А старый Готьелк пинком опрокинул пюпитр и обозвал дядюшку не то «кастрированным язычником», не то «развратным педерастом» – на этот счет толмачи расходились во мнениях. Надменность варваров, в особенности норсирайских варваров, была беспредельна.
Однако дядюшка надеялся, что с айнонами ему повезет больше. Айноны – кетьяне, как и нансурцы, древний, расчетливый народ – опять же, как и нансурцы. Айноны – культурная нация, хоть и цепляются за свой архаичный обычай носить бороду.
Конфас пристально посмотрел на Скеаоса.
– Думаешь, они это сделали нарочно? Чтобы застать нас врасплох?
Он помахал пергаментом, чтобы чернила побыстрее высохли, потом передал его своему курьеру. То был приказ Мартему: вернуться к Момемну и патрулировать земли к югу от столицы.
– Я бы на их месте поступил именно так, – откровенно ответил Скеаос. – Если на твоей стороне достаточно мелких преимуществ…
Конфас кивнул. Главный советник перефразировал знаменитое изречение из «Сношения душ», классического труда о политике, принадлежащего перу философа Айенсиса. На миг Конфасу подумалось: как странно, что они со Скеаосом настолько презирают друг друга! В отсутствие его дяди они прекрасно понимали друг друга, подобно соперничающим сыновьям несправедливого отца, которые время от времени могут забыть о соперничестве и признать общность своей участи, заведя обычную беседу о том о сем.
Конфас встал и посмотрел на старика сверху вниз.
– Ну что ж, веди, папаша!
Не заботясь о тонкостях бюрократического престижа, Конфас со своим штабом устроился на самом нижнем уровне Андиаминских Высот, который выходил на Форум и Лагерь Скуяри. До Тайной Палаты, расположенной на самом верху, путь был неблизкий, и Конфас про себя лениво прикидывал, осилит ли его старый советник. За годы существования дворца не один из императорских придворных помер от того, что «сердце прихватило», как говорили во дворце. По рассказам бабушки, в былые времена императоры нарочно пользовались крутыми лестницами дворца, чтобы избавляться от престарелых и сварливых чиновников, поручая им отнести послания, якобы слишком важные, чтобы доверить это рабам, и требуя немедленно вернуться с ответом. Андиаминские Высоты не щадят слабых сердец – ни в прямом, ни в переносном смысле.
Конфас нарочно пошел быстрым шагом – скорее из любопытства, чем по душевной злобе. Он просто еще никогда не видел, как умирает человек, у которого прихватило сердце. Но Скеаос, однако, не жаловался, и никаких признаков напряжения не выказывал, если не считать того, что размахивал руками, как старая обезьяна. Не задыхаясь и не сбиваясь с ритма, он принялся посвящать Конфаса в подробности договора, заключенного между Багряными Шпилями и Тысячей Храмов, – настолько, насколько эти подробности были ему известны. Когда Конфасу стало ясно, что Скеаос обладает не только внешностью, но и выносливостью старой обезьяны, молодому военачальнику сделалось скучно.
Миновав несколько лестниц, они очутились в Хапетинских садах. Конфас, как всегда, окинул взглядом то место, где более сотни лет тому назад был убит Икурей Анфайрас, его прапрадед. В Андиаминских Высотах не было числа подобным памятным гротам и закоулкам: местам, где давно почившие властители совершили тот или иной постыдный поступок или, напротив, сами пострадали от чего-то этакого. Конфас знал, что его дядюшка всячески старается избегать этих закоулков – разве что уж очень пьян. Для Ксерия дворец был буквально напичкан зловещими напоминаниями об умерших императорах.
Но для самого Конфаса Андиаминские Высоты были скорее сценой, чем усыпальницей. Вот и теперь незримые хоры наполняли галереи торжественными гимнами. По временам облака благовонного дыма застилали коридоры и окутывали светильники радужным ореолом, так что казалось, будто взбираешься не на холм, но к самым вратам небес. Будь Конфас не обитателем, а посетителем дворца, девушки-рабыни с обнаженной грудью поднесли бы ему крепкого вина с подмешанными в него нильнамешскими наркотиками. Пузатые евнухи вручили бы дары: ароматические масла и церемониальное оружие. Как сказал бы Скеаос, все было рассчитано на то, чтобы накопить побольше мелких преимуществ: заставить растеряться, проникнуться благодарностью и благоговением.
Скеаос, по-прежнему не запыхавшийся, продолжал извергать казавшийся бесконечным поток фактов и наставлений. Конфас слушал вполуха, дожидаясь, пока старый дурак скажет хоть что-то, чего он еще не знает. Тут главный советник дошел до Элеазара, великого магистра Багряных Шпилей.
– Наши агенты в Каритусале сообщают: все, что о нем рассказывают, – ничто по сравнению с тем, каков он на самом деле. Десять лет тому назад, когда его учитель, Саше-ока, скончался по непонятной причине, он был не более чем младшим наставником. И вот не прошло и двух лет, как он сделался великим магистром самой могущественной школы Трех Морей. Это говорит о невероятном уме и способностях. Вам необходимо…
– И голоде, – перебил Конфас – Никто не достигает столь многого за столь короткий срок, не будучи голодным.
– Ну, наверное, вам лучше знать.
Конфас хмыкнул.
– Ну вот наконец-то передо мной тот Скеаос, которого я знаю и люблю! Угрюмый. Охваченный тайной, запретной гордыней. А то я уж забеспокоился, старик!
Главный советник продолжал как ни в чем не бывало:
– Вам необходимо быть чрезвычайно осторожным, когда вы будете с ним разговаривать. Поначалу ваш дядюшка думал вообще не приглашать вас на эту встречу – до тех пор, пока лично Элеазар не потребовал вашего присутствия.
– Что-что мой дядюшка?
Конфас, даже когда скучал, не пропускал важных мелочей.
– Думал не приглашать вас. Он боялся, что великий магистр воспользуется вашей неопытностью в подобного рода делах…
– Не приглашать? Меня?!
Конфас взглянул на старика искоса. Ему почему-то не хотелось верить советнику. Уж не ведет ли тот какую-то свою игру? Быть может, он нарочно подогревает их с дядей взаимную неприязнь?
А может, это еще одна дядюшкина проверка…
– Но, как я уже сказал, – продолжал Скеаос, – теперь это все переменилось – почему я сейчас и ввожу вас в курс дела.
– Понятно… – недоверчиво ответил Конфас. Что же затевает этот старый дурень? – Скажи, Скеаос, а какова цель этой встречи?
– Цель? Боюсь, я не понимаю вас, господин главнокомандующий.
– Ну, смысл. Намерения. Чего мой дядя намеревается добиться от Элеазара и прочих айнонов?
Скеаос нахмурился, как будто ответ был столь очевиден, что этот вопрос не мог оказаться не чем иным, как прелюдией к какой-то насмешке.
– Ее цель – заставить айнонов поддержать договор.
– Ну, а если Элеазар окажется столь же неуступчивым, как, скажем, граф Агансанорский, – что тогда?
– При всем моем уважении, господин главнокомандующий, я искренне сомневаюсь…
– Но все же, Скеаос, если нет – что тогда?
Конфас с пятнадцати лет служил полевым офицером. И умел, если хотел, заставлять людей подчиняться.
Старый советник прокашлялся. Конфас знал, что у Скеаоса в избытке особого чиновничьего мужества, позволяющего сопротивляться вышестоящим, однако если доходило до прямого противостояния, тут старик был слабоват. Неудивительно, что дядя так его ценит!
– Если Элеазар отвергнет договор? – переспросил Скеаос. – Ну, тогда император откажет ему в провизии, как и остальным.
– А если шрайя потребует, чтобы дядя все-таки снабдил их провизией?
– К тому времени войско простецов наверняка погибнет – по крайней мере, мы так… предполагаем. Майтанет станет прежде всего беспокоиться не о провизии, а о том, кто будет командовать войском.
– И кто же будет им командовать?
Конфас выстреливал один вопрос за другим, как на допросе. Старик начинал выглядеть загнанным.
– В-вы. Л-лев Кийута.
– А что он за это попросит?
– Д-договор. Клятву, что все старые провинции будут возвращены.
– Так значит, все дядины планы держатся на мне, не так ли?
– Д-да, господин главнокомандующий…
– Так ответь же мне, дорогой мой Скеаос, с чего бы вдруг моему дяде вздумалось не приглашать меня – меня! – на свою встречу с Багряными Шпилями?
Главный советник замедлил шаг, глядя на цветочные завитки на коврах под ногами. Он ничего не ответил, только принялся ломать руки.
Конфас усмехнулся волчьей усмешкой.
– Ты ведь солгал только что, верно, Скеаос? Вопрос о том, следует ли мне присутствовать на встрече с Элеазаром, даже не вставал, не так ли?
Старик не ответил. Конфас схватил его за плечи и заглянул ему в лицо.
– Может, мне стоит спросить об этом у дяди?
Скеаос какой-то миг смотрел ему в глаза, потом отвел взгляд.
– Нет, – ответил он. – Не стоит.
Конфас разжал руки и вспотевшими ладонями расправил смявшееся шелковое одеяние советника.
– Какую игру ты ведешь, а, Скеаос? Ты рассчитываешь, что, задевая мое тщеславие, тебе удастся подтолкнуть меня к каким-то действиям против дяди? Против моего императора? Ты пытаешься побудить меня к мятежу?
Советник ужаснулся.
– Нет-нет! Что вы! Я знаю, я старый дурак, но мои дни на земле сочтены. Я радуюсь жизни, отпущенной мне богами. Радуюсь сладким плодам, которые я вкушал, и великим людям, с которыми я был знаком. Я радуюсь даже тому – как ни трудно будет вам в это поверить, – что прожил достаточно долго, чтобы увидеть вас в расцвете вашей славы! Но этот план вашего дяди – добиться того, чтобы Священное воинство потерпело поражение! Священная война! Я боюсь за свою душу, Икурей Конфас. За душу!
Конфас был ошеломлен настолько, что напрочь забыл о своем гневе. Он предполагал, что инсинуации Скеаоса – очередная дядюшкина проверка, соответственно и среагировал. Мысль о том, что старый дурень мог действовать по собственной инициативе, даже не приходила ему в голову. Сколько лет Скеаос и дядюшка казались разными воплощениями одной общей воли!
– Клянусь богами, Скеаос… Неужто Майтанет заворожил и тебя тоже?
Главный советник покачал головой.
– Нет. Мне безразличен Майтанет – мне и Шайме-то безразличен, если уж на то пошло… Вам не понять. Вы еще слишком молоды. Молодые не понимают, что такое жизнь на самом деле: лезвие ножа, такое же тонкое, как вдохи, которые ее отмеряют. И глубину ей придает отнюдь не память. Моих воспоминаний хватит на десятерых, и тем не менее дни мои так же тонки и прозрачны, как промасленное полотно, которым бедняки затягивают окна в своих домах. Нет, глубину жизни придает будущее. Без будущего, без горизонта надежд или угроз наша жизнь не имеет смысла. Только будущее действительно реально, Конфас. А у меня будущего нет, если я не примирюсь с богами. Конфас фыркнул.
– Да все я понимаю, Скеаос! Ты говоришь как истинный Икурей. Как там сказал поэт Гиргалла? «Любая любовь начинается с собственной шкуры» – ну, или души в данном случае. Но, с другой стороны, я всегда считал, что то и другое взаимозаменяемо.
– Так вы понимаете? В самом деле?
Конфас действительно все понял, и куда лучше, чем мог себе представить Скеаос. Его бабка. Скеаос в сговоре с его бабкой. Он даже, словно наяву, услышал ее голос: «Ты должен изводить их обоих, Скеаос. Настраивай их друг против друга. Конфас теперь увлечен безумной идеей моего сына, но скоро это пройдет. Вот погоди немного, сам увидишь. Он еще прибежит к нам, и тогда мы все вместе вынудим Ксерия отказаться от этого безумного плана!»
А может, старая шлюха вообще сделала Скеаоса своим любовником? Конфас пришел к выводу, что это вполне возможно, и поморщился, представив себе, как это выглядит. «Как сушеная слива, трахающаяся с сучком!» – подумал он.
– Вы с моей бабушкой, – сказал он, – надеетесь спасти Священную войну от моего дяди. Затея похвальная, если не считать того, что она граничит с предательством. Бабушку я еще понимаю, но ты, Скеаос? Ты ведь знаешь, на что способен Икурей Ксерий III, если в нем проснется подозрительность! Тебе не кажется, что пытаться настроить меня против него таким образом довольно опрометчиво?
– Но он прислушивается к вашим словам! И, что еще важнее, вы ему необходимы!
– Может, оно и так… Но в любом случае это несущественно. Может, вашим старческим желудкам его еда и кажется непропеченной, но по мне, Скеаос, мой дядюшка устроил настоящий пир, и я лично не намерен отказываться от угощения!
Как Конфас ни презирал своего дядю, он не мог не признать, что предоставить провизию Кальмемунису и тому сброду, что потащился за ним, было ходом не менее блестящим, чем все, что он сам предпринимал на поле битвы. Священное воинство простецов будет уничтожено язычниками, и империя одним ударом заставит шрайю присмиреть – возможно даже, вынудит его приказать оставшимся Людям Бивня подписать Имперский Договор – и одновременно продемонстрирует фаним, что дом Икуреев свою часть сделки выполнил честно. Договор обеспечит легитимность любых военных действий, которые империя может предпринять против Людей Бивня, чтобы вернуть себе утраченные провинции, а сделка с язычниками гарантирует, что такие военные действия не встретят особого сопротивления, – когда придет время.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87