– продолжал Пройас. – Что-то непременно случается, какое-нибудь предательство или мелкая подлость, и сердце мое восклицает: «Да тьфу на них всех! Будь они прокляты!» И знаешь, Ахкеймион, именно вероятность спасает меня, не дает мне бросить все это. «А что, если?» – спрашиваю я себя. Что, если эта Священная война на самом деле божественна, является благом сама по себе?
На этих последних словах у него перехватило дыхание, как будто никакого дыхания не хватало, чтобы их произнести. «Что, если…»
– Неужели так трудно – верить? Неужели это настолько невозможно – чтобы, невзирая на людей и на их скотские устремления, одна-единственная вещь, Священная война, была благой сама по себе? Если это невозможно, Ахкеймион, если в моей жизни так же мало смысла, как и в твоей…
– Нет, – ответил Ахкеймион, не в силах сдержать собственный гнев, – в этом нет ничего невозможного.
Жалобная ярость в глазах Пройаса затухла, размякла от чувства вины.
– Извини, бывший наставник. Я не хотел… Он прервался, чтобы глотнуть еще вина.
– Быть может, сейчас не самое подходящее время, чтобы трепаться о твоих вероятностях, Ахкеймион. Боюсь, Господь испытывает меня.
– Почему? Что случилось?
О Пройас взглянул на Ксинема. Взгляд был озабоченный. – Произошло убийство невинных людей, – сказал он. – Галеотские отряды под началом Коифуса Саубона вырезали жителей целой деревни близ Пасны.
Ахкеймион вспомнил, что Пасна – это небольшой городок милях в сорока вверх по реке Фай, славящийся своими оливковыми рощами.
– Майтанет знает об этом?
Пройас скривился.
– Узнает.
И внезапно Ахкеймион все понял.
– Ты поступаешь вопреки его приказу. Майтанет запретил подобные вылазки!
Ахкеймион с трудом скрывал свое ликование. Если Пройас решился поступить наперекор своему шрайе…
– Мне не нравится, как ты себя ведешь! – отрезал Пройас – Какое тебе дело…
Тут он осекся, как будто его тоже вдруг осенило.
– Это и есть та вероятность, которую ты предлагаешь мне рассмотреть? – осведомился он. В голосе его звучали изумление и гнев. – Что Майтанет… – Он внезапно угрюмо расхохотался. – Что Майтанет в сговоре с Консультом?
– Всего лишь вероятность, как я уже сказал, – ответил Ахкеймион ровным тоном.
– Ахкеймион, я не стану тебя оскорблять. Мне известна миссия Завета. Мне известны одинокие кошмары твоих ночей. Вы все живете внутри тех мифов, которые мы позабыли еще в детстве. Как можно не уважать такое? Однако не путай те разногласия, которые могли возникнуть у меня с Майтанетом, и почтение и преданность, которые я питаю к Святейшему Шрайе. То, что ты говоришь – «вероятность», которую ты мне предлагаешь рассмотреть, – это богохульство. Понимаешь?
– Понимаю. Более чем.
– Есть ли у тебя что-то большее? Что-то помимо твоих кошмаров?
У Ахкеймиона было что-то большее, потому что у него было нечто меньшее. У него был Инрау. Он облизнул губы.
– В Сумне убит наш агент… – он сглотнул, – мой агент.
– Приставленный, несомненно, шпионить за Майтанетом…
Пройас вздохнул, печально покачал головой, как бы заставляя себя произнести жестокие слова.
– Скажи мне, Ахкеймион, какая кара назначена соглядатаям в Тысяче Храмов?
Колдун моргнул.
– Смерть.
– И что? – взорвался Пройас. – И с этим ты явился ко мне? Одного из твоих шпионов казнили – за шпионаж! – и из-за этого ты заподозрил, будто Майтанет – величайший шрайя за много поколений! – в сговоре с Консультом? Только на этом основании? Поверь мне, адепт, если с агентом Завета что-то случается, это вовсе не означает…
– Дело не только в этом! – возразил Ахкеймион.
– Ну-ка, ну-ка! А в чем еще? Какой-нибудь пьяница нашептал тебе какую-то жуткую байку?
– В тот день в Сумне, когда я видел, как ты целовал колено Майтанета…
– Слушай, вот про это не надо, ладно? Ты просто не понимаешь, насколько неуместно…
– Он увидел меня, Пройас! Он узнал во мне колдуна!
Пройас умолк – но ненадолго.
– И ты думаешь, я этого не знаю? Я там был, Акка! Ну да, он, как и другие великие шрайи, обладает даром видеть Немногих. И что с того?
Ахкеймион был ошарашен. Он не нашелся, что ответить.
– И что с того? – повторил Пройас. – Это означает лишь, что он в отличие от тебя избрал путь праведности, не так ли?
– Но…
– Что – «но»?
– Сны… Они так усилились в последнее время.
– А-а, снова о кошмарах…
– Что-то происходит, Пройас. Я это знаю. Я чувствую!
Пройас фыркнул.
– Вот мы и дошли до главной помехи, верно, Ахкеймион?
Ахкеймион мог лишь растерянно смотреть на него. Было что-то еще, что-то, о чем он позабыл… И когда он успел сделаться таким старым дураком?
– Помехи? – выдавил он. – Какие помехи?
– Разницы между тем, что ты знаешь, и тем, что чувствуешь. Между знанием и верой.
Пройас схватил свою чашу и осушил ее залпом, словно наказывая вино.
– Знаешь, я помню, как спросил тебя про Бога, много лет тому назад. Помнишь, что ты ответил?
Ахкеймион покачал головой.
– «Я слышал немало слухов о нем, – ответил ты, – но сам я с этим человеком никогда не встречался». Помнишь? Помнишь, как я прыгал и смеялся?
Ахкеймион кивнул и слабо улыбнулся.
– Ты повторял это в течение нескольких недель. Твоя мать была в ярости. Меня бы тогда прогнали, если бы не Ксин…
– Этот чертов Ксинем все время тебя защищал, – сказал Пройас, с усмешкой глядя на маршала. – А ты знаешь, что если бы не он, у тебя, пожалуй, и друзей бы не было?
Ахкеймиону вдруг сдавило горло, и он не смог ответить. В глазах защипало, он заморгал.
«Нет! Только не здесь!»
Маршал с принцем уставились на него. Лица у них были одновременно смущенные и озабоченные.
– Как бы то ни было, – продолжал Пройас уже менее уверенно, – я хочу сказать вот что: то, что ты тогда говорил о моем Боге, можно сказать и о твоем Консульте. Все, что тебе известно, – это лишь слухи, Ахкеймион. Вера. Ты на самом деле ничего не знаешь о том, что говоришь.
– Что ты хочешь сказать?
Голос Пройаса сделался тверже.
– Вера есть истина страсти, Ахкеймион, но ни одну страсть нельзя назвать более истинной, чем другая. А это значит, что ты не можешь назвать ни одной вероятности, которую я приму всерьез, ни один из твоих страхов не будет истиннее моего благоговения. У нас просто нет общей основы для разговора.
– Тогда я прошу прощения… И не будем больше говорить об этом! Я не хотел задеть…
– Я знаю, что это уязвит тебя, – перебил его Пройас, – но я вынужден это сказать. Ты нечестивец, Ахкеймион. Нечистый. Само твое присутствие есть преступление против Него. Оскорбление. И как бы я ни любил тебя когда-то, моего Господа я люблю больше. Гораздо больше.
Ксинем не выдержал.
– Но ведь…
Пройас поднял руку, заставив маршала умолкнуть. Глаза его горели пылким рвением.
– Душа Ксина – это его душа. Пусть делает с ней что хочет. Но от себя, Ахкеймион, я скажу вот что: я больше не желаю тебя видеть. Никогда. Ты понял?
«Нет».
Ахкеймион взглянул сперва на Ксинема, потом снова на Нерсея Пройаса.
«Нет нужды быть таким…» ; – Да будет так, – сказал он.
Он резко встал, стараясь стереть с лица обиженную гримасу. Нагревшиеся от очага складки его платья обожгли его там, где коснулись кожи.
– Я прошу лишь об одном, – отрывисто сказал он. – Вы знаете Майтанета. Быть может, вы – единственный, кому он доверяет. Просто спросите его о молодом жреце, Паро Инрау, который спрыгнул с галереи в Хагерне пару месяцев тому назад. Спросите, правда ли это, что Инрау убили его люди. Спросите, было ли им известно, что этот юноша – шпион.
Пройас смотрел на него пустым взглядом человека, готового обратиться к ненависти.
– Чего ради я должен это делать, Ахкеймион?
– Ради того, что когда-то вы меня любили.
И, не говоря более ни слова, Друз Ахкеймион развернулся и вышел, оставив двух знатных айнрити молча сидеть у огня.
На улице сырой ночной воздух вонял тысячами немытых тел. Священное воинство…
«Погибли… – думал Ахкеймион. – Все мои ученики погибли».
– Ты снова недоволен, – сказал Пройас маршалу. – Чем на этот раз? Тактикой или несоблюдением приличий?
– И тем, и другим, – холодно ответил Ксинем.
– Понятно.
– Спроси себя, Пройас, хоть раз отложи в сторону свою писанину и спроси себя начистоту – те чувства, что ты сейчас испытываешь – вот сейчас, в этот момент, – они праведные или злые?
Пройас всерьез задумался.
– Вообще-то я никаких чувств не испытываю.
В ту ночь Ахкеймиону приснилась Эсменет, гибкая и буйная, а потом Инрау, кричащий из Великой Тьмы: «Они здесь, бывший наставник! Они появились таким образом, что ты и не заметишь!»
Но потом, неизбежно, под этими снами зашевелились иные – древние, седые кошмары, которые всегда вздымали свои жуткие головы, раздвигая ткань меньших, более свежих переживаний. И Ахкеймион очутился на поле Эленеота. Он уносил изрубленное тело великого верховного короля прочь от шума битвы.
Голубые глаза Кельмомаса смотрели умоляюще.
– Оставь меня! – прохрипел седобородый король.
– Нет… Кельмомас, если ты умрешь, значит, все потеряно!
Но верховный король улыбнулся разбитыми губами.
– Видишь ли ты солнце? Видишь, как оно сияет, Сесватха?
– Солнце садится, – ответил Ахкеймион. По его щекам текли слезы.
– Да! Да. Тьма He-бога – не всеобъемлюща. Боги еще видят нас, дорогой друг. Они далеко, но я слышу, как они скачут в облаках. Они зовут меня, я слышу.
– Ты не можешь умереть, Кельмомас! Ты не должен умирать!
Верховный король покачал головой. Из его глаз, непривычно ласковых, текли слезы.
– Они меня зовут. Они говорят, что мой конец – это еще не конец света. Они говорят, теперь эта ноша – твоя. Твоя, Сесватха.
– Нет… – прошептал Ахкеймион.
– Солнце! Ты видишь солнце? Чувствуешь, как оно греет щеки? Какие открытия таятся в самых простых вещах. Я вижу! Я так отчетливо вижу, каким я был злобным, упрямым глупцом… И как я был несправедлив к тебе – к тебе в первую очередь. Ты ведь простишь старика? Простишь старого дурня?
– Мне нечего прощать, Кельмомас. Ты многое потерял, много страдал…
– Мой сын… Как ты думаешь, он здесь, Сесватха? Как ты думаешь, приветствует ли он меня как своего отца?
– Да… Как своего отца и как своего короля.
– Я тебе когда-нибудь рассказывал, – спросил Кельмомас голосом, хриплым от отцовского тщеславия, – что мой сын некогда пробрался в глубочайшие подземелья Голготтерата?
– Рассказывал. – Ахкеймион улыбнулся сквозь слезы. – Рассказывал, и не раз, старый друг.
– Как мне его не хватает, Сесватха! Как мне хочется еще раз очутиться рядом с ним!
Старый король некоторое время плакал. Потом глаза его расширились.
– Я его вижу, вижу так отчетливо! Он оседлал солнце и едет рядом с нами! Скачет через сердца моего народа, пробуждает в них восторг и ярость!
– Тс-с… Побереги силы, мой король. Сейчас придут лекари.
– Он говорит… говорит такие приятные вещи. Он утешает меня. Он говорит, что один из моих потомков вернется, Сесватха, – что Анасуримбор вернется…
Тело старика сотрясла дрожь, так, что он брызнул слюной сквозь стиснутые зубы.
– Вернется, когда наступит конец света.
И блестящие глаза Анасуримбора Кельмомаса II, Белого Владыки Трайсе, верховного короля Куниюрии, сделались тусклыми и неживыми. Вечернее солнце вспыхнуло в последний раз, угасло, и сверкающие бронзовые доспехи норсирайцев потускнели во мраке Не-бога.
– Наш король! – воскликнул Ахкеймион, обращаясь к угрюмым рыцарям, столпившимся вокруг. – Наш король умер!
Она невольно гадала, насколько приняты такие игры тут, на Кампозейской агоре.
Эсменет стояла к нему спиной, но тем не менее чувствовала его оценивающий взгляд. Она провела пальцами вдоль подвешенного к крыше ларька пучка мяты-орегано, как бы проверяя, хорошо ли он высушен. Потом наклонилась, зная, что ее белое льняное платье, традиционная хаса, выставит напоказ ее попку и раскроется на боку, продемонстрировав незнакомцу ее голое бедро и правую грудь. Хаса представляла собой не более чем длинный прямоугольный кусок ткани с замысловато расшитым воротом, перехваченный в поясе кожаным ремешком. Обычно такие платья носили в жаркие дни жены свободных людей, но пользовались они популярностью и у проституток – по причинам очевидным.
Однако она теперь не проститутка. Она…
Эсменет теперь и сама не знала, кто она такая.
Кепалорские рабыни-наложницы Сарцелла, Эритга и Ханса тоже заметили этого человека. Они хихикали над лотком с корицей, делая вид, что выбирают палочки подлиннее. Не в первый раз за этот день Эсменет поймала себя на том, что презирает их, как презирала, бывало, своих товарок в Сумне – особенно тех, что были моложе ее.
«Он смотрит на меня! На меня!»
Это был на редкость красивый мужик: белокурый, при этом чисто выбритый, широкогрудый, в одной лишь голубой льняной юбочке с золотыми кистями, которые липли к его потным бедрам. Судя по татуировкам, покрывавшим его руки, это был какой-то офицер из эотской гвардии императора. Но Эсменет его совсем не знала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87
На этих последних словах у него перехватило дыхание, как будто никакого дыхания не хватало, чтобы их произнести. «Что, если…»
– Неужели так трудно – верить? Неужели это настолько невозможно – чтобы, невзирая на людей и на их скотские устремления, одна-единственная вещь, Священная война, была благой сама по себе? Если это невозможно, Ахкеймион, если в моей жизни так же мало смысла, как и в твоей…
– Нет, – ответил Ахкеймион, не в силах сдержать собственный гнев, – в этом нет ничего невозможного.
Жалобная ярость в глазах Пройаса затухла, размякла от чувства вины.
– Извини, бывший наставник. Я не хотел… Он прервался, чтобы глотнуть еще вина.
– Быть может, сейчас не самое подходящее время, чтобы трепаться о твоих вероятностях, Ахкеймион. Боюсь, Господь испытывает меня.
– Почему? Что случилось?
О Пройас взглянул на Ксинема. Взгляд был озабоченный. – Произошло убийство невинных людей, – сказал он. – Галеотские отряды под началом Коифуса Саубона вырезали жителей целой деревни близ Пасны.
Ахкеймион вспомнил, что Пасна – это небольшой городок милях в сорока вверх по реке Фай, славящийся своими оливковыми рощами.
– Майтанет знает об этом?
Пройас скривился.
– Узнает.
И внезапно Ахкеймион все понял.
– Ты поступаешь вопреки его приказу. Майтанет запретил подобные вылазки!
Ахкеймион с трудом скрывал свое ликование. Если Пройас решился поступить наперекор своему шрайе…
– Мне не нравится, как ты себя ведешь! – отрезал Пройас – Какое тебе дело…
Тут он осекся, как будто его тоже вдруг осенило.
– Это и есть та вероятность, которую ты предлагаешь мне рассмотреть? – осведомился он. В голосе его звучали изумление и гнев. – Что Майтанет… – Он внезапно угрюмо расхохотался. – Что Майтанет в сговоре с Консультом?
– Всего лишь вероятность, как я уже сказал, – ответил Ахкеймион ровным тоном.
– Ахкеймион, я не стану тебя оскорблять. Мне известна миссия Завета. Мне известны одинокие кошмары твоих ночей. Вы все живете внутри тех мифов, которые мы позабыли еще в детстве. Как можно не уважать такое? Однако не путай те разногласия, которые могли возникнуть у меня с Майтанетом, и почтение и преданность, которые я питаю к Святейшему Шрайе. То, что ты говоришь – «вероятность», которую ты мне предлагаешь рассмотреть, – это богохульство. Понимаешь?
– Понимаю. Более чем.
– Есть ли у тебя что-то большее? Что-то помимо твоих кошмаров?
У Ахкеймиона было что-то большее, потому что у него было нечто меньшее. У него был Инрау. Он облизнул губы.
– В Сумне убит наш агент… – он сглотнул, – мой агент.
– Приставленный, несомненно, шпионить за Майтанетом…
Пройас вздохнул, печально покачал головой, как бы заставляя себя произнести жестокие слова.
– Скажи мне, Ахкеймион, какая кара назначена соглядатаям в Тысяче Храмов?
Колдун моргнул.
– Смерть.
– И что? – взорвался Пройас. – И с этим ты явился ко мне? Одного из твоих шпионов казнили – за шпионаж! – и из-за этого ты заподозрил, будто Майтанет – величайший шрайя за много поколений! – в сговоре с Консультом? Только на этом основании? Поверь мне, адепт, если с агентом Завета что-то случается, это вовсе не означает…
– Дело не только в этом! – возразил Ахкеймион.
– Ну-ка, ну-ка! А в чем еще? Какой-нибудь пьяница нашептал тебе какую-то жуткую байку?
– В тот день в Сумне, когда я видел, как ты целовал колено Майтанета…
– Слушай, вот про это не надо, ладно? Ты просто не понимаешь, насколько неуместно…
– Он увидел меня, Пройас! Он узнал во мне колдуна!
Пройас умолк – но ненадолго.
– И ты думаешь, я этого не знаю? Я там был, Акка! Ну да, он, как и другие великие шрайи, обладает даром видеть Немногих. И что с того?
Ахкеймион был ошарашен. Он не нашелся, что ответить.
– И что с того? – повторил Пройас. – Это означает лишь, что он в отличие от тебя избрал путь праведности, не так ли?
– Но…
– Что – «но»?
– Сны… Они так усилились в последнее время.
– А-а, снова о кошмарах…
– Что-то происходит, Пройас. Я это знаю. Я чувствую!
Пройас фыркнул.
– Вот мы и дошли до главной помехи, верно, Ахкеймион?
Ахкеймион мог лишь растерянно смотреть на него. Было что-то еще, что-то, о чем он позабыл… И когда он успел сделаться таким старым дураком?
– Помехи? – выдавил он. – Какие помехи?
– Разницы между тем, что ты знаешь, и тем, что чувствуешь. Между знанием и верой.
Пройас схватил свою чашу и осушил ее залпом, словно наказывая вино.
– Знаешь, я помню, как спросил тебя про Бога, много лет тому назад. Помнишь, что ты ответил?
Ахкеймион покачал головой.
– «Я слышал немало слухов о нем, – ответил ты, – но сам я с этим человеком никогда не встречался». Помнишь? Помнишь, как я прыгал и смеялся?
Ахкеймион кивнул и слабо улыбнулся.
– Ты повторял это в течение нескольких недель. Твоя мать была в ярости. Меня бы тогда прогнали, если бы не Ксин…
– Этот чертов Ксинем все время тебя защищал, – сказал Пройас, с усмешкой глядя на маршала. – А ты знаешь, что если бы не он, у тебя, пожалуй, и друзей бы не было?
Ахкеймиону вдруг сдавило горло, и он не смог ответить. В глазах защипало, он заморгал.
«Нет! Только не здесь!»
Маршал с принцем уставились на него. Лица у них были одновременно смущенные и озабоченные.
– Как бы то ни было, – продолжал Пройас уже менее уверенно, – я хочу сказать вот что: то, что ты тогда говорил о моем Боге, можно сказать и о твоем Консульте. Все, что тебе известно, – это лишь слухи, Ахкеймион. Вера. Ты на самом деле ничего не знаешь о том, что говоришь.
– Что ты хочешь сказать?
Голос Пройаса сделался тверже.
– Вера есть истина страсти, Ахкеймион, но ни одну страсть нельзя назвать более истинной, чем другая. А это значит, что ты не можешь назвать ни одной вероятности, которую я приму всерьез, ни один из твоих страхов не будет истиннее моего благоговения. У нас просто нет общей основы для разговора.
– Тогда я прошу прощения… И не будем больше говорить об этом! Я не хотел задеть…
– Я знаю, что это уязвит тебя, – перебил его Пройас, – но я вынужден это сказать. Ты нечестивец, Ахкеймион. Нечистый. Само твое присутствие есть преступление против Него. Оскорбление. И как бы я ни любил тебя когда-то, моего Господа я люблю больше. Гораздо больше.
Ксинем не выдержал.
– Но ведь…
Пройас поднял руку, заставив маршала умолкнуть. Глаза его горели пылким рвением.
– Душа Ксина – это его душа. Пусть делает с ней что хочет. Но от себя, Ахкеймион, я скажу вот что: я больше не желаю тебя видеть. Никогда. Ты понял?
«Нет».
Ахкеймион взглянул сперва на Ксинема, потом снова на Нерсея Пройаса.
«Нет нужды быть таким…» ; – Да будет так, – сказал он.
Он резко встал, стараясь стереть с лица обиженную гримасу. Нагревшиеся от очага складки его платья обожгли его там, где коснулись кожи.
– Я прошу лишь об одном, – отрывисто сказал он. – Вы знаете Майтанета. Быть может, вы – единственный, кому он доверяет. Просто спросите его о молодом жреце, Паро Инрау, который спрыгнул с галереи в Хагерне пару месяцев тому назад. Спросите, правда ли это, что Инрау убили его люди. Спросите, было ли им известно, что этот юноша – шпион.
Пройас смотрел на него пустым взглядом человека, готового обратиться к ненависти.
– Чего ради я должен это делать, Ахкеймион?
– Ради того, что когда-то вы меня любили.
И, не говоря более ни слова, Друз Ахкеймион развернулся и вышел, оставив двух знатных айнрити молча сидеть у огня.
На улице сырой ночной воздух вонял тысячами немытых тел. Священное воинство…
«Погибли… – думал Ахкеймион. – Все мои ученики погибли».
– Ты снова недоволен, – сказал Пройас маршалу. – Чем на этот раз? Тактикой или несоблюдением приличий?
– И тем, и другим, – холодно ответил Ксинем.
– Понятно.
– Спроси себя, Пройас, хоть раз отложи в сторону свою писанину и спроси себя начистоту – те чувства, что ты сейчас испытываешь – вот сейчас, в этот момент, – они праведные или злые?
Пройас всерьез задумался.
– Вообще-то я никаких чувств не испытываю.
В ту ночь Ахкеймиону приснилась Эсменет, гибкая и буйная, а потом Инрау, кричащий из Великой Тьмы: «Они здесь, бывший наставник! Они появились таким образом, что ты и не заметишь!»
Но потом, неизбежно, под этими снами зашевелились иные – древние, седые кошмары, которые всегда вздымали свои жуткие головы, раздвигая ткань меньших, более свежих переживаний. И Ахкеймион очутился на поле Эленеота. Он уносил изрубленное тело великого верховного короля прочь от шума битвы.
Голубые глаза Кельмомаса смотрели умоляюще.
– Оставь меня! – прохрипел седобородый король.
– Нет… Кельмомас, если ты умрешь, значит, все потеряно!
Но верховный король улыбнулся разбитыми губами.
– Видишь ли ты солнце? Видишь, как оно сияет, Сесватха?
– Солнце садится, – ответил Ахкеймион. По его щекам текли слезы.
– Да! Да. Тьма He-бога – не всеобъемлюща. Боги еще видят нас, дорогой друг. Они далеко, но я слышу, как они скачут в облаках. Они зовут меня, я слышу.
– Ты не можешь умереть, Кельмомас! Ты не должен умирать!
Верховный король покачал головой. Из его глаз, непривычно ласковых, текли слезы.
– Они меня зовут. Они говорят, что мой конец – это еще не конец света. Они говорят, теперь эта ноша – твоя. Твоя, Сесватха.
– Нет… – прошептал Ахкеймион.
– Солнце! Ты видишь солнце? Чувствуешь, как оно греет щеки? Какие открытия таятся в самых простых вещах. Я вижу! Я так отчетливо вижу, каким я был злобным, упрямым глупцом… И как я был несправедлив к тебе – к тебе в первую очередь. Ты ведь простишь старика? Простишь старого дурня?
– Мне нечего прощать, Кельмомас. Ты многое потерял, много страдал…
– Мой сын… Как ты думаешь, он здесь, Сесватха? Как ты думаешь, приветствует ли он меня как своего отца?
– Да… Как своего отца и как своего короля.
– Я тебе когда-нибудь рассказывал, – спросил Кельмомас голосом, хриплым от отцовского тщеславия, – что мой сын некогда пробрался в глубочайшие подземелья Голготтерата?
– Рассказывал. – Ахкеймион улыбнулся сквозь слезы. – Рассказывал, и не раз, старый друг.
– Как мне его не хватает, Сесватха! Как мне хочется еще раз очутиться рядом с ним!
Старый король некоторое время плакал. Потом глаза его расширились.
– Я его вижу, вижу так отчетливо! Он оседлал солнце и едет рядом с нами! Скачет через сердца моего народа, пробуждает в них восторг и ярость!
– Тс-с… Побереги силы, мой король. Сейчас придут лекари.
– Он говорит… говорит такие приятные вещи. Он утешает меня. Он говорит, что один из моих потомков вернется, Сесватха, – что Анасуримбор вернется…
Тело старика сотрясла дрожь, так, что он брызнул слюной сквозь стиснутые зубы.
– Вернется, когда наступит конец света.
И блестящие глаза Анасуримбора Кельмомаса II, Белого Владыки Трайсе, верховного короля Куниюрии, сделались тусклыми и неживыми. Вечернее солнце вспыхнуло в последний раз, угасло, и сверкающие бронзовые доспехи норсирайцев потускнели во мраке Не-бога.
– Наш король! – воскликнул Ахкеймион, обращаясь к угрюмым рыцарям, столпившимся вокруг. – Наш король умер!
Она невольно гадала, насколько приняты такие игры тут, на Кампозейской агоре.
Эсменет стояла к нему спиной, но тем не менее чувствовала его оценивающий взгляд. Она провела пальцами вдоль подвешенного к крыше ларька пучка мяты-орегано, как бы проверяя, хорошо ли он высушен. Потом наклонилась, зная, что ее белое льняное платье, традиционная хаса, выставит напоказ ее попку и раскроется на боку, продемонстрировав незнакомцу ее голое бедро и правую грудь. Хаса представляла собой не более чем длинный прямоугольный кусок ткани с замысловато расшитым воротом, перехваченный в поясе кожаным ремешком. Обычно такие платья носили в жаркие дни жены свободных людей, но пользовались они популярностью и у проституток – по причинам очевидным.
Однако она теперь не проститутка. Она…
Эсменет теперь и сама не знала, кто она такая.
Кепалорские рабыни-наложницы Сарцелла, Эритга и Ханса тоже заметили этого человека. Они хихикали над лотком с корицей, делая вид, что выбирают палочки подлиннее. Не в первый раз за этот день Эсменет поймала себя на том, что презирает их, как презирала, бывало, своих товарок в Сумне – особенно тех, что были моложе ее.
«Он смотрит на меня! На меня!»
Это был на редкость красивый мужик: белокурый, при этом чисто выбритый, широкогрудый, в одной лишь голубой льняной юбочке с золотыми кистями, которые липли к его потным бедрам. Судя по татуировкам, покрывавшим его руки, это был какой-то офицер из эотской гвардии императора. Но Эсменет его совсем не знала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87