она размашисто шагнула, переступая через дымящуюся кучу конского навоза. — Смотри под ноги, дитя, — гляди-ка, твой отец оставил для нас вон тех двух чудесных пони. Ты любишь скакать верхом?
Гвенвифар покачала головой:
— Я думала, мне позволят поехать в носилках…
— Ну, конечно, позволят, если захочешь, — удивленно глядя на собеседницу, заверила Игрейна, — но, могу поручиться, тебе там очень скоро надоест. Моя сестра Вивиана, отправляясь в путешествие, обычно надевала мужские штаны. Надо было мне и для нас подыскать пару, хотя в моем возрасте это, пожалуй, уже и неприлично.
Гвенвифар покраснела до корней волос.
— Я бы никогда на такое не осмелилась, — пролепетала она, дрожа. — Женщине запрещено одеваться в мужскую одежду, так и в Священном Писании сказано…
— Апостол, сдается мне, о северных краях мало что знал, — прыснула Игрейна. — На его родине ужасно жарко; и слышала я, будто мужчины той страны, где жил Господь, про штаны слыхом не слыхивали, но все носят длинные платья, как было, да и теперь осталось, в обычае у римских мужей. Думаю, эта фраза подразумевает лишь то, что женщинам не подобает заимствовать вещи у какого-то определенного мужчины, а вовсе не то, что для них запретна одежда, сшитая на мужской манер. И уж конечно, сестра моя Вивиана — скромнейшая из женщин. Она — жрица на Авалоне.
Глаза Гвенвифар расширились.
— Она — ведьма, госпожа?
— Нет-нет, она — ведунья, разбирается в травах и снадобьях и обладает Зрением, однако она принесла обет не причинять вреда ни человеку, ни зверю. Она даже мяса не вкушает, — промолвила Игрейна. — И образ жизни она ведет столь же простой и суровый, как любая настоятельница. Погляди-ка, — промолвила она, указывая пальцем, — вон и Ланселет, первый из Артуровых соратников. Он приехал сопроводить нас и доставить назад коней и людей в целости и сохранности…
Гвенвифар улыбнулась, щеки ее зарумянились.
— Я знаю Ланселета, он приезжал показывать отцу, как дрессируют коней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
— Что ж, я рада, что у тебя такой преданный и надежный сподвижник, сын мой, — произнесла Игрейна, изумляясь подобной горячности. И, едко улыбнувшись, добавила:
— То-то огорчается, должно быть, Лот при мысли о том, как любят тебя его сыновья!
— Уж и не знаю, что я такого сделал, что они всей душой желают мне добра, но только так оно и есть, и воистину почитаю я себя счастливцем.
— Верно, — подтвердил Талиесин, — Гавейн будет непоколебимо предан тебе до самой смерти, Артур, да и за пределами ее, буде на то воля Господа.
— Людям воля Господа не ведома, — сурово возразил архиепископ. — ..И в итоге итогов окажется он другом более надежным, чем даже Ланселет, хотя и горько мне это говорить, — продолжал Талиесин, пропустив слова Патриция мимо ушей.
Артур улыбнулся, и у Игрейны мучительно сжалось сердце: а ведь он унаследовал все обаяние Утера, и он тоже способен пробуждать в своих сторонниках беззаветную преданность! До чего же он похож на отца!
— Право, я и тебя отчитаю, лорд мерлин, если ты станешь говорить так о лучшем моем друге, — промолвил между тем Артур. — Ланселету я тоже доверю и жизнь свою, и честь.
— О да, доверить жизнь ему ты в полном праве, в этом я ни минуты не сомневаюсь… — вздохнул старик. — Не поручусь, что он выстоит-таки в последнем испытании, однако он искренне тебя любит и станет беречь твою жизнь превыше собственной.
— Воистину, Гавейн — добрый христианин, но вот насчет Ланселета я далеко не так уверен, — промолвил Патриций. — От души надеюсь, что придет день, когда все эти нечестивцы, что называют себя христианами, на деле ими не являясь, будут разоблачены как демонопоклонники, каковые они, в сущности, и есть. Те, что не признают авторитета Святой Церкви в том, что касается воли Господней, — так это про них говорил Христос:» Кто не со Мною, тот против Меня». Однако по всей Британии можно встретить тех, что недалеко ушли от язычников. В Таре я расправился с ними, запалив Пасхальный огонь на одном из нечестивых холмов, и друиды короля не выстояли против меня. Однако даже на благословенном острове Гластонбери, по земле которого ступал святой Иосиф Аримафейский, я обнаруживаю, что священники, — священники, вы подумайте! — поклоняются волшебному источнику! Обольщения язычества, вот что это такое! Я положу этому конец, даже если мне придется воззвать к самому епископу Римскому!
— Вот уж не думаю, что епископ Римский имеет хотя бы отдаленное представление о том, что происходит в Британии, — с улыбкой заметил Артур.
— Отец Патриций, весьма дурную услугу окажешь ты людям этой земли, заложив их священный источник, — мягко проговорил Талиесин. — Это — дар Божий…
— Это — часть языческого культа. — Глаза епископа вспыхнули мрачным огнем фанатизма.
— Источник — от Бога, — не отступался старый друид, — ибо во всем мироздании не найдется ничего, что не имело бы начала в Боге, а простецам потребны простые знаки и символы. Если они поклоняются воде, что изливает на мир Его благодать, так чего в том дурного?
— Господу не должно поклоняться через символы, созданные руками людей…
— Выходит, ты со мною единодушен, брат мой, — ответствовал мерлин, — ибо часть друидической мудрости заключена вот в каком речении: Господу, что превыше всего, нельзя поклоняться в жилище, возведенном руками человека, но лишь под Его собственным небом. И все же вы строите церкви и богато украшаете их серебром и золотом. Так отчего же, по-вашему, дурно пить из священного родника, того, что Господь создал, и благословил, и наделил видениями и целительной силой?
— Сие знание исходит от дьявола, — сурово объявил Патриций, и Талиесин рассмеялся.
— А, но Господь создал сомнения, да и дьявола тоже, и в итоге итогов все придут к Нему и покорятся Его воле.
— Достойные отцы, — перебил Артур, не успел Патриций ответить, — мы собрались здесь не о теологии спорить!
— Верно, — облегченно подтвердила Игрейна. — Мы говорили о Гавейне и втором из сыновей Моргаузы, — его ведь Агравейн зовут, верно? И о твоем браке.
— Жаль мне, — посетовал Артур, — что раз уж сыновья Лота всей душой меня любят, а Лот, в чем я не сомневаюсь, мечтает, чтобы наследник его рода возвысился, — жаль мне, что у Моргаузы нет дочери. Тогда бы я стал ему зятем, а Лот знал бы, что сын его дочери унаследует мой трон.
— Да, оно сложилось бы весьма удачно, — кивнул Талиесин, — ибо оба вы принадлежите к королевскому роду Авалона.
— Но разве Моргауза — не сестра твоей матери, лорд мой Артур? — нахмурился Патриций. — Жениться на ее дочери — немногим лучше того, чтобы переспать с собственной сестрой!
Артур заметно обеспокоился.
— Я согласна, даже будь у Моргаузы дочь, об этом и думать не следовало бы, — молвила Игрейна.
— Зато к сестре Гавейна я бы привязался с легкостью, — жалобно возразил Артур. — Мысль о том, чтобы жениться на чужой мне незнакомке изрядно меня угнетает, да и невеста, надо думать, не обрадовалась бы!
— Такова судьба любой женщины, — отозвалась Игрейна, сама себе удивляясь; неужели спустя столько лет обида не сгладилась? — Браки пусть задумывают мудрые головы; юной девушке такое не по разуму.
Артур тяжко вздохнул.
— Король Леодегранс предложил мне в жены свою дочь, — как бишь ее там? — а в приданое за нею дает сотню лучших своих воинов, все при оружии, и — ты только представь себе, матушка! — при каждом отменный конь из его собственных табунов; так что Ланселет сможет их обучить. В этом — один из секретов цезарей: лучшие римские когорты сражались верхом; а до того никто, кроме скифов, лошадей не использовал, разве что для перевозки продовольствия и порою — для верховых гонцов. Будь у меня четыре сотни конных воинов — матушка, да я бы играючи выдворил саксов с нашей земли, и они бы бросились сломя голову к своим берегам, визжа, точно их же псы.
— Тоже мне, причина для женитьбы! — рассмеялась Игрейна. — Лошадей можно купить, а воинов — нанять.
— Но продавать коней Леодегранс вовсе не склонен, — возразил Артур. — По-моему, он так мыслит про себя, что в обмен на приданое — воистину королевское приданое, здесь ты мне поверь, — недурно было бы породниться с королем Британии. И он не один такой, просто он предлагает больше, чем другие.
Так вот о чем я желал попросить тебя, матушка, — не хотелось бы мне посылать к нему самого обыкновенного гонца со словами, что я, дескать, беру его дочь, так что пусть отошлет ее к моему двору, словно тюк какой-нибудь. Не согласилась бы ты поехать отвезти королю мой ответ и сопроводить девушку сюда?
Игрейна собиралась уже кивнуть в знак согласия, как вдруг вспомнила о своих обетах.
— Отчего бы тебе не послать одного из своих доверенных соратников, скажем, Гавейна или Ланселета?
— Гавейн — бабник тот еще, — со смехом отозвался Артур. — Я отнюдь не уверен, что хочу подпускать его к своей невесте. Тогда уж пусть Ланселет съездит.
— Игрейна, чувствую я, что лучше поехать тебе, — удрученно проговорил мерлин.
— А что такое, дедушка, — отозвался Артур, — неужто Ланселет настолько неотразим? Или ты опасаешься, что моя невеста влюбится в него вместо меня?
Талиесин вздохнул.
— Я поеду, если настоятельница даст мне дозволение покинуть обитель, — быстро отозвалась Игрейна. А про себя подумала: «Конечно же, мать-настоятельница не может запретить мне побывать на свадьбе собственного сына. Воистину, я столько лет пробыла королевой, что теперь мне куда как непросто тихо-мирно сидеть в четырех стенах и дожидаться известий о великих событиях, происходящих в этой земле. Верно, таков удел всякой женщины, однако постараюсь избегать его сколь можно дольше». Глава 4
Гвенвифар чувствовала, как в животе привычно всколыхнулась тошнота; неужто еще до того, как они отправятся в путь, ей придется бежать в уборную? И что ей прикажете делать, если та же потребность даст о себе знать уже после того, как она сядет в седло и выедет за ворота? Девушка подняла глаза на Игрейну: та стояла, статная и невозмутимая, чем-то похожая на мать-настоятельницу ее прежнего монастыря. В первый свой приезд, год назад, когда обговаривались условия брака, Игрейна держалась с ней по-доброму, словно мать. А теперь, приехав сопроводить Гвенвифар на свадьбу, она вдруг показалась строгой и властной; и, уж конечно, королева не испытывала и тени того ужаса, что терзал Гвенвифар. Как она может быть настолько спокойной?
— Ты разве не боишься? Это так далеко… — дерзнула прошептать Гвенвифар, глядя на дожидающихся лошадей и носилки.
— Боюсь? Конечно, нет, — отвечала Игрейна. — В Каэрлеоне я бывала не раз и не два, и маловероятно, чтобы на сей раз саксы собирались выступить с войной. Зимой путешествовать не то чтобы приятно — из-за дождей и слякоти, — но все лучше, чем попасть в руки варваров.
Гвенвифар, до глубины души потрясенная и пристыженная, судорожно сжала кулачки и, потупившись, уставилась на свои дорожные башмаки, крепкие и безобразные.
Игрейна завладела рукою девушки, расправила крохотные пальчики.
— Я и позабыла, ты же никогда прежде не уезжала из дома, разве что в свой монастырь и обратно. Ты ведь в Гластонбери воспитывалась, верно?
Гвенвифар кивнула:
— Мне бы так хотелось туда вернуться…
На мгновение проницательный взгляд Игрейны остановился на ней, и девушка затрепетала от страха. Чего доброго, эта дама поймет, что она, Гвенвифар, совсем не радуется предстоящей свадьбе с ее сыном, и невзлюбит сноху… Но Игрейна, крепко сжимая ее руку, произнесла лишь:
— Я очень горевала, когда меня впервые выдавали замуж за герцога Корнуольского; я не знала счастья до тех пор, пока не взяла на руки дочь. Однако же мне в ту пору едва пятнадцать исполнилось; а тебе ведь почти восемнадцать, верно?
Вцепившись в руку Игрейны, Гвенвифар почувствовала, как паника понемногу отступает; и все же, едва она вышла за ворота, ей показалось, что неохватное небо над головой таит в себе угрозу: зловещее, низкое, закрытое тучами. Дорога перед домом, там, где топтались лошади, превратилась в грязевое море. А теперь коней строили в некое подобие упорядоченного выезда, а уж столько мужчин сразу Гвенвифар в жизни своей не видела, и все гомонили, перекликались между собою, лошади пронзительно ржали, во дворе царила суматоха. Но Игрейна крепко держала девушку за руку, и Гвенвифар, вся сжавшись, поспешала за ней.
— Я очень признательна тебе, госпожа, за то, что ты приехала сопроводить меня…
— Уж слишком я суетна, — улыбнулась Игрейна, — ни за что не упущу возможности вырваться за пределы монастырских стен. — Она размашисто шагнула, переступая через дымящуюся кучу конского навоза. — Смотри под ноги, дитя, — гляди-ка, твой отец оставил для нас вон тех двух чудесных пони. Ты любишь скакать верхом?
Гвенвифар покачала головой:
— Я думала, мне позволят поехать в носилках…
— Ну, конечно, позволят, если захочешь, — удивленно глядя на собеседницу, заверила Игрейна, — но, могу поручиться, тебе там очень скоро надоест. Моя сестра Вивиана, отправляясь в путешествие, обычно надевала мужские штаны. Надо было мне и для нас подыскать пару, хотя в моем возрасте это, пожалуй, уже и неприлично.
Гвенвифар покраснела до корней волос.
— Я бы никогда на такое не осмелилась, — пролепетала она, дрожа. — Женщине запрещено одеваться в мужскую одежду, так и в Священном Писании сказано…
— Апостол, сдается мне, о северных краях мало что знал, — прыснула Игрейна. — На его родине ужасно жарко; и слышала я, будто мужчины той страны, где жил Господь, про штаны слыхом не слыхивали, но все носят длинные платья, как было, да и теперь осталось, в обычае у римских мужей. Думаю, эта фраза подразумевает лишь то, что женщинам не подобает заимствовать вещи у какого-то определенного мужчины, а вовсе не то, что для них запретна одежда, сшитая на мужской манер. И уж конечно, сестра моя Вивиана — скромнейшая из женщин. Она — жрица на Авалоне.
Глаза Гвенвифар расширились.
— Она — ведьма, госпожа?
— Нет-нет, она — ведунья, разбирается в травах и снадобьях и обладает Зрением, однако она принесла обет не причинять вреда ни человеку, ни зверю. Она даже мяса не вкушает, — промолвила Игрейна. — И образ жизни она ведет столь же простой и суровый, как любая настоятельница. Погляди-ка, — промолвила она, указывая пальцем, — вон и Ланселет, первый из Артуровых соратников. Он приехал сопроводить нас и доставить назад коней и людей в целости и сохранности…
Гвенвифар улыбнулась, щеки ее зарумянились.
— Я знаю Ланселета, он приезжал показывать отцу, как дрессируют коней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49