– Это подобно свету после долгой тьмы, – говаривал он. – Он будет озарять и слепить одновременно.
Эсменет провела дрожащей рукой по шитому золотом шелку, струящемуся вдоль ее колен. В свете костра мелькнула татуировка.
«Этот сон мне нравится».
Затаив дыхание, она поднесла запястье к губам, попробовала на вкус горечь благовонного масла.
«Легкомысленная шлюха! Не забывай, зачем ты здесь!»
Она поднесла левую руку к огню, медленно, словно хотела высушить пот или росу, глядя, как проступает татуировка из тени между связками.
«Вот… вот кто я такая! Стареющая шлюха…»
А что бывает со старыми шлюхами – знают все.
Тут, без предупреждения, выступил из тьмы Сарцелл. Эсменет про себя решила, что он обладает тревожащим родством с ночью, как будто ходит не столько сквозь нее, сколько вместе с нею. И это несмотря на белое одеяние шрайского рыцаря!
Сарцелл некоторое время стоял и молча смотрел на нее.
– Ты знаешь, он тебя на самом деле не любит.
Она посмотрела ему в глаза через костер, тяжело вздохнула.
– Ты его нашел?
– Нашел. Он стоит с конрийцами, как ты и говорила. Какой-то части ее души льстило то, что Сарцеллу не хочется ее отпускать.
– Так где же это, Сарцелл?
– У Анциллинских ворот.
Она кивнула, нервно отвернулась.
– Ты не спрашивала себя почему, Эсми? Если ты мне хоть чем-то обязана, ты должна задать себе этот вопрос!
«Почему он? Почему Ахкеймион?»
Она поняла, что очень много рассказала ему об Акке. Слишком много.
Ни один мужчина из тех, с кем она встречалась до сих пор, не расспрашивал ее так много, как Кутий Сарцелл, – даже Ахкеймион. Он внимал ей с какой-то алчностью, как будто ее пестрая, бестолковая жизнь была для него такой же экзотической, как для нее – его собственная. Хотя, впрочем, почему бы и нет? Дом Кутиев один из знатнейших домов Объединения. Для такого человека, как Сарцелл, вскормленного медом и мясом, с детства окруженного рабами, жизнь бедной шлюхи так же чужда и неизведана, как дальние земли Зеума.
– С тех пор как я себя помню, – признавался ей Сарцелл, – меня влекло к черни, к бедным – к тем, кто создает весь этот тук, которым питаются мне подобные.
Он хихикнул.
– Мой отец, бывало, драл меня розгами за то, что я играл в кости с рабами-земледельцами или прятался в судомойне, пытаясь заглянуть под юбки служанкам…
Эсменет шутливо шлепнула его.
– Мужики как собаки! Вся разница в том, что они нюхают задницы глазами, а не носом!
Он расхохотался и воскликнул:
– Вот-вот! Вот за что я ценю твое общество! Вести такую жизнь, как твоя, – одно дело, но уметь рассказать о ней, поделиться пережитым – совсем другое, это не каждому дано. Вот почему я сделался твоим приверженцем, Эсми. Твоим учеником.
Ну как тут было не увлечься? Она смотрела в его чудные глаза: радужки темно-коричневые, цвета плодородной земли, белки же перламутрово-белые, точно влажные жемчужины, – и видела в них свое отражение в таком виде, о каком прежде и помыслить не смела. Она видела личность экстраординарную, которую все пережитое не принизило, но, напротив, возвысило.
Но теперь, глядя в свете костра, как он стиснул кулаки, Эсменет увидела себя жестокой.
Я же тебе говорила, – осторожно сказала она. – Я люблю его.
«Не тебя. Его».
Эсменет трудно было представить двух людей, более не похожих друг на друга, чем Ахкеймион и Сарцелл. В некоторых отношениях различия были очевидны. Рыцарь-командор был безжалостен, нетерпелив и нетерпим. В своих суждениях он был стремителен и непреклонен, как будто стоило ему назвать что-то правильным, как оно тотчас же таковым и становилось. Сожалел он о чем бы то ни было редко и никогда не сожалел о чем-то серьезном.
Однако в других отношениях различия были тоньше и глубже.
В первые дни после ее спасения Сарцелл казался ей совершенно непостижимым. Несмотря на то что его гнев был грозен и проявлялся с пылом ребячьей истерики и убежденностью проклятия из уст пророка, Сарцелл никогда не дулся и не ворчал на тех, кто его разгневал. Несмотря на то что к любому препятствию, будь то даже обычные пустяковые заминки, которыми была полна повседневная жизнь высокопоставленного чиновника, он приступал с твердой решимостью немедленно его сокрушить, в своих действиях он был скорее элегантен, нежели груб. И хотя он был полон бездумной гордыни, его не пугало ничье осуждение, и он в отличие от многих других людей был всегда готов посмеяться над собственными промахами.
Этот человек представлялся загадкой, парадоксом, одновременно обманчивым и достойным осуждения. Но потом Эсменет осознала: ведь он же кжинета, человек из касты знати. Сутенты, люди низших каст, такие, как они с Ахкеймионом, боятся всего на свете: других, себя, зимы, лета, голода, засухи и так далее. Сарцелл же боится только конкретных вещей: что такой-то и такой-то скажут то-то и то-то, что из-за дождя придется отложить охоту и тому подобное. И она поняла, что в этом корень всех различий. Ахкеймион, возможно, не менее темпераментен, чем Сарцелл, однако страх делает его гнев горьким, порождает обиду и злопамятность. Есть в нем и гордость, однако из-за страха она порождает скорее отчаяние, чем уверенность в себе, и уж конечно, гордость эта не терпит, когда ей перечат.
Благодаря своей касте Сарцелл ощущал себя в безопасности, и оттого в отличие от бедняков не делал страх основой всех своих страстей. В результате он обладал несокрушимой самоуверенностью. Он чувствовал. Действовал. Решал. Судил. Страх ошибиться, столь характерный для Ахкеймиона, для Кутия Сарцелла попросту не существовал. Ахкеймион не ведал ответов, Сарцелл же не ведал вопросов. Может ли существовать уверенность тверже этой?
Однако Эсменет не учла последствий своих раздумий. Вслед за пониманием Сарцелла пришло тревожащее чувство близости. Когда из его вопросов, его болтовни, даже из того, как он занимался любовью, стало очевидно, что Сарцеллу нужно нечто большее, чем просто сочный персик, чтобы подсластить скучную дорогу в Момемн, она поймала себя на том, что втайне следит за ним, мечтает, гадает…
Разумеется, многое в нем представлялось ей невыносимым. Его безапелляционность. Его способность на жестокость. Несмотря на всю свою любезность, он часто разговаривал с ней в той манере, в какой пастух гонит свою отару, то и дело одергивая собеседницу, когда ее мысли направлялись куда-то не туда. Но с тех пор, как она поняла, в чем источник такого поведения, она перестала воспринимать эти черты как недостатки и начала относиться к ним просто как к личным особенностям Сарцелла и ему подобных. Когда лев убивает, это не делает его убийцей. Когда знатный человек что-то берет, это не значит, что он украл.
Она обнаружила, что испытывает некое ощущение, описать которое не могла – по крайней мере поначалу. Однако никогда прежде Эсменет не ведала ничего подобного. И в его объятиях она испытывала это ощущение сильнее, чем где бы то ни было еще.
Миновало немало дней, прежде чем она поняла.
Она чувствовала себя в безопасности.
Это было немалое открытие. До того как Эсменет это осознала, она побаивалась, что влюбилась в Сарцелла. На какое-то время любовь, которую она испытывала к Ахкеймиону, даже показалась ей самообманом: просто девушка, ведущая скучную, замкнутую жизнь, увлеклась человеком, немало поездившим и повидавшим свет. Дивясь тому, как уютно ей было в объятиях Сарцелла, она призадумывалась о том расстройстве чувств, в которое ввергал ее Ахкеймион. С Сарцеллом все было как следует, с Ахкеймионом все было как-то неправильно. А ведь любовь должна казаться правильной, разве нет?
Нет, поняла Эсменет. Такую любовь боги наказывают всякими ужасами.
Смертью дочери, например.
Но сказать этого Сарцеллу она не могла. Он бы просто не понял – в отличие от Ахкеймиона.
– Ты любишь его, – уныло повторил рыцарь-командор. – Я этому верю, Эсми. С этим я готов смириться… Но любит ли он тебя? Способен ли он тебя любить?
Она нахмурилась.
– Но почему же нет?
– Да потому, что он колдун! Он адепт, клянусь Сейеном!
– Ты думаешь, мне не все равно, что он проклят?
– Да нет. Разумеется, речь не об этом, – сказал он негромко, словно пытаясь смягчить суровую истину. – Я говорю об этом потому, Эсми, что адепты не могут любить – а адепты Завета тем более.
– Довольно, Сарцелл. Ты не знаешь, о чем говоришь.
– В самом деле? – переспросил он, и в голосе его послышалась болезненная усмешка. – Скажи мне, какую роль ты играешь в его галлюцинациях?
– О чем ты?
– Ты для него все равно что причал для лодки, Эсми. Он вцепился в тебя, потому что ты привязываешь его к реальности. Но если ты отправишься к нему, отречешься от своей прежней жизни и уйдешь к нему, ты станешь просто одной из двух лодок в бушующем море. Ты скоро, очень скоро потеряешь из виду берег. Его безумие поглотит тебя. Ты проснешься от того, что почувствуешь его пальцы на своем горле, и в твоих ушах будет звенеть имя кого-то, кто давным-давно умер…
– Я сказала «довольно», Сарцелл!
Он не сводил с нее глаз.
– Ты ему веришь, да?
– Чему именно?
– Всей этой чуши, о которой они талдычат. Про Консульт. Про новый Армагеддон.
Эсменет поджала губы и ничего не ответила. Чего она стыдится? Отчего ей сделалось стыдно?
Он медленно кивнул.
– Вижу, вижу… Ну что ж, неважно. Я не буду тебя в этом винить. Ты провела с ним немало времени. Но последнее, о чем я тебя попрошу: я хотел бы, чтобы ты подумала еще об одной вещи.
Глаза у нее горели. Она сморгнула.
– О чем?
– Ты ведь знаешь, что адептам Завета запрещено иметь жен или даже любовниц.
Она похолодела. Ей стало больно, как будто кто-то прижал к ее сердцу кусок ледяного железа. Она прокашлялась.
– Да.
– Значит, ты понимаешь… – он облизнул губы, – ты понимаешь, что самое большее, на что ты можешь рассчитывать…
Она взглянула на него с ненавистью.
– Быть его шлюхой. Да, Сарцелл? «А что я для тебя?»
Он опустился перед ней на колени, взял ее руки в свои, мягко притянул их к себе.
– Пойми, Эсми, рано или поздно его отзовут. И ему придется расстаться с тобой.
Она смотрела в огонь. Слезы оставляли на щеках жгучие дорожки.
– Я знаю.
Стоя на коленях, рыцарь-командор увидел слезу, повисшую на ее верхней губе. Внутри нее дрожала крохотная копия костра.
Он зажмурился и представил себе, как трахает Эсменет в рот ее отрубленной головы.
Тварь, называвшая себя Сарцеллом, улыбнулась.
– Я донимаю тебя, – сказал он. – Извини, Эсми. Я просто хотел, чтобы ты… увидела. Я не хотел, чтобы ты страдала.
– Неважно, – тихо ответила она, избегая его взгляда. Однако ее ладони теснее сжали его руки.
Он высвободил свои пальцы и мягко стиснул ее колени. Он подумал о ее щелке между ног, тугой и влажной, и содрогнулся от голода. Хотя бы побывать там, где был Зодчий! Войти туда, куда входил он. Это одновременно смиряло и поглощало. Нырнуть в печь, растопленную Древним Отцом!
Он поднялся на ноги.
– Идем, – сказал он, повернув к шатру. Он видел кровь и восторженные стенания.
– Нет, Сарцелл, – ответила она. – Мне надо подумать. Он пожал плечами, застенчиво улыбнулся.
– Ну, когда сможешь.
Посмотрел на Эритгу и Хансу, двух девушек-рабынь, жестом приказал им следить за ней. Потом оставил Эсменет и вошел в шатер. Захихикал себе под нос, думая обо всем, что он с ней сделает. В штанах у него налилось и затвердело; мышцы лица задрожали от удовольствия. Как поэтично он ее изрежет!
Светильники догорали, пространство шатра погрузилось в оранжевый полумрак. Он опустился на подушки, разбросанные перед низким столиком, заваленным свитками. Провел ладонью по своему плоскому животу, стиснул сладко ноющий член… Скоро. Уже скоро.
– Ах да! – произнес тонкий голосок. – Обещание освобождения.
Вздох, словно сделанный через тростинку.
– Я один из твоих создателей, и все же ты изготовлен столь гениально, что мне самому не верится.
– Зодчий! – ахнула тварь, называемая Сарцеллом. – Отец! Ты пошел на такой риск? А что, если кто-нибудь заметит твой знак?
– Среди многих синяков еще одного никто не заметит. Послышалось хлопанье крыльев и сухой стук, с которым ворона опустилась на столик. Лысая человеческая головка ворочалась из стороны в сторону, словно разминала затекшую шею.
– Если кто меня и почует, – объяснило лицо величиной с детскую ладошку, – то не обратит внимания. Тут повсюду Багряные адепты.
– Что, уже пора? – спросила тварь, называемая Сарцеллом. – Пришло время?
Улыбочка не шире ноготка.
– Скоро, Маэнги. Уже скоро.
Крыло расправилось и протянулось вперед, проведя линию по груди Сарцелла. Голова Сарцелла откинулась вбок; все его члены напряглись и застыли. От паха к конечностям разбегались волны восторга. Палящего восторга.
– Так она осталась? – спросил Синтез. – Она не пытается сбежать к нему?
Кончик крыла продолжал лениво ласкать его. Тварь, называемая Сарцеллом, выдохнула:
– Пока нет…
– О ночи, проведенной со мной, она не упоминала?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87