В молодости она была весьма пригожа и лицом, и телом, но извечное пьянство за какой-то десяток лет превратило некогда аппетитное и желанное тело, в сморщенную тушку, а лицо приобрело немыслимый вид из-за пьяных мешков под глазами, да постоянных синяков, коими не уставал награждать ее благоверный, большой любитель по пьяной лавочке распускать руки.
От него частенько перепадало и Никанору, и брату, за любую, даже ничтожную провинность, а чаще просто так. Не трогал отец только Машку, которую по-своему любил, тем более что она всегда выручала его в трудную минуту. Когда куском хлеба, а когда и стаканом самогона, когда папаше не удавалось достать ни того, ни другого.
Поскольку папаша был пьян постоянно, это было его привычным состоянием, то и тумаки раздавал домочадцам, регулярно. Никанор практически не ночевал дома, разве только зимой, в самые лютые морозы, предпочитая проводить ночи в сарае, среди мусора и грязи, но в тишине и безопасности. Не застав его дома, отец отвешивал тумаков брательнику, а когда и тот отсутствовал по причине пьянки, и лежки под чьим-нибудь забором, его злоба вымещалась на жене, вечно пьяной, грязной и ободранной. Потому-то и не сходили с ее лица следы мужниной заботы, ставшие со временем неотъемлемой частью туалета, такой же привычной, как платье.
Отвесив супруге изрядных тумаков, папаша тащил ее в спальню, где они бурно совокуплялись, визжа на весь дом. А потом, обнявшись, забывались в алкогольном забытье, до наступления нового, серого и безрадостного дня, пронизанного одной мыслью, где достать денег на опохмелку.
После смерти отца, мать осталась без мужского внимания, ибо во всей деревне, даже среди закоренелых алкашей, не находилось желающих заняться с ней сексом, даже если им за это заплатить, или налить. Бурная жизнь сильно, очень сильно потрепала ее, безнадежно списав в утиль в то самое время, когда большинство женщин переживают второе рождение, теперь уже зрелой, бабьей красоты, настоящей, пришедшей на смену девичьему пустоцвету.
Она стала никому не нужной. Ей хотелось выть от тоски. Она с умилением вспоминала мужа, напрочь позабыв про ежедневные побои. Память сохранила в пропитанных сивушным перегаром мозгах, лишь воспоминания о бурных ночах, проведенных вместе. Незабываемые ночи остались в прошлом и уже никогда не смогут повториться. От осознания того факта, что теперь она не нужна ни одной особи мужского пола, она просто сходила с ума. И хотя она и прежде пила много и часто, теперь ежедневно напивалась до бесчувствия, до падения на грязный, много лет немытый пол.
Пробуждение и снова пьянка до полной отключки. И так каждый день. Она практически ничего не ела, не было времени на это. Долго так продолжаться не могло, и без того разрушенный беспробудным пьянством организм, стал разваливаться прямо на глазах, постоянно давая сбои. Не прошло и месяца, с начала страшного запоя, как она сгорела от самогона, и в один из дней просто не встала с грязного заплеванного пола. Еще пару дней провалялась она посреди избы, пока до деток не дошло, что ей пришел конец. Они наспех зарыли ее на сельском кладбище, приладив на могильный бугор, грубо сколоченный крест, с написанным на нем химическим карандашом, именем покойной.
Никанор тоже, глядя на брата и сестру, с малых лет пристрастился к выпивке и привык к постоянному чувству голода. Быть может, именно поэтому из него вырос некрасивый и невзрачный, тщедушный хлопец, с трудом научившийся читать и писать, имея слабенькую тройку по предметам, которые, у одноклассников, отскакивали от зубов. Он не хотел, да и не умел учиться, он бы уже давно бросил и школу, и эти дурацкие учебники, если бы не одно, но… Советская власть твердо решила дать образование всем без исключения членам общества. Ссориться с властью он не имел ни малейшего желания, а потому ежедневно, превозмогая себя, продолжал посещать сельскую школу. Стиснув зубы стоически переносил насмешки и издевательства, не в силах ответить из-за своей тщедушности, проклиная школу, мечтая о том дне, когда ее закончит.
Потихоньку, со скрипом, переводили его из класса в класс, ставя тройки по всем предметам, балл невероятно высокий для его знаний. Оставлять его на второй год не имело смысла, все равно из этого ничего путного не выйдет, а вот испортить школьные показатели и лишиться за это премий и доплат, было вполне реально.
Так и перекатывался он из класса в класс, пока однажды, как-то незаметно для себя, завершил школьные мытарства, получив на руки заветную книжицу, - аттестат, в котором гордо и однообразно красовалась одна и та же отметка по всем предметам.
Была и еще одна причина, помимо боязни властей, по которой он продолжал посещать школу. Служба в армии, на которую он возлагал такие надежды, считая ее панацеей, единственным способом решения всех проблем.
Сестра и брат Никанора, с восторгом приняли советскую власть, подарившую им смысл существования. Теперь им не нужно было весь день вертеться в поисках выпивки и жратвы. Новая власть дала им и то, и другое, в неограниченном количестве, не обременяя их взамен, какой-либо работой.
У брата отпала нужда подрабатывать на селе, в надежде заработать на выпивку и постоянно унижаться перед сельчанами. Советская власть научила его ходить по деревне гордо выпятив грудь и расправив плечи, с презрительным высокомерием поглядывая на тех, перед кем еще вчера он так унижался и лебезил, выклянчивая кусок хлеба, да стакан самогона. Теперь они, завидев его, гордо шествующего по деревне в кожаной куртке, с красной повязкой на рукаве, ломали шапки. Он стал властью, хозяином жизни, которому все можно, все дозволено, и горе тому несчастному, кто хоть в чем-то посмеет ему отказать, или просто возразить в ответ. Он теперь представитель власти, у которой оружие и сила. Висящий в кобуре, на поясном ремне казенный наган, еще больше придавал ему гонора и самодовольства.
Не осталась в стороне от случившихся в Шишигино перемен и Машка. Достался и ей револьвер в комплекте с кожаной курткой, которая каждую ночь оказывалась на полу, под Машкой, удобно расположившейся на ней, призывно и широко распахнувшей ноги, призывая очередного комиссара отведать ее потаенных глубин. Она очень быстро сошлась со своими товарками, из города приехавшими вместе с группой коммунистов. И это было немудрено, ведь все они делали общее дело, жизненно-необходимое, для укрепления советской власти на селе. Делала она это теперь не за выпивку и кусок хлеба, этого добра у нее стало, хоть отбавляй. Советская власть щедро делилась выпивкой и едой с верными сторонниками, не чета жадным и прижимистым сельчанам, всегда стремившимся поиметь с нее больше, чем давали ей взамен.
Сестра и старший брат Никанора с радостью приняли новую власть, оказывая ей всяческое содействие. По прошествии некоторого времени, они даже написали заявления с просьбой о приеме в партию. Заявления эти были рассмотрены на ближайшем заседании партийной ячейки и удовлетворены по существу. Епифан и Мария, стали кандидатами в члены ВКП(б) и еще более влиятельными людьми, перед которыми были открыты любые дороги.
Тень их влияния упала и на младшего брата, Никанора, в то время со скрипом и превеликим трудом переваливающегося из класса в класс. Быть может, кто-то из учителей и рискнул бы оставить этого болвана на второй год, наплевав на показатели, но наличие брата и сестры, кандидатов в члены партии на корню истребляло подобные мысли. За подобное деяние можно было в два счета заработать ярлык врага народа, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Обычное школьное дело при необходимости и должном умении, можно легко перевести в разряд политических. Как всем уже было доподлинно известно, новая власть умела легко стряпать подобные дела. И поэтому с Никанором не связывались, переводили из класса в класс, хотя второго такого дебила, за всю историю существования школы, трудно было сыскать.
Благодаря заслугам брата и сестры, он получил заветный аттестат об образовании, с которым и отбыл в город, на призывную комиссию. Учительская братия вздохнула с облегчением, избавившись от бестолкового ученика, камнем висевшим на шее долгие годы.
В армию Никанор так и не попал, зато удосужился попасть в иное место, привлекши внимание власти к своей, более чем скромной персоне. Ему повезло. Он был проверен и перепроверен самым тщательным образом, и оказался чист перед советской властью. Вдобавок ко всему, его родные брат и сестра оказались сельскими активистами, ярыми сторонниками советской власти и кандидатами в члены ВКП (б).
Никанор был выпущен из мрачного серого здания городского ЧК, случай практически беспрецедентный в практике данной конторы. Обычно люди, пришедшие сюда по повестке, или доставленные на лимузине с темными стеклами, после непродолжительной отсидки в подвальных казематах, отправлялись не домой, а в одну из многочисленных точек на карте, на срок, щедро отмеренный местным судьей. А судья, как правило, не знал числа меньшего 10, а любимой его цифрой было 25 и знак бесконечности, что заменялся им на пожизненное заключение.
Никанор не только был отпущен на волю, избежав участи людей, попавших в поле зрения городского управления НКВД, более того, один из следователей ведших дело и знавший всю его подноготную, проникся сочувствием к парнишке, принял участие в дальнейшей судьбе. Именно его стараниями Никанор был зачислен на специальные курсы, которые полгода спустя закончил, получив долгожданную форму военного образца, а также ответственный пост по охране стратегических интересов государства, на оборонном заводе и секретном институте. Люди, на которых полгода назад пялился, разинув рот, стали его новой семьей, оттеснив на второй план брата и сестру. Вскоре он совсем отрекся от прошлого, живя настоящим и веря в будущее.
Новой власти нужны были такие люди, как Никанор, глупые, но преданные до мозга костей, способные выполнить любую, даже самую дурацкую задачу, поставленную перед ними. Новый охранник, как нельзя лучше пришелся ко двору, честно отрабатывая свой хлеб, проявляя похвальное рвение на вверенном посту, за что неоднократно бывал, отмечен и поощрен руководством. Вместе с любовью начальства, пришло к Никанору уважение со стороны коллег по работе и тихая ненависть тех, кто волею судьбы ежедневно проходил через проходную. Вреднее и назойливее Никанора, трудно было сыскать. Он дотошно совал нос как в пропуска, так и в сумки людей. Казалось, он даже обнюхивает их крючковатым носом, словно пытаясь уловить слабый запах зарождающейся измены.
Данной властью правом при необходимости проводить личный досмотр, он в этом нужно отдать должное, не злоупотреблял, но человеку, чем-нибудь не приглянувшемуся ему, избежать подобного, весьма неприятного мероприятия, было невозможно. Такой человек, независимо от возраста, получал личный досмотр в полном объеме, благо здесь же, на проходной, имелась небольшая каморка без окон, специально предназначенная для этой цели. Что за унизительная процедура личный досмотр, знали лишь те, кто удосужился испытать его на собственной шкуре. Но люди хранили упорное молчание, не желая вспоминать позора.
Но не только проштрафившихся таскал Никанор в эту каморку, бывали там и посетители иного рода. Питал он слабость к молодым женщинам, тем, что посимпатичнее, а также к совсем еще юным девушкам. Множество их прошло через эту каморку и личный досмотр Никанора, во время которого ничто не могло остаться незамеченным. Все что могло быть пронесено на завод, или с завода, тут же становилось гласным. Ибо здесь приходилось раздеваться, причем обнажаться полностью, более того, проверяющий имел право заглянуть в любое, недоступное при других обстоятельствах постороннему человеку, место, и при необходимости даже пошарить там пальцем. Чем там шарил Никанорыч и что искал, так и осталось тайной, но злые языки утверждали, что досмотр он производил вовсе не пальцем, руководствуясь параграфом специальной инструкции, а если и пальцем, то все равно не тем, каким следовало бы. Наиболее ретивые из сплетников и клеветников распускали ядовитые слухи о том, что благодаря его личному досмотру, часть женского коллектива завода и института, заметно округлилась в формах, и что многие мужики-горожане, при активном участии Никанора, обзавелись пополнением в семье, а заодно и огромными рогами поверх шевелюры.
Никанор не обращал внимания на грязные слухи, распускаемые злопыхателями в стремлении опорочить его честное имя, поколебать уважение и престиж в глазах начальства и коллег. Нынешняя жизнь его вполне устраивала. Он посвятил себя целиком государственной службе, пожертвовав ради нее собственным благополучием. Семьей он так и не обзавелся, то ли не нашел себе достойную половину, то ли его вполне устраивали не слишком частые личные досмотры, и в чем-то были правы завистники и клеветники.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186