» – подумал он и закружился в водовороте тьмы.
Хриплые, усталые голоса на фоне далекого хора пьяно поющих людей. Резкая боль – будто голову прибили к земле гвоздями. Тело – свинцовое, неподвижное, как ил на дне. Думать тяжело.
– Чего они, распухают сразу, как сдохнут, что ли? Вспышка ужаса. Голос послышался сзади, совсем близко.
Мародеры?
– Что, еще кольцо? – воскликнул второй. – Да отрежь ты ему этот сраный палец!
Найюр услышал приближающиеся шаги, ноги в сандалиях, бредущие через траву. Он медленно – быстрые движения могут привлечь внимание – проверил пальцы, потом запястье… Шевелятся? Шевелятся! Осторожно пошарил за поясом, сомкнул зудящие пальцы на своей хоре, достал ее, вдавил в грязь.
– Да ему слабо! – отозвался третий голос. – Всегда был размазней!
– И вовсе нет! Я просто… просто…
– Что просто-то?
– Ну, это же вроде как святотатство получается. Грабить покойников – это одно дело. А уродовать их…
– Разреши тебе напомнить, – ответил на это третий, – что трупы, которые ты видишь перед собой, – не что иное, как дохлые скюльвенды. Разве можно назвать святотатством, если ты изуродуешь проклятого… Ты гляди! Еще один живой!
Скрежет заржавленного от крови клинка, вынимаемого из ножен, удар, булькающий хрип. Найюр, не обращая внимания на головную боль, вымазался лицом в грязи, набрав ее полный рот.
– Все равно не снимается, зараза…
– Отруби палец, и дело с концом! – воскликнул второй мародер, так близко, что у Найюра волосы встали дыбом. – Клянусь нашим сраным Последним Пророком! Единственный, кому повезло найти на этих вонючих дикарях хоть сколько-то золота, и тому не хватает духу его забрать! Эй, а это что такое? Ну и здоров, сволочь! Сейен милостивый, а вы гляньте на его шрамы!
– Говорят, Конфас все равно велел собрать все их головы, – заметил третий. – Пальцем больше, пальцем меньше, какая разница?
– Вот! Только помялось малость. Как ты думаешь, это рубины?
Чья-то рука грубо ухватила Найюра за плечо, вырвала его из грязи. В полуоткрытые глаза ударило заходящее солнце. Мышцы напряжены, чтобы изобразить трупное окоченение. Забитый землей рот оскален в насмешливой ухмылке. И не дышать!
– Не, я серьезно! – сказала нависшая над ним тень. – Вы поглядите, сколько шрамов на этом ублюдке! На его счету сотни человек!
– За таких, как он, наверно, должны награды давать! Ты прикинь, это же каждый шрам – наш убитый соплеменник!
Его принялись ощупывать, трясти, тыкать. Не дышать! Застыть и не двигаться!
– Может, отнести его к Гавару? – предложил первый. – Вдруг они захотят его повесить или еще что-нибудь.
– А что, неплохая идея! – ехидно сказал тот, что держал Найюра. – Вот ты и понесешь, договорились?
Гогот.
– Что, скис, а? – сказал второй. – Ну что, есть на нем что-нибудь, Нафф?
– Ни хрена! – ответил третий, швыряя Найюра обратно на землю. – Следующее кольцо, которое найдешь, будет мое! Понял, шмакодявка? А то я тебе все пальцы пооттяпаю!
Пинок из мрака. Боль, какой Найюр еще никогда в жизни не испытывал. Мир взревел. Его едва не стошнило, но он сдержался.
– Ладно, ладно, – добродушно отозвался первый. – Кому нужно золото после такого дня! Представь себе, какой триумф устроят, когда мы вернемся! Представь, какие песни сложат! Скюльвенды разгромлены на своей собственной земле! Не кто-нибудь, а скюльвенды! Когда мы состаримся, нам достаточно будет сказать, что мы были с Конфасом при Кийуте, и все будут смотреть на нас с благоговением!
– Ну, малый, славой-то сыт не будешь! Блестяшки, вот что главное! Блестяшки!
Утро. Найюр пробудился, дрожа от холода. Стояла тишина, только журчали рядом струи Кийута.
От затылка по всему телу расползалась тяжкая железная боль, и довольно долго он лежал неподвижно, придавленный ее весом. Потом к горлу подкатила тошнота, и его стошнило желчью в отпечатки ног прямо у лица. Найюр закашлялся. Нащупал языком мягкую, солоноватую дыру между зубами.
Неизвестно почему, но первая отчетливая мысль, пришедшая ему в голову, была о его хоре. Найюр порылся в блевотине и жирной грязи и быстро нащупал шарик. Он запихнул его под свой пояс с железными пластинами.
«Моя! Моя добыча…»
Боль давила на затылок кованым копытом, но Найюру все же удалось подняться на четвереньки. Трава была вымазана белесой глиной и резала между пальцами, как мелкие ножички. Найюр пополз прочь от шума реки.
Трава на берегу была втоптана в грязь и теперь застыла колючей летописью вчерашнего сражения. Трупы, казалось, вросли в почву, натянувшаяся кожа облеплена мухами, кровь застыла, запеклась раздавленными вишнями. Найюру казалось, будто он ползет по одному из тех головокружительных каменных рельефов, какими нансурцы украшают свои храмы: сражающиеся люди, застывшие в дьявольском изображении. Но это было не изображение.
На краю обрыва над ним, точно округлая горная вершина, взгромоздился лошадиный труп. Брюхо лошади было в тени, а над нею уже показался яркий краешек солнца. Мертвые лошади все похожи друг на друга: застывшие в стоячей позе, точно деревянные статуэтки, поваленные набок. Найюр дополз до нее, с трудом перевалился через тушу. На ощупь конская шкура оказалась такой же холодной, как речная глина.
Поле битвы было пусто: куда ни глянь, одни только галки, стервятники да мертвецы. Найюр окинул взглядом склон, по которому он бежал.
Бежал… Он крепко зажмурился. Он все бежал и бежал, и голубое небо над головой усыхало, сжималось от рева за спиной.
«Мы разбиты».
Они побеждены. Унижены и растоптаны их потомственным врагом.
Долгое время он вообще ничего не чувствовал. Найюр вспомнил те дни в своей юности, когда он, непонятно с чего, просыпался задолго до рассвета. Он выбирался из якша и уходил из стойбища, ища холм повыше, откуда можно следить, как солнце постепенно обнимает землю. Травы шуршали на ветру. Солнце выкатывалось из-за горизонта и поднималось все выше. Он сидел и думал: «Я – последний. Я – единственный».
Как теперь.
На какой-то миг Найюр ощутил дурацкое ликование человека, сумевшего предсказать собственную погибель. Говорил же он Ксуннуриту, дураку восьмипалому! Все думали, будто он плетет нелепые страхи, как старая баба! Ну, и где они теперь?
Он осознал, что теперь они мертвы. Все они мертвы. Все! Воинство, застилавшее горизонт, сотрясавшее своды небесные топотом своих коней, исчезло, развеялось, разбито. Оттуда, где лежал Найюр, ему были видны широкие полосы выжженной травы и обгорелые трупы тех, кто еще и мера был гордым воителем. Не просто разбиты – повержены во прах.
И кем! Нансурцами! Найюр участвовал в слишком многих пограничных стычках, чтобы не отдавать им должное как воинам, но в целом он презирал нансурцев за то же самое, за что презирали их все скюльвенды: раса полукровок, нечто вроде вредных животных, по возможности подлежащих уничтожению. Для скюльвендов упоминание об Империи-за-Горами было связано с бесчисленными образами разложения: коварные жрецы, пресмыкающиеся перед своим нечестивым Бивнем; колдуны в бабьих платьях, произносящие таинственные непристойности, в то время как размалеванные придворные, мягкотелые, напудренные, надушенные, предаются непристойностям вполне очевидным. И вот эти-то люди разбили их войско! Люди, роющиеся в земле и пишущие слова! Мужчины, развлекающиеся с мужчинами!
У него внезапно перехватило дыхание и сдавило горло.
Он подумал о Баннуте, о предательстве своих родичей. Он вцепился в траву саднящими руками, точно якорями, как будто он был так слаб и пуст, что порыв ветра мог унести его в безоблачное небо. Крик боли вырвался из его груди, но застрял в стиснутых зубах. Найюр хватанул воздух ртом, застонал, мотая головой с боку на бок, не обращая внимания на боль. «Нет!»
Потом он всхлипнул. Из глаз хлынули слезы.
«Плакса…»
Баннут, хихикающий, выплевывая мутную кровь.
«Я видел, как ты на него смотрел! Вы были любовниками, я знаю!»
– Нет! – воскликнул Найюр, но спасительная ненависть покинула его.
Все эти годы он мучительно размышлял над молчанием соплеменников, гадая, что за невысказанный упрек читает в их глазах, думая, что сошел с ума от подозрительности, браня себя за беспочвенные страхи и все равно мучительно размышляя о том, какие мысли они таят… Сколько клеветнических слухов распускали о нем в его отсутствие? Сколько раз, привлеченный хохотом, доносящимся из якша, он входил внутрь – и натыкался на плотно сомкнутые губы и наглые взгляды? И все это время они… Найюр схватился за грудь.
«Нет!»
Он выдавливал слезы из своих глаз, все сильнее и сильнее бил по земле рассаженным кулаком, словно забивал кизяки в топку. Перед его мысленным взором всплыло лицо тридцатилетней давности. Найюра охватило демоническое спокойствие.
– Ты издеваешься надо мной! – прошипел он сквозь зубы. – Наваливаешь на меня одну ношу за…
Внезапная вспышка ужаса заставила его умолкнуть на полуслове. Ветер донес до него голоса.
Он замер неподвижно, глядя сквозь ресницы и обратившись в слух. Говорили на шейском, но что именно говорили, он разобрать не мог.
Неужели мародеры все еще обшаривают поле битвы?
«Несчастный трус! Встань и умри как мужчина!»
Ветер улегся, но голоса приближались. Теперь Найюр слышал шаги коней и поскрипывание сбруи. Как минимум двое верховых. Судя по аристократическому выговору – офицеры. Они приближались, но откуда? Найюр с трудом подавил идиотский порыв встать и оглядеться.
– Скюльвенды жили здесь со времен киранейцев, – говорил голос, принадлежавший явно человеку более высокопоставленному, – терпеливые и безжалостные, как океан. И все это время они не менялись! Народы появлялись и исчезали, целые нации были за это время стерты с лица земли, но скюльвенды остались. И я изучал их, Мартем! Я просмотрел все материалы о скюльвендах, какие сумел найти, от самых древних до наиболее свежих. Я даже заставил своих агентов пробраться в библиотеку Сареотов! Да-да, в Иотии! Правда, они там ничего не нашли. Фаним забросили ее, она теперь разрушена. И вот что удивительно: какие сведения о скюльвендах ни возьми, самые что ни на есть древние, такое впечатление, что написаны они только вчера! Тысячи лет, Мартем, тысячи лет скюльвенды оставались неизменными! Отбери у них стремена и железные мечи – и их не отличишь от тех дикарей, что две тысячи лет тому назад разорили Мехтсонк, или тех, что разграбили Кеней тысячу лет спустя! Скюльвенды – именно то, о чем говорил философ Айенсис: народ без истории.
– Но ведь все некультурные народы именно таковы, разве нет? – спросил его собеседник.
– Нет, Мартем. Даже некультурные народы меняются с течением веков. Они перебираются на новые земли. Забывают древних богов и находят себе новых. У них меняется даже язык. Но не у скюльвендов! Они одержимы своими обычаями. Мы, чтобы одолеть ход времени, возводим огромные каменные здания, они же творят памятники из своих деяний, и их храмы – это их войны.
От этого описания у Найюра заныло в груди. Кто эти люди? Один из них – наверняка из знатного дома…
– Да, это довольно любопытно, – откликнулся Мартем. – Однако это не объясняет, откуда вы узнали, как их одолеть.
– Не будь занудой, Мартем! Я в своих офицерах занудства не терплю. Сперва задаешь неуместные вопросы, потом отказываешься признавать мои ответы за ответы…
– Прошу прощения, господин главнокомандующий. Я не хотел оскорбить вас. Вы ведь сами то хвалите, то осуждаете меня за мое прямолинейное…
– Ах, Мартем… Зачем снова этот фарс? Зачем притворяться скромным провинциальным легатом, который желает одного – выслужиться? Я знаю тебя лучше, чем тебе кажется. Я видел, как ты оживляешься, когда речь заходит о делах государственных. Точно так же, как сейчас я вижу в твоих глазах жажду славы.
На грудь Найюра словно уронили тяжелый камень. Это он. Он! Икурей Конфас!
– Не стану отрицать, это правда. Но я клянусь, что не собирался вас допрашивать. Я просто… просто…
Тут оба остановились. Теперь Найюр видел их: два конных силуэта, расплывчатых оттого, что он смотрел сквозь ресницы. Он старался дышать так, чтобы грудь не шевелилась.
– Что – просто, Мартем?
– На протяжении всей кампании я держал язык за зубами. То, что мы делали, представлялось мне безумным, настолько безумным, что я…
– Что ты?
– Что на какое-то время моя вера в вас оказалась поколеблена.
– И, однако, ты ничего не говорил, ни о чем не спрашивал… Почему?
Найюр пытался отлипнуть от земли, но не мог. Бестелесные голоса гремели в его ушах насмешливым громом. Убить его! Он должен!
– Боялся, господин главнокомандующий. Человек, который, подобно мне, поднялся из самых низов, знает, как опасно сомневаться в начальстве… особенно когда начальник поступает безрассудно.
Хохот.
– Так значит, теперь, в окружении всего этого, – силуэт Конфаса указал на поле, усеянное трупами, – ты счел, что я все-таки не утратил рассудок, и думаешь, что теперь задавать эти твои наболевшие вопросы более или менее безопасно?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87
Хриплые, усталые голоса на фоне далекого хора пьяно поющих людей. Резкая боль – будто голову прибили к земле гвоздями. Тело – свинцовое, неподвижное, как ил на дне. Думать тяжело.
– Чего они, распухают сразу, как сдохнут, что ли? Вспышка ужаса. Голос послышался сзади, совсем близко.
Мародеры?
– Что, еще кольцо? – воскликнул второй. – Да отрежь ты ему этот сраный палец!
Найюр услышал приближающиеся шаги, ноги в сандалиях, бредущие через траву. Он медленно – быстрые движения могут привлечь внимание – проверил пальцы, потом запястье… Шевелятся? Шевелятся! Осторожно пошарил за поясом, сомкнул зудящие пальцы на своей хоре, достал ее, вдавил в грязь.
– Да ему слабо! – отозвался третий голос. – Всегда был размазней!
– И вовсе нет! Я просто… просто…
– Что просто-то?
– Ну, это же вроде как святотатство получается. Грабить покойников – это одно дело. А уродовать их…
– Разреши тебе напомнить, – ответил на это третий, – что трупы, которые ты видишь перед собой, – не что иное, как дохлые скюльвенды. Разве можно назвать святотатством, если ты изуродуешь проклятого… Ты гляди! Еще один живой!
Скрежет заржавленного от крови клинка, вынимаемого из ножен, удар, булькающий хрип. Найюр, не обращая внимания на головную боль, вымазался лицом в грязи, набрав ее полный рот.
– Все равно не снимается, зараза…
– Отруби палец, и дело с концом! – воскликнул второй мародер, так близко, что у Найюра волосы встали дыбом. – Клянусь нашим сраным Последним Пророком! Единственный, кому повезло найти на этих вонючих дикарях хоть сколько-то золота, и тому не хватает духу его забрать! Эй, а это что такое? Ну и здоров, сволочь! Сейен милостивый, а вы гляньте на его шрамы!
– Говорят, Конфас все равно велел собрать все их головы, – заметил третий. – Пальцем больше, пальцем меньше, какая разница?
– Вот! Только помялось малость. Как ты думаешь, это рубины?
Чья-то рука грубо ухватила Найюра за плечо, вырвала его из грязи. В полуоткрытые глаза ударило заходящее солнце. Мышцы напряжены, чтобы изобразить трупное окоченение. Забитый землей рот оскален в насмешливой ухмылке. И не дышать!
– Не, я серьезно! – сказала нависшая над ним тень. – Вы поглядите, сколько шрамов на этом ублюдке! На его счету сотни человек!
– За таких, как он, наверно, должны награды давать! Ты прикинь, это же каждый шрам – наш убитый соплеменник!
Его принялись ощупывать, трясти, тыкать. Не дышать! Застыть и не двигаться!
– Может, отнести его к Гавару? – предложил первый. – Вдруг они захотят его повесить или еще что-нибудь.
– А что, неплохая идея! – ехидно сказал тот, что держал Найюра. – Вот ты и понесешь, договорились?
Гогот.
– Что, скис, а? – сказал второй. – Ну что, есть на нем что-нибудь, Нафф?
– Ни хрена! – ответил третий, швыряя Найюра обратно на землю. – Следующее кольцо, которое найдешь, будет мое! Понял, шмакодявка? А то я тебе все пальцы пооттяпаю!
Пинок из мрака. Боль, какой Найюр еще никогда в жизни не испытывал. Мир взревел. Его едва не стошнило, но он сдержался.
– Ладно, ладно, – добродушно отозвался первый. – Кому нужно золото после такого дня! Представь себе, какой триумф устроят, когда мы вернемся! Представь, какие песни сложат! Скюльвенды разгромлены на своей собственной земле! Не кто-нибудь, а скюльвенды! Когда мы состаримся, нам достаточно будет сказать, что мы были с Конфасом при Кийуте, и все будут смотреть на нас с благоговением!
– Ну, малый, славой-то сыт не будешь! Блестяшки, вот что главное! Блестяшки!
Утро. Найюр пробудился, дрожа от холода. Стояла тишина, только журчали рядом струи Кийута.
От затылка по всему телу расползалась тяжкая железная боль, и довольно долго он лежал неподвижно, придавленный ее весом. Потом к горлу подкатила тошнота, и его стошнило желчью в отпечатки ног прямо у лица. Найюр закашлялся. Нащупал языком мягкую, солоноватую дыру между зубами.
Неизвестно почему, но первая отчетливая мысль, пришедшая ему в голову, была о его хоре. Найюр порылся в блевотине и жирной грязи и быстро нащупал шарик. Он запихнул его под свой пояс с железными пластинами.
«Моя! Моя добыча…»
Боль давила на затылок кованым копытом, но Найюру все же удалось подняться на четвереньки. Трава была вымазана белесой глиной и резала между пальцами, как мелкие ножички. Найюр пополз прочь от шума реки.
Трава на берегу была втоптана в грязь и теперь застыла колючей летописью вчерашнего сражения. Трупы, казалось, вросли в почву, натянувшаяся кожа облеплена мухами, кровь застыла, запеклась раздавленными вишнями. Найюру казалось, будто он ползет по одному из тех головокружительных каменных рельефов, какими нансурцы украшают свои храмы: сражающиеся люди, застывшие в дьявольском изображении. Но это было не изображение.
На краю обрыва над ним, точно округлая горная вершина, взгромоздился лошадиный труп. Брюхо лошади было в тени, а над нею уже показался яркий краешек солнца. Мертвые лошади все похожи друг на друга: застывшие в стоячей позе, точно деревянные статуэтки, поваленные набок. Найюр дополз до нее, с трудом перевалился через тушу. На ощупь конская шкура оказалась такой же холодной, как речная глина.
Поле битвы было пусто: куда ни глянь, одни только галки, стервятники да мертвецы. Найюр окинул взглядом склон, по которому он бежал.
Бежал… Он крепко зажмурился. Он все бежал и бежал, и голубое небо над головой усыхало, сжималось от рева за спиной.
«Мы разбиты».
Они побеждены. Унижены и растоптаны их потомственным врагом.
Долгое время он вообще ничего не чувствовал. Найюр вспомнил те дни в своей юности, когда он, непонятно с чего, просыпался задолго до рассвета. Он выбирался из якша и уходил из стойбища, ища холм повыше, откуда можно следить, как солнце постепенно обнимает землю. Травы шуршали на ветру. Солнце выкатывалось из-за горизонта и поднималось все выше. Он сидел и думал: «Я – последний. Я – единственный».
Как теперь.
На какой-то миг Найюр ощутил дурацкое ликование человека, сумевшего предсказать собственную погибель. Говорил же он Ксуннуриту, дураку восьмипалому! Все думали, будто он плетет нелепые страхи, как старая баба! Ну, и где они теперь?
Он осознал, что теперь они мертвы. Все они мертвы. Все! Воинство, застилавшее горизонт, сотрясавшее своды небесные топотом своих коней, исчезло, развеялось, разбито. Оттуда, где лежал Найюр, ему были видны широкие полосы выжженной травы и обгорелые трупы тех, кто еще и мера был гордым воителем. Не просто разбиты – повержены во прах.
И кем! Нансурцами! Найюр участвовал в слишком многих пограничных стычках, чтобы не отдавать им должное как воинам, но в целом он презирал нансурцев за то же самое, за что презирали их все скюльвенды: раса полукровок, нечто вроде вредных животных, по возможности подлежащих уничтожению. Для скюльвендов упоминание об Империи-за-Горами было связано с бесчисленными образами разложения: коварные жрецы, пресмыкающиеся перед своим нечестивым Бивнем; колдуны в бабьих платьях, произносящие таинственные непристойности, в то время как размалеванные придворные, мягкотелые, напудренные, надушенные, предаются непристойностям вполне очевидным. И вот эти-то люди разбили их войско! Люди, роющиеся в земле и пишущие слова! Мужчины, развлекающиеся с мужчинами!
У него внезапно перехватило дыхание и сдавило горло.
Он подумал о Баннуте, о предательстве своих родичей. Он вцепился в траву саднящими руками, точно якорями, как будто он был так слаб и пуст, что порыв ветра мог унести его в безоблачное небо. Крик боли вырвался из его груди, но застрял в стиснутых зубах. Найюр хватанул воздух ртом, застонал, мотая головой с боку на бок, не обращая внимания на боль. «Нет!»
Потом он всхлипнул. Из глаз хлынули слезы.
«Плакса…»
Баннут, хихикающий, выплевывая мутную кровь.
«Я видел, как ты на него смотрел! Вы были любовниками, я знаю!»
– Нет! – воскликнул Найюр, но спасительная ненависть покинула его.
Все эти годы он мучительно размышлял над молчанием соплеменников, гадая, что за невысказанный упрек читает в их глазах, думая, что сошел с ума от подозрительности, браня себя за беспочвенные страхи и все равно мучительно размышляя о том, какие мысли они таят… Сколько клеветнических слухов распускали о нем в его отсутствие? Сколько раз, привлеченный хохотом, доносящимся из якша, он входил внутрь – и натыкался на плотно сомкнутые губы и наглые взгляды? И все это время они… Найюр схватился за грудь.
«Нет!»
Он выдавливал слезы из своих глаз, все сильнее и сильнее бил по земле рассаженным кулаком, словно забивал кизяки в топку. Перед его мысленным взором всплыло лицо тридцатилетней давности. Найюра охватило демоническое спокойствие.
– Ты издеваешься надо мной! – прошипел он сквозь зубы. – Наваливаешь на меня одну ношу за…
Внезапная вспышка ужаса заставила его умолкнуть на полуслове. Ветер донес до него голоса.
Он замер неподвижно, глядя сквозь ресницы и обратившись в слух. Говорили на шейском, но что именно говорили, он разобрать не мог.
Неужели мародеры все еще обшаривают поле битвы?
«Несчастный трус! Встань и умри как мужчина!»
Ветер улегся, но голоса приближались. Теперь Найюр слышал шаги коней и поскрипывание сбруи. Как минимум двое верховых. Судя по аристократическому выговору – офицеры. Они приближались, но откуда? Найюр с трудом подавил идиотский порыв встать и оглядеться.
– Скюльвенды жили здесь со времен киранейцев, – говорил голос, принадлежавший явно человеку более высокопоставленному, – терпеливые и безжалостные, как океан. И все это время они не менялись! Народы появлялись и исчезали, целые нации были за это время стерты с лица земли, но скюльвенды остались. И я изучал их, Мартем! Я просмотрел все материалы о скюльвендах, какие сумел найти, от самых древних до наиболее свежих. Я даже заставил своих агентов пробраться в библиотеку Сареотов! Да-да, в Иотии! Правда, они там ничего не нашли. Фаним забросили ее, она теперь разрушена. И вот что удивительно: какие сведения о скюльвендах ни возьми, самые что ни на есть древние, такое впечатление, что написаны они только вчера! Тысячи лет, Мартем, тысячи лет скюльвенды оставались неизменными! Отбери у них стремена и железные мечи – и их не отличишь от тех дикарей, что две тысячи лет тому назад разорили Мехтсонк, или тех, что разграбили Кеней тысячу лет спустя! Скюльвенды – именно то, о чем говорил философ Айенсис: народ без истории.
– Но ведь все некультурные народы именно таковы, разве нет? – спросил его собеседник.
– Нет, Мартем. Даже некультурные народы меняются с течением веков. Они перебираются на новые земли. Забывают древних богов и находят себе новых. У них меняется даже язык. Но не у скюльвендов! Они одержимы своими обычаями. Мы, чтобы одолеть ход времени, возводим огромные каменные здания, они же творят памятники из своих деяний, и их храмы – это их войны.
От этого описания у Найюра заныло в груди. Кто эти люди? Один из них – наверняка из знатного дома…
– Да, это довольно любопытно, – откликнулся Мартем. – Однако это не объясняет, откуда вы узнали, как их одолеть.
– Не будь занудой, Мартем! Я в своих офицерах занудства не терплю. Сперва задаешь неуместные вопросы, потом отказываешься признавать мои ответы за ответы…
– Прошу прощения, господин главнокомандующий. Я не хотел оскорбить вас. Вы ведь сами то хвалите, то осуждаете меня за мое прямолинейное…
– Ах, Мартем… Зачем снова этот фарс? Зачем притворяться скромным провинциальным легатом, который желает одного – выслужиться? Я знаю тебя лучше, чем тебе кажется. Я видел, как ты оживляешься, когда речь заходит о делах государственных. Точно так же, как сейчас я вижу в твоих глазах жажду славы.
На грудь Найюра словно уронили тяжелый камень. Это он. Он! Икурей Конфас!
– Не стану отрицать, это правда. Но я клянусь, что не собирался вас допрашивать. Я просто… просто…
Тут оба остановились. Теперь Найюр видел их: два конных силуэта, расплывчатых оттого, что он смотрел сквозь ресницы. Он старался дышать так, чтобы грудь не шевелилась.
– Что – просто, Мартем?
– На протяжении всей кампании я держал язык за зубами. То, что мы делали, представлялось мне безумным, настолько безумным, что я…
– Что ты?
– Что на какое-то время моя вера в вас оказалась поколеблена.
– И, однако, ты ничего не говорил, ни о чем не спрашивал… Почему?
Найюр пытался отлипнуть от земли, но не мог. Бестелесные голоса гремели в его ушах насмешливым громом. Убить его! Он должен!
– Боялся, господин главнокомандующий. Человек, который, подобно мне, поднялся из самых низов, знает, как опасно сомневаться в начальстве… особенно когда начальник поступает безрассудно.
Хохот.
– Так значит, теперь, в окружении всего этого, – силуэт Конфаса указал на поле, усеянное трупами, – ты счел, что я все-таки не утратил рассудок, и думаешь, что теперь задавать эти твои наболевшие вопросы более или менее безопасно?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87