13. СМЕШНАЯ ЛЮБОВЬ ВАЛЕРИ ФЕРЗЕНА
Смерть — это всего лишь очередное приключение для высокоорганизованного ума.
Дж. Роулинг «Гарри Поттер и философский камень»
— Я никак не могу позволить вам пройти, милорд. Миледи Аранта не принимает. Она больна.
— Мне совершенно необходимо ее видеть. Я не уйду, пока она меня не примет.
Посетитель, видимо, предпринял ту же тактику осады, что и Аранта не так давно перед дверью кабинета короля.
Вероятно, она так же сильно не желала его видеть. Судя по напряженно-вежливым интонациям Кеннета, посетитель ему не нравился, и он ждал только повода, чтобы спустить его с лестницы. Судя по продолжительности нудного препирательства, назойливый посетитель никак не желал предоставить ему эту возможность. Но, впрочем, на Кеннета вполне можно было положиться. Пока еще никому не удалось проскользнуть мимо него под бархатные портьеры, отделявшие комнату Аранты от приемной, где обосновался ее «секретарь и страж».
Она была больна. Ее сразила непреодолимая депрессия, и она физически не в состоянии была показаться кому-либо на глаза. Ее добил дель Рей.
Самое ужасное, что он не знал, что сказать. Он мог бы потребовать ответа от королевы, которой доверил безопасность дочери, но королева находилась под арестом без права свиданий, над ее головой висело обвинение, тяжелее которого нет, и предъявлять ей какие-либо претензии было бы… странно. Аранта, отпустившая его дочь в ночь навстречу смерти, под защитой одного кучера, была, в сущности, совершенно посторонним человеком. К тому же в ответ на его обвинения она сама могла бы упрекнуть его в том, что он не прислал за дочерью вооруженный отряд надежной стражи. Тогда казалось, что во дворце страшнее. А он ответил бы на это тем, что король указом ограничил число мечей, подвластных сеньору, во избежание бунта и мятежа, а на самом деле — в рамках довлевшей над ним паранойи. У него просто не было больше людей. Словом, всякий, кто пожелал бы снять с себя вину за Эсперансу, сделал бы это без труда.
В конце концов, это было ее святое личное время. Время, когда ей позволено было оставаться наедине с собой и которое она проводила, свернувшись под одеялом в клубок отчаяния и всхлипывая в подол, в тщетных попытках отгородиться от боли и страха, подступавших с ножами к горлу. Все лучше, чем метаться по запертой комнате, в кровь разбивая кулаки о стены.
Аранта и всегда-то ненавидела визиты, подобные этому. Всегда находились люди, полагавшие, будто близость ее к королю предполагает некое влияние. Тогда, сразу после войны, да и потом, в связи с волной арестов, через ее приемную прошло бессчетное количество просителей. Попадались среди них и такие, кто сулил щедро ее отблагодарить.
Люди не понимали природы ее дара. Если совершенно честно, она и сама ее не понимала. Однако, разговаривая с ними, выслушивая их беды и просьбы, она неизменно ощущала против себя стену трусливой ненависти. В самом деле, ненавидеть ее было как-то естественнее и безопаснее, как им казалось, и проще, чем победителя-короля, словно это она была лицом и символом свалившейся на них беды. Каждый из них считал себя или близкого, за которого просил, случайной жертвой, достойной снисхождения и милости, и полагал, что ради них король остановит приведенные им в действие жернова. Сказать по правде, Аранта не могла припомнить, чтобы такое произошло хоть раз, но человеку свойственно впадать в самообман. А так они ненавидели ее, она отвечала им полной взаимностью, и она любила своего короля, и она никогда не осмеливалась ему противоречить.
Тогда — не осмеливалась. Разве что вспомнить ту историю с Кеннетом… Но Кеннет и не был никогда врагом государства, и чароносная пара схлестнулась над раненым лучником, споря, что будет для него лучше. И Рэндалл предлагал смерть.
Заступница, когда же он наконец уйдет! Проще двадцать миль пройти пешком, чем из конца в конец проползти этот проклятый день.
Королевских детей, разумеется, забрали, невзирая на поднятый ими визг. С каким-то мрачным удовлетворением Аранта подумала, что в этом смысле белая кость и голубая кровь ничуть не отличаются от прочих ребятишек. Достоинство, видимо, приходит к ним с возрастом.
Как будто недостаточно молчаливого отчуждения, которым Белый Дворец окружил ее апартаменты. Никто из девочек-пансионерок более не заикался о том, чтобы покинуть ряды. Гибель Эсперансы дель Рей от рук обезумевшей черни выглядела чудовищным предзнаменованием. Наглядным предупреждением тому, кто попытается своевольно хотя бы на йоту изменить предписанный им сценарий. Поэтому все они, и с ними — заграничная прислуга, оставались здесь, во внутренних помещениях дворца, застывшие в молчании и бездействии, отгородившись от Аранты отчуждением и, без сомнения, ожидая, куда вывезет их кривая и какую судьбу предложат им сильнейшие мира. Очевидным было лишь то, что мирок их окончился.
Аранты на них уже не хватало.
…один только Кеннет. Действительно, о чем бы ни начала она размышлять, куда бы ни бросила в отчаянии взгляд, один только Кеннет…
Деликатный стук в косяк полуоткрытой двери, задрапированной портьерой, прервал этот мучительный сеанс жалости к себе.
— Будешь долго жить, — буркнула Аранта. — Только что тебя вспоминала.
— Твоими молитвами, — в тон отозвался он. — Кафа хочешь… миледи? Тут принесли.
Она сердито отмахнулась, но Кеннет остался на пороге. Пауза продолжалась, наверное, столько, сколько потребовалось ей, чтобы осознать, как она выглядит. Нечесаная, помятая, с распухшим носом и таким выражением лица, какое не сделало бы чести ни одной леди.
— А молока?
Изысканные дамы в целях поднятия тонуса пили каф, однако Кеннет слишком долго вращался в этих кругах, чтобы определенно представлять себе, кто тут — изысканная дама. Его мимоходом брошенный вопрос что-то значил. Что он знает о том, как она скучает тут по обыкновенной крапиве? По возможности сидеть в тени белой сирени, по густой домашней простокваше с синими ягодами садовой жимолости? По соседскому сыну, который, присаживаясь на лавочку рядом, пытается обиняками выяснить, не она ли женщина его жизни?
Поэтический образ, созданный воображением, оказался настолько силен, что она сама на секунду поверила в то, что где-то когда-то это для нее было возможно. Чтобы избавиться от его неуместного обаяния, ей пришлось вызвать к жизни свой воспитанный опытом цинизм. Не стоило, в общем, забывать, что стена отчуждения возникла вокруг нее не впервые. Никто не подсел бы к ней на лавочку. И в лучшие свои дни она была из тех, от кого держатся подальше. На практике пасторальное деревенское счастье обернулось бы хождением босиком по навозу. Неужели недостаточно оснований, чтобы податься в злые волшебницы?
— А водки?
Прошло несколько секунд, прежде чем Аранта сообразила, что он шутит.
— Откуда ты возьмешь здесь водку?
— Найдем. Насколько мне известно, у художников всегда все есть.
Было в Кеннете нечто такое, взращенное им сознательно, что исключало жалость к нему и что в ответ исключало возможность ему пожаловаться. Во всяком случае, следовало очень тщательно отбирать повод, по какому тебе бы вздумалось искать у него жалости. В самом деле, у него была весомейшая причина спиться. Что, кстати, и предрекал ему Рэндалл, подкрепляя свои аргументы нечестной игрой, то есть колдовством. Рядом с Кеннетом падать духом было… стыдно.
— Этот непрерывный стук, — сказала она, потирая виски. — Что это? Утонченная жестокость?
Кеннет непроизвольно бросил взгляд в сторону окна. Там, где еще только в мае королева поставила подиум, вот уже несколько дней плотники возводили помост недвусмысленного назначения.
— Мы оба знаем женщину, — ответил Кеннет, — которую этот стук достает куда сильнее, чем тебя или меня. В любом случае ты в этой комнате, в этом доме находишься добровольно.
С таким лицом на кого-либо другого он вылил бы ведро ледяной воды. Однако он, видимо, считал, что с нею сгодятся и более сильно действующие средства.
— Что он такое?
— Дворянчик, — тут же отозвался Кеннет. — Из новых. Вполне благополучный на вид. — Что означало — не воевал.
— Надо же, — сказала Аранта уже лишь с отзвуком былой злости, — и тут нашли.
— Где ж еще ему тебя искать? Он хотел бы говорить с тобой по поводу королевы.
Кто ты, к черту, такой, Кеннет аф Крейг, чтобы поучать меня — меня! — что и как делать?
— Почему бы ему не поговорить о ней с Рэндаллом? Ладно. Я приму его. Проще отдаться, чем отвязаться. Вели подать умыться.
Да, не воевал. И даже более того. Возможно, он был слишком молод для той войны. В первую минуту Аранта только изумлялась, что такое тоже называют мужчиной. При всем своем росте она все же привыкла, что мужчина должен быть хоть чуточку, но повыше. Миниатюрный блондин с волосами, хранившими следы щипцов, и пухлыми, как у девушки, губами, с этой уродливой игрушечной шпажонкой, в какую благодаря новой моде выродился славный боевой меч. Повернувшись анфас, молодой дворянин напомнил ей барашка. Агнец то бишь. К тому же, хоть это и смешно, Аранта терпеть не могла, когда дворянин, способный носить оружие, появлялся на людях в чулках и туфлях. С ее точки зрения, от подобной утонченности за версту тянуло содомитством. Всю свою жизнь страдая от предрассудков, сама она ни в коей мере не была от них свободна. Мужчине и воину пристойны сапоги. Рэндалл, например, таким образом ненавязчиво подчеркивал свою близость к армейским кругам, напоминая о силе, которая возвела его на престол. Голубой , шелковый камзол туго обтягивал узкую грудную клетку, а пышный узел новомодного галстука высоко задирал ему подбородок. Будь это ее подбородок, она бы им не гордилась.
— Маркиз Ферзен, к вашим услугам, миледи. Счастлив, что вы снизошли выслушать меня.
Про любого другого высокородного Аранта подумала бы, что тот издевается. Однако дело уверенно шло к тому, что через пару недель они будут крутить своими маркизетами и баронствами перед лицом Ее Величества. Поэтому ей не было ни смешно, ни досадно. Кукленок.
Кукленок волновался, но был безупречен. Очевидно, богат, очевидно, подвержен новомодным веяниям и, очевидно, не склонен скрывать своих предпочтений. Понятно, почему Кеннет расписался в невозможности вынести его вон на пинках.
— Насколько я понимаю, — начала Аранта, — мы с вами — два посторонних королеве человека. По какому праву вы желаете обсуждать между нами вопросы ее виновности?
Ферзен дернулся, словно она ударила его по больному.
— Я не… виновности, — сбился он. — Не позволите ли… наедине?
Кеннет за его спиной бровями изобразил вопрос. Аранта сделала ему знак уйти в его комнату.
— Понимаете, — сказал Ферзен, — Ее Величество осудили за государственную измену, но вы наверняка осведомлены, о чем между собой толкуют люди. Будто бы государственные дела тут ни при чем. А будто бы королю нужна свобода…
Частично так. И… хотелось бы знать, насколько велика эта часть. Бьется ли Рэндалл в силках своего собственного колдовства, обрекшего его на любовь, или же цинично развязывается с женой-якобы-ведьмой, чтобы пресечь слухи, могущие навредить ему самому? Спасать его или противостоять ему? Или спасайся, кто может? В любом случае — как?
— Что вам с того?
Допущенный в Белый Дворец на правах чьего-то там родственника, чтобы было с кем танцевать, Ферзен потерял голову на первом же шаге. В стране, где Венону Сариану звали Королевой Без Лица, он никогда не спутал бы ее ни с кем иным. В ее присутствии он терял дар речи.
— Ее волосы были подобраны наверх и скрыты под тюрбаном из страусиных перьев, крашенных в розовое. Казалось, облако зари свилось вокруг ее головы. Да что же это я? Разве можно назвать головой этот царственно прекрасный цветок на горделивом стебле шеи? Лицо прикрывала маска из сотен колючих серебряных звездочек и цветов. Да, в самом деле, это же был маскарад. Она смеялась. Должно быть вино… Хотя о чем это я, она была просто божественно весела. Платье на ней…
Аранта почти ничуть не сомневалась, что сейчас услышит подробное описание покроя, складок и вытачек, но Ферзен ограничился только:
— …было розовое.
— Я, — поколебавшись, он все же вымолвил это вслух, — люблю королеву.
Это, наверное, было не совсем то слово. Валери Ферзен боготворил королеву, он мог бы простоять ночь на коленях перед ее образом и обожать ее издали, он мог бы отдать за нее жизнь или умереть, не видя ее хотя бы неделю, но едва ли его голову посещала мысль переспать с ней. Даже сейчас он задыхался, говоря о ней. Он писал ей стихи, которые она «находила сносными, если их немного доработать». Она ему была — образ на щит, цветная лента на рукав, но едва ли женщина, требующая удовлетворения и способная родить ребенка. Равно как и сама Венона Сариана, вскружив голову этому мотыльку и обратив его в своего адепта, вряд ли хоть в чем-то сравнивала его с блистательным Рэндаллом, воплощением мужественности и зерцалом рыцарства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42