Они миновали холмистые пастбища куоатов и теперь ехали через внутренние плоскогорья Джиюнати. Если не считать небольшого ручья впереди и жидкого частокола кустарников и тополей вдоль его глубокого русла, здешние равнины были голы и безлики, как просторы океана. Только небо, полное облаков, похожих на плывущие горы, обладало глубиной.
– Дуниане, – сказал Келлхус, немного помолчав, – препоручили себя Логосу, который вы зовете разумом или интеллектом. Мы ищем абсолютного знания, свободного течения мысли. Мысли всех людей возникают из тьмы. Если ты действительно представляешь собой движения твоей собственной души и причина этих движений предшествует тебе, как ты можешь считать свои мысли своими собственными? Как ты можешь быть чем-то иным, кроме как рабом тьмы, что была до тебя? И только Логос позволяет облегчить это рабство. Только знание источников мысли и действия позволяет нам овладеть собственными мыслями и поступками, сбросить иго обстоятельств. И только дуниане обладают таким знанием, степняк. Мир пребывает в забытьи, порабощенный своим собственным невежеством. И только дуниане бодрствуют. А Моэнгхус, мой отец, угрожает этому.
Мысли, возникающие из тьмы? Найюр знал, что это правда – быть может, лучше любого другого. Его терзали мысли, которые не могли быть его собственными. Сколько раз, ударив одну из своих жен, он смотрел на ноющую ладонь и думал: «Кто заставил меня это сделать? Кто?»
Но это было неважно.
– Я не потому не верю тебе, – сказал Найюр, подумав: «Это он уже и так знает». Он понимал, что дунианин читает его так же легко, как человек из Народа читает настроение своего стада.
Келлхус, словно увидев эту его мысль, сказал:
– Ты не веришь, что сына могли послать убить отца.
– Да. Дунианин кивнул.
– Чувства, такие, как сыновняя любовь к отцу, попросту предают нас тьме, делают нас рабами обычая и желания…
Блестящие голубые глаза перехватили взгляд Найюра. Они были немыслимо спокойными.
– Я не люблю своего отца, степняк. Я вообще не люблю. Если его убийство поможет моим собратьям продолжать выполнять свою миссию, я его убью.
Найюр смотрел на этого человека. Голова у него гудела от усталости. Можно ли этому верить? То, что он сказал, явно имело смысл, но Найюр подозревал, что дунианин способен все, что угодно, заставить звучать правдоподобно.
– Кроме того, – продолжал Анасуримбор Келлхус, – ты ведь и сам отчасти разбираешься в таких делах.
– В чем именно?
– В том, как сыновья убивают отцов.
Скюльвенд не ответил – только взглянул на него оскорбленно и сплюнул на землю.
Сохраняя на лице выражение спокойного ожидания, Келлхус охватил его ладонью своих ощущений. Степь, приближающийся ручей – все постороннее исчезло. Найюр урс Скиоата сделался всем. Его участившееся дыхание. Напрягшиеся мышцы вокруг глаз. Голубой сосудик, бьющийся в такт пульсу на жилистой шее, точно извивающийся червяк. Он сделался хором знаков, живым текстом, и Келлхус свободно читал его. Если он собирается овладеть этими обстоятельствами, надо все рассчитать.
С тех пор как Келлхус бросил охотника и направился на юг через северные пустоши, он встречал немало людей, особенно в городе Атритау. Там он обнаружил, что Левет, охотник, который его спас, не был исключением. Прочие люди, рожденные в миру, были не менее простодушны и невежественны, чем этот охотник. Келлхусу достаточно было высказать несколько примитивнейших истин – и они начинали дивиться ему, точно некоему чуду. Ему достаточно было собрать эти истины в грубые проповеди – и они готовы были пожертвовать своим имуществом, любимыми, даже детьми. Когда он выехал из южных ворот Атритау, его сопровождали сорок семь человек, называвшие себя «адуньянами», «малыми дунианами». Пути через Сускару не пережил ни один. Из любви к нему они пожертвовали всем, прося взамен только речей. Хотя бы подобия смысла.
Но этот скюльвенд был другим.
Келлхусу и прежде приходилось сталкиваться с подозрительностью и недоверием, и он обнаружил, что их тоже можно обратить себе на пользу. Он выяснил, что подозрительные люди, когда они наконец решатся довериться, становятся еще податливее остальных. Поначалу они ничему не верят, потом же внезапно начинают верить всему – то ли но искупление своих первоначальных сомнений, то ли просто затем, чтобы не повторять прежних ошибок. Многие из его самых фанатичных приверженцев были именно такими неверующими – поначалу.
Однако недоверие, испытываемое Найюром урс Скиоагой, отличалось от всего, с чем ему доводилось сталкиваться до сих пор. В отличие от остальных, этот человек его понимал.
Когда скюльвенд, чье лицо одновременно расплылось от потрясения и напряглось от ненависти, нашел его на вершине кургана, Келлхус подумал: «Отец… наконец-то я тебя отыскал…» Каждый из них увидел Анасуримбора Келлхуса в лице другого. Они никогда прежде не встречались, однако близко знали друг друга.
Поначалу эта связь оказалась весьма выгодной для миссии Келлхуса. Она спасла ему жизнь и обеспечила безопасный проезд через степь. Однако, помимо этого, она сделала обстоятельства, в которых он очутился, непредсказуемыми.
Скюльвенд упрямо отвергал все его попытки овладеть им. Его не впечатляли откровения, которые предлагал ему Келлхус. Его не успокаивали рассуждения Келлхуса, ему не льстили его косвенные похвалы. Порой в нем пробуждался интерес к тому, что говорил Келлхус, но он каждый раз тотчас отшатывался назад, вспоминая события многолетней давности. Пока что Келлхусу удалось добиться от этого человека только нескольких скупых фраз да плевков.
После тридцати лет одержимости Моэнгхусом этому человеку каким-то образом удалось постичь несколько ключевых истин, связанных с дунианами. Он знал о том, что они способны читать мысли по лицам. Он знал об их интеллекте. Он знал об их абсолютной преданности своей миссии. И еще он знал, что они говорят не затем, чтобы поделиться намерениями или сообщить какие-то истины, а затем, чтобы опередить – чтобы овладеть душами и обстоятельствами.
Он знал слишком многое.
Келлхус рассматривал его боковым зрением, смотрел, как он откинулся назад, когда они начали спускаться к ручью, – покрытые шрамами плечи оставались неподвижны, а бедра раскачивались в такт шагу коня.
«Быть может, ты на это и рассчитывал, отец? Быть может, он – препятствие, которое ты оставил на моем пути? Или же он возник случайно?»
Келлхус подумал, что скорее второе. Несмотря на то что знания его народа были чрезвычайно грубы, сам этот человек оказался необычайно умен. Мысли действительно умных людей редко следуют одинаковыми путями. Они разветвляются, и мысли Найюра урс Скиоаты ушли далеко, выслеживая Моэнгхуса в таких местах, куда ни один рожденный в миру человек не совался.
«Каким-то образом он увидел тебя насквозь, отец, и теперь он видит насквозь и меня. Была ли это твоя ошибка? Можно ли ее исправить?»
Келлхус прищурился. В этот миг он ушел далеко от склонов, неба и ветра – он смотрел одновременно сотню параллельных снов о поступках и их последствиях, следуя за нитями вероятностей. А потом он увидел.
До сих пор он пытался обойти подозрительность скюльвенда, когда на самом деле надо было заставить ее работать на себя. Он посмотрел на степняка новым взглядом и сразу увидел печаль и гнев, распаляющие его неутолимое недоверие. И Келлхус нащупал слова, тон и выражение лица, которые загонят этого человека в место, откуда ему уже не выбраться, где его подозрительность навяжет ему пробуждающееся доверие.
Келлхус увидел Кратчайший Путь. Логос.
– Прошу прощения, – сказал он неуверенно. – То, что я сказал, было неуместно.
Скюльвенд фыркнул.
«Он понимает, что мои слова фальшивы… Хорошо».
Найюр посмотрел ему прямо в лицо. Его глубоко посаженные глаза смотрели неукротимо и вызывающе.
– Скажи мне, дунианин, как вам удается править мыслями, как другие люди правят конями?
– Что ты имеешь в виду? – переспросил Келлхус резко, словно решал, не рассердиться ли.
Язык скюльвендов был богат многозначительными оттенками тона, но в речи мужчин и женщин эти оттенки сильно различались. Степняк, сам того не зная, лишил Келлхуса важного оружия тем, что не позволял ему общаться ми с кем, кроме собственных жен.
– Вот и теперь ты пытаешься управлять движениями моей души! – бросил Найюр.
Слабый стук его сердца. Густая кровь, бьющаяся под обветренной кожей. «Он все еще не знает, на что решиться».
– Ты думаешь, что мой отец сделал с тобой именно это?
– Да, твой отец именно это и сделал… – Тут Найюр осекся, глаза его встревожено расширились. – Но ты сказал это только затем, чтобы меня отвлечь! Чтобы не отвечать на мой вопрос!
До сих пор Келлхус успешно угадывал каждое разветвление мыслей скюльвенда. Реакции Найюра следовали вполне отчетливой схеме: он устремлялся по пути, который открывал перед ним Келлхус, но тут же отступал назад. И Келлхус знал, что, пока их беседа будет близка к этой схеме, Найюр будет чувствовать себя в безопасности.
Но как действовать дальше?
Ничто не вводит в заблуждение вернее правды.
– Каждого человека, с которым я встречаюсь, – сказал наконец Келлхус, – я понимаю лучше, чем он сам понимает себя.
Испуганный взгляд – страхи Найюра подтвердились.
– Но как такое возможно?
– Потому что меня так воспитывали. Потому что меня так учили. Потому что я один из Обученных. Я – дунианин.
Их кони перешли вброд мелкий ручей и начали подниматься на противоположный берег. Найюр наклонился вбок и сплюнул в воду.
– Еще один ответ, который на самом деле ответом не является! – бросил он.
Можно ли сказать ему правду? Нет, разумеется, не всю. Келлхус начал, делая вид, что колеблется:
– Все вы – ты, твои сородичи, твои жены, твои дети, даже твои враги из-за гор, – не можете видеть истинного источника своих мыслей и поступков. Люди либо предполагают, что они сами являются их источником, либо думают, что их источник лежит где-то за пределами мира – некоторые называют это То, Что Вовне. Но того, что реально было прежде вас, что действительно определяет ваши мысли и поступки, вы либо вообще не замечаете, либо приписываете это демонам и богам.
Каменный взгляд и стиснутые зубы – неприятные воспоминания… «Мой отец уже говорил ему это».
– То, что было прежде, определяет то, что происходит после, – продолжал Келлхус. – Для дуниан нет более важного принципа.
– А что же было прежде? – спросил Найюр, пытаясь изобразить насмешливую улыбку.
– Для людей? История. Язык. Страсти. Обычаи. Все эти вещи определяют то, что люди говорят, думают и делают. Это и есть скрытые нити, которые управляют всеми людьми, точно марионетками.
Частое дыхание. Лицо, омраченное неприятными догадками.
– А если нити становятся видимыми…
– То их можно перехватить.
Само по себе это признание ничем не грозило: все люди более или менее стремятся управлять себе подобными. Оно может оказаться угрожающим, только если знать о его способностях.
«Если бы он знал, насколько глубоко я способен видеть…»
Как ужаснулись бы они, эти рожденные в миру люди, если бы увидели себя глазами дунианина! Заблуждения и глупости. Разнообразные уродства.
Келлхус не видел лиц – он видел сорок четыре мышцы, прикрепленные к костям, и тысячи многозначительных изменений, которые могут с ними происходить, – вторые уста, не менее красноречивые, чем первые, и куда более правдивые. Он не слышал человеческих слов – он слышал вой сидящего внутри зверя, хныканье отшлепанного ребенка, хор предшествующих поколений. Он не видел людей – он видел примеры и следствия, обманутые порождения отцов, племен и цивилизаций.
Он не видел того, что будет потом. Он видел то, что было прежде.
Они проехали сквозь заросли молодых деревьев на том берегу ручья, уворачиваясь от веток, опушенных первой весенней зеленью.
– Это безумие, – сказал Найюр. – Я тебе не верю…
Келлхус ничего не сказал, направляя коня в просветы между стволами и раскачивающимися ветвями. Он знал пути мыслей скюльвенда, он знал, где следует вмешаться, – и он непременно вмешается, если сумеет забыть о своем гневе.
– Если все люди не ведают источника своих мыслей… – сказал Найюр.
Их кони, торопясь выбраться из кустов, перешли в галоп и в несколько скачков снова очутились на открытой, бескрайней равнине.
– Тогда, значит, все люди обманываются.
Келлхус поймал его взгляд – этот момент был важен.
– Они действуют по причинам, которые зависят не от них.
«Увидит ли он?»
– Как рабы… – начал Найюр, ошеломленно хмурясь. И тут он вспомнил, с кем имеет дело. – Но ведь ты говоришь это только затем, чтобы оправдать себя! Для чего порабощать тех, кто и так в рабстве, а, дунианин?
– Раз уж то, что было прежде, остается сокрытым, раз уж люди все равно обманываются, какая им разница?
– Потому что это обман! Бабьи уловки. Поругание чести!
– А ты что же, никогда не обманывал своих врагов на поле битвы?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87
– Дуниане, – сказал Келлхус, немного помолчав, – препоручили себя Логосу, который вы зовете разумом или интеллектом. Мы ищем абсолютного знания, свободного течения мысли. Мысли всех людей возникают из тьмы. Если ты действительно представляешь собой движения твоей собственной души и причина этих движений предшествует тебе, как ты можешь считать свои мысли своими собственными? Как ты можешь быть чем-то иным, кроме как рабом тьмы, что была до тебя? И только Логос позволяет облегчить это рабство. Только знание источников мысли и действия позволяет нам овладеть собственными мыслями и поступками, сбросить иго обстоятельств. И только дуниане обладают таким знанием, степняк. Мир пребывает в забытьи, порабощенный своим собственным невежеством. И только дуниане бодрствуют. А Моэнгхус, мой отец, угрожает этому.
Мысли, возникающие из тьмы? Найюр знал, что это правда – быть может, лучше любого другого. Его терзали мысли, которые не могли быть его собственными. Сколько раз, ударив одну из своих жен, он смотрел на ноющую ладонь и думал: «Кто заставил меня это сделать? Кто?»
Но это было неважно.
– Я не потому не верю тебе, – сказал Найюр, подумав: «Это он уже и так знает». Он понимал, что дунианин читает его так же легко, как человек из Народа читает настроение своего стада.
Келлхус, словно увидев эту его мысль, сказал:
– Ты не веришь, что сына могли послать убить отца.
– Да. Дунианин кивнул.
– Чувства, такие, как сыновняя любовь к отцу, попросту предают нас тьме, делают нас рабами обычая и желания…
Блестящие голубые глаза перехватили взгляд Найюра. Они были немыслимо спокойными.
– Я не люблю своего отца, степняк. Я вообще не люблю. Если его убийство поможет моим собратьям продолжать выполнять свою миссию, я его убью.
Найюр смотрел на этого человека. Голова у него гудела от усталости. Можно ли этому верить? То, что он сказал, явно имело смысл, но Найюр подозревал, что дунианин способен все, что угодно, заставить звучать правдоподобно.
– Кроме того, – продолжал Анасуримбор Келлхус, – ты ведь и сам отчасти разбираешься в таких делах.
– В чем именно?
– В том, как сыновья убивают отцов.
Скюльвенд не ответил – только взглянул на него оскорбленно и сплюнул на землю.
Сохраняя на лице выражение спокойного ожидания, Келлхус охватил его ладонью своих ощущений. Степь, приближающийся ручей – все постороннее исчезло. Найюр урс Скиоата сделался всем. Его участившееся дыхание. Напрягшиеся мышцы вокруг глаз. Голубой сосудик, бьющийся в такт пульсу на жилистой шее, точно извивающийся червяк. Он сделался хором знаков, живым текстом, и Келлхус свободно читал его. Если он собирается овладеть этими обстоятельствами, надо все рассчитать.
С тех пор как Келлхус бросил охотника и направился на юг через северные пустоши, он встречал немало людей, особенно в городе Атритау. Там он обнаружил, что Левет, охотник, который его спас, не был исключением. Прочие люди, рожденные в миру, были не менее простодушны и невежественны, чем этот охотник. Келлхусу достаточно было высказать несколько примитивнейших истин – и они начинали дивиться ему, точно некоему чуду. Ему достаточно было собрать эти истины в грубые проповеди – и они готовы были пожертвовать своим имуществом, любимыми, даже детьми. Когда он выехал из южных ворот Атритау, его сопровождали сорок семь человек, называвшие себя «адуньянами», «малыми дунианами». Пути через Сускару не пережил ни один. Из любви к нему они пожертвовали всем, прося взамен только речей. Хотя бы подобия смысла.
Но этот скюльвенд был другим.
Келлхусу и прежде приходилось сталкиваться с подозрительностью и недоверием, и он обнаружил, что их тоже можно обратить себе на пользу. Он выяснил, что подозрительные люди, когда они наконец решатся довериться, становятся еще податливее остальных. Поначалу они ничему не верят, потом же внезапно начинают верить всему – то ли но искупление своих первоначальных сомнений, то ли просто затем, чтобы не повторять прежних ошибок. Многие из его самых фанатичных приверженцев были именно такими неверующими – поначалу.
Однако недоверие, испытываемое Найюром урс Скиоагой, отличалось от всего, с чем ему доводилось сталкиваться до сих пор. В отличие от остальных, этот человек его понимал.
Когда скюльвенд, чье лицо одновременно расплылось от потрясения и напряглось от ненависти, нашел его на вершине кургана, Келлхус подумал: «Отец… наконец-то я тебя отыскал…» Каждый из них увидел Анасуримбора Келлхуса в лице другого. Они никогда прежде не встречались, однако близко знали друг друга.
Поначалу эта связь оказалась весьма выгодной для миссии Келлхуса. Она спасла ему жизнь и обеспечила безопасный проезд через степь. Однако, помимо этого, она сделала обстоятельства, в которых он очутился, непредсказуемыми.
Скюльвенд упрямо отвергал все его попытки овладеть им. Его не впечатляли откровения, которые предлагал ему Келлхус. Его не успокаивали рассуждения Келлхуса, ему не льстили его косвенные похвалы. Порой в нем пробуждался интерес к тому, что говорил Келлхус, но он каждый раз тотчас отшатывался назад, вспоминая события многолетней давности. Пока что Келлхусу удалось добиться от этого человека только нескольких скупых фраз да плевков.
После тридцати лет одержимости Моэнгхусом этому человеку каким-то образом удалось постичь несколько ключевых истин, связанных с дунианами. Он знал о том, что они способны читать мысли по лицам. Он знал об их интеллекте. Он знал об их абсолютной преданности своей миссии. И еще он знал, что они говорят не затем, чтобы поделиться намерениями или сообщить какие-то истины, а затем, чтобы опередить – чтобы овладеть душами и обстоятельствами.
Он знал слишком многое.
Келлхус рассматривал его боковым зрением, смотрел, как он откинулся назад, когда они начали спускаться к ручью, – покрытые шрамами плечи оставались неподвижны, а бедра раскачивались в такт шагу коня.
«Быть может, ты на это и рассчитывал, отец? Быть может, он – препятствие, которое ты оставил на моем пути? Или же он возник случайно?»
Келлхус подумал, что скорее второе. Несмотря на то что знания его народа были чрезвычайно грубы, сам этот человек оказался необычайно умен. Мысли действительно умных людей редко следуют одинаковыми путями. Они разветвляются, и мысли Найюра урс Скиоаты ушли далеко, выслеживая Моэнгхуса в таких местах, куда ни один рожденный в миру человек не совался.
«Каким-то образом он увидел тебя насквозь, отец, и теперь он видит насквозь и меня. Была ли это твоя ошибка? Можно ли ее исправить?»
Келлхус прищурился. В этот миг он ушел далеко от склонов, неба и ветра – он смотрел одновременно сотню параллельных снов о поступках и их последствиях, следуя за нитями вероятностей. А потом он увидел.
До сих пор он пытался обойти подозрительность скюльвенда, когда на самом деле надо было заставить ее работать на себя. Он посмотрел на степняка новым взглядом и сразу увидел печаль и гнев, распаляющие его неутолимое недоверие. И Келлхус нащупал слова, тон и выражение лица, которые загонят этого человека в место, откуда ему уже не выбраться, где его подозрительность навяжет ему пробуждающееся доверие.
Келлхус увидел Кратчайший Путь. Логос.
– Прошу прощения, – сказал он неуверенно. – То, что я сказал, было неуместно.
Скюльвенд фыркнул.
«Он понимает, что мои слова фальшивы… Хорошо».
Найюр посмотрел ему прямо в лицо. Его глубоко посаженные глаза смотрели неукротимо и вызывающе.
– Скажи мне, дунианин, как вам удается править мыслями, как другие люди правят конями?
– Что ты имеешь в виду? – переспросил Келлхус резко, словно решал, не рассердиться ли.
Язык скюльвендов был богат многозначительными оттенками тона, но в речи мужчин и женщин эти оттенки сильно различались. Степняк, сам того не зная, лишил Келлхуса важного оружия тем, что не позволял ему общаться ми с кем, кроме собственных жен.
– Вот и теперь ты пытаешься управлять движениями моей души! – бросил Найюр.
Слабый стук его сердца. Густая кровь, бьющаяся под обветренной кожей. «Он все еще не знает, на что решиться».
– Ты думаешь, что мой отец сделал с тобой именно это?
– Да, твой отец именно это и сделал… – Тут Найюр осекся, глаза его встревожено расширились. – Но ты сказал это только затем, чтобы меня отвлечь! Чтобы не отвечать на мой вопрос!
До сих пор Келлхус успешно угадывал каждое разветвление мыслей скюльвенда. Реакции Найюра следовали вполне отчетливой схеме: он устремлялся по пути, который открывал перед ним Келлхус, но тут же отступал назад. И Келлхус знал, что, пока их беседа будет близка к этой схеме, Найюр будет чувствовать себя в безопасности.
Но как действовать дальше?
Ничто не вводит в заблуждение вернее правды.
– Каждого человека, с которым я встречаюсь, – сказал наконец Келлхус, – я понимаю лучше, чем он сам понимает себя.
Испуганный взгляд – страхи Найюра подтвердились.
– Но как такое возможно?
– Потому что меня так воспитывали. Потому что меня так учили. Потому что я один из Обученных. Я – дунианин.
Их кони перешли вброд мелкий ручей и начали подниматься на противоположный берег. Найюр наклонился вбок и сплюнул в воду.
– Еще один ответ, который на самом деле ответом не является! – бросил он.
Можно ли сказать ему правду? Нет, разумеется, не всю. Келлхус начал, делая вид, что колеблется:
– Все вы – ты, твои сородичи, твои жены, твои дети, даже твои враги из-за гор, – не можете видеть истинного источника своих мыслей и поступков. Люди либо предполагают, что они сами являются их источником, либо думают, что их источник лежит где-то за пределами мира – некоторые называют это То, Что Вовне. Но того, что реально было прежде вас, что действительно определяет ваши мысли и поступки, вы либо вообще не замечаете, либо приписываете это демонам и богам.
Каменный взгляд и стиснутые зубы – неприятные воспоминания… «Мой отец уже говорил ему это».
– То, что было прежде, определяет то, что происходит после, – продолжал Келлхус. – Для дуниан нет более важного принципа.
– А что же было прежде? – спросил Найюр, пытаясь изобразить насмешливую улыбку.
– Для людей? История. Язык. Страсти. Обычаи. Все эти вещи определяют то, что люди говорят, думают и делают. Это и есть скрытые нити, которые управляют всеми людьми, точно марионетками.
Частое дыхание. Лицо, омраченное неприятными догадками.
– А если нити становятся видимыми…
– То их можно перехватить.
Само по себе это признание ничем не грозило: все люди более или менее стремятся управлять себе подобными. Оно может оказаться угрожающим, только если знать о его способностях.
«Если бы он знал, насколько глубоко я способен видеть…»
Как ужаснулись бы они, эти рожденные в миру люди, если бы увидели себя глазами дунианина! Заблуждения и глупости. Разнообразные уродства.
Келлхус не видел лиц – он видел сорок четыре мышцы, прикрепленные к костям, и тысячи многозначительных изменений, которые могут с ними происходить, – вторые уста, не менее красноречивые, чем первые, и куда более правдивые. Он не слышал человеческих слов – он слышал вой сидящего внутри зверя, хныканье отшлепанного ребенка, хор предшествующих поколений. Он не видел людей – он видел примеры и следствия, обманутые порождения отцов, племен и цивилизаций.
Он не видел того, что будет потом. Он видел то, что было прежде.
Они проехали сквозь заросли молодых деревьев на том берегу ручья, уворачиваясь от веток, опушенных первой весенней зеленью.
– Это безумие, – сказал Найюр. – Я тебе не верю…
Келлхус ничего не сказал, направляя коня в просветы между стволами и раскачивающимися ветвями. Он знал пути мыслей скюльвенда, он знал, где следует вмешаться, – и он непременно вмешается, если сумеет забыть о своем гневе.
– Если все люди не ведают источника своих мыслей… – сказал Найюр.
Их кони, торопясь выбраться из кустов, перешли в галоп и в несколько скачков снова очутились на открытой, бескрайней равнине.
– Тогда, значит, все люди обманываются.
Келлхус поймал его взгляд – этот момент был важен.
– Они действуют по причинам, которые зависят не от них.
«Увидит ли он?»
– Как рабы… – начал Найюр, ошеломленно хмурясь. И тут он вспомнил, с кем имеет дело. – Но ведь ты говоришь это только затем, чтобы оправдать себя! Для чего порабощать тех, кто и так в рабстве, а, дунианин?
– Раз уж то, что было прежде, остается сокрытым, раз уж люди все равно обманываются, какая им разница?
– Потому что это обман! Бабьи уловки. Поругание чести!
– А ты что же, никогда не обманывал своих врагов на поле битвы?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87