— Приехали,— бормотал он себе под нос.— Ой, как хорошо! Какие мы молодцы!
Луара еле сдерживала себя, чтобы не заехать освобожденной ногой в его свиное рыло. «Ничего,— подумала она,— я сбегу из рабства, найду тебя, жирный ублюдок, и выпотрошу твое брюхо. Нет, посажу тебя на цепь, и ты будешь долго-долго мучиться без еды и питья…»
— Вылезайте, скорее же, скорее.— Толстяк выталкивал девушек из повозки. Когда его потная ладонь коснулась тела кхитаянки, та вдруг резким, как удар бича, движением руки влепила своему мучителю звонкую пощечину. Грузное тело покачнулось, на одутловатом лице промелькнул испуг.
— Абрах, Абрах! — завизжал боров, схватившись за щеку.
— Что случилось? — поинтересовался возница.
— Присматривай за узкоглазой, бешеная она! — плаксивым голосом посоветовал толстяк своему приятелю, любовно поглаживая пылающую щеку коротенькими жирными пальцами.
— По морде попало? Ха-ха! Не волнуйся, эту сучку мы быстренько отдадим в хорошие руки. И ты будешь отомщен. Ха-ха!
Девушек ввели в шатер. Шкуры, заменяющие дверь, запахнулись за ними. Около выхода встал охранник.
«Боятся, что мы убежим? — удивилась Луара.— Но куда?»
Изнутри шатер оказался гораздо просторнее, чем представлялся снаружи. Его освещали расставленные по кругу плошки с горящим жиром. От них шел такой удушливый чад, что Луаре сразу стало дурно: в глазах потемнело, голова закружилась и подступила тошнота. И плохо было не только Луаре: одна из замориек со слабым стоном упала в обморок, едва переступила порог шатра. Это вызвало лишь чей-то смех, а сопровождавшие девушек похитители бросились приводить несчастную в чувство: сначала били ее по щекам, а потом дали понюхать какой-то флакончик, извлеченный из нагрудной сумки худощавого. В конце концов заморийка очнулась. Луара же сделала несколько глубоких вдохов и справилась с дурнотой без посторонней помощи. Она осмотрелась. Пленницы расположились в центре шатра, пол которого устилали шкуры леопардов, рядом с ними крутились столь ненавистные несчастным девушкам толстый и худой надсмотрщики, у противоположной стены круглого строения, скрестив ноги, восседали на шкурах семеро кочевников. Перед ними лежал ковер, уставленный яствами и напитками, они жадно ели и пили, запуская руки то в одно, то в другое блюдо и отправляя еду в рот. При этом они чавкали и рыгали так громко и часто, что у Луары мелькнула мысль: «Будто нарочно стараются». Она и не подозревала, что оказалась права. В этом племени чавканьем и рыганием гости выражали одобрение хозяину. Луаре казалось, что лица степных жителей на удивление походили друг на друга: смуглая кожа, узкие щелочки глаз, длинные поникшие усы. Да и одеты все они были одинаково — кожаные широкие штаны, поверх них — короткая юбка-кольчуга, толстые меховые безрукавки до пояса, отделанные причудливыми узорами, вышитыми золотой нитью, остроконечные шапки. С головы до ног кочевники были увешаны бронзовыми, золотыми и серебряными украшениями. «Дикари! Я попала к дикарям!» — ужаснулась дочь цивилизованного мира.
Один из семерки вдруг облизал лоснящиеся от жира пальцы, громко щелкнул ими и что-то торжественно произнес. Из темноты выскочил еще один дикарь и замер в почтительном поклоне, заглядывая в глаза своему господину. Тот опять щелкнул и что-то сказал. Прислужник, оказавшийся толмачом, повернулся к девушкам и их сопровождающим и перевел:
— Вам дозволяется начать делать торговля.
Луара не знала и не могла знать, что перед ней восседают главы самых знатных родов, один из которых — тот, что щелкал пальцами,— был вождем всего племени. По обычаю, они первыми выбирали себе наложниц. Если товар им не нравился, они покидали шатер, и тогда их место занимали предводители родов менее влиятельных, и так далее. У каждого из нынешней семерки уже было не менее двух десятков жен и трех дюжин наложниц. Однако интерес все не пропадал.
Худощавый работорговец выступил вперед и, указывая на девушек, возбужденно заговорил:
— Первосортный товар! Другой мы вам и не посмели бы предложить. Вое свежие, молоденькие! Я подозреваю, а, как вы знаете, обманываюсь я редко, что вот эта и эта (трясущимся от предвкушения наживы пальцем он указал на Луару и кхитаянку) наверняка девственницы, и вы легко сможете это проверить. Все здоровые и сильные — из них выйдут хорошие работницы…
Один из родовитых кочевников усмехнулся и что-то произнес, показывая на кхитаянку. Толмач быстро перевел:
— Вот она очень худая. Плохо работать. Может, больная?
— О, нет! — всплеснул руками тощий продавец женщин.— Она повыносливее других будет. Это мой лучший товар. Девчонка из далекого, загадочного Кхитая. Они все там узки в кости, малорослы, но работящи, проворны и в постели неутомимы. Знают множество всяких невиданных любовных фокусов, телом вертлявы и изгибаться могут как угодно. Дорогой товар…
И опять потемнело в глазах у Луары. «Какой-то чудовищный сон, этого не может происходить со мной, не может,— стучало в ее мозгу.— Наваждение. Я больна и брежу. Неужели меня продают и сейчас начнут обсуждать и мое тело, словно я безделушка на базаре? Точно лошадь на продажу? Не может такого быть, не может…»
А тощий все болтал и болтал, расхваливая прелести кхитаянки. Кочевники одобрительно кивали, о чем-то переговаривались, и вот один из них стукнул себя кулаком в грудь, что означало: «Я хочу купить», поднялся и неторопливо направился к пленницам, по пути оглядывая кхитаянку вожделенным, хозяйским взором.
Луара взглянула на свою невольную подругу: лицо той было непроницаемо. «Неужели она не понимает, что здесь происходит? Или ей все рано?..»
Кочевник приблизился к кхитаянке, взял ее за подбородок, повертел голову туда-сюда, провел пальцами по телу, особенно тщательно ощупал маленькую грудь. Девушка не шевелилась, не сопротивлялась. Покупатель задумчиво потеребил ус, потом, обхватив хрупкую будущую рабыню за талию, с легкостью оторвал ее от земли, высоко поднял, опустил, рассмеялся и, еще раз ударив кулаком в грудь, выкрикнул что-то по-своему.
— Он берет, она нравится,— подоспел перевод.— Говори твой цена.
Все случилось молниеносно. Одним точным, ловким движением кхитаянка выдернула из-за пояса кочевника длинный узкий кинжал, в два прыжка оказалась около худощавого говорливого работорговца и, со всей силы всадив остро отточенную сталь в самое сердце, несколько раз провернула клинок. Возница, так и не успевший понять, что произошло, замертво рухнул на пол, заливая леопардовые шкуры кровью. А кхитаянка, выдернув оружие из бесчувственного тела, бросилась на второго работорговца. Но тот, быстро опомнившись от потрясения, уже бежал, тряся жиром, под защиту знатных кочевников. Охваченная страстью мщения, гибкая, как кошка, девушка кинулась за ним. В ее вытянутой руке блестело лезвие со следами свежей крови. Но тут узкое запястье руки, сжимавшей кинжал, обхватила волосатая лапища. Кхитаянка потеряла равновесие и упала. Оружие выскользнуло из разжавшейся ладони, а кочевник, избравший ее в свои наложницы, стоял над девушкой и заливисто хохотал.
Отсмеявшись, он что-то сказал соплеменникам, доселе с безучастными лицами наблюдавшим за происходящим, и те заулыбались.
— Товар хороший,— перевел толмач, обращаясь к скукожившемуся в спасительной близости от пирующих толстяку, теперь единственному хозяину невольниц.— Бахыр-хан любит необъезженных скакунов.
Тот, кого назвали Бахыр-хан, снял с могучей шеи золотую гривну и швырнул под ноги работорговцу.
— Хватит? — спросил кочевник через переводчика.
Толстяк схватил гривну обеими руками и торопливо закивал, потряхивая тройным подбородком. Испуг вмиг сошел с его лица, уступив место удовлетворенной алчности. Луара хорошо знала склад ума подобных людей. Теперь он, конечно, радуется смерти своего напарника, может быть, даже своего единственного друга — ведь добычу уже не надо делить ни с кем.
А Бахыр-хан легко, как пушинку, поднял кхитаянку и понес к выходу, держа под мышкой сильной волосатой рукой. Та билась, кричала и царапалась, но это не производило на дикаря никакого впечатления.
Валявшийся на полу кинжал подобрал подбежавший охранник и вернул владельцу, предварительно вытерев лезвие о рукав. Тот сунул оружие за пояс и покинул шатер — вместе со своим новым приобретением. В шатре вновь воцарилось спокойствие, будто ничего и не произошло.
«А ведь я стояла совсем близко от кинжала,— подумалось Луаре.— Сделай шаг, схвати его и… И убей себя? Или кого-то из этих мерзких животных? Может, так было бы лучше…»
Путаницу ее мыслей прервал голос одного из кочевников. Луара поглядела в сторону говорившего, и — о Митра! — он указывал на нее унизанным кольцами пальцем.
— Сколько хочешь за эта женщина? — спросил присмотревший Луару дикарь через толмача у вновь приободрившегося толстого торговца…

* * *
Услыхав негромкое покашливание, хозяин шаграварского трактира «Золотая чаша», Заячья Губа, поднял голову и вздрогнул от неожиданности. Перед ним стоял невесть откуда взявшийся высокий человек в черном плаще и внимательно наблюдал, как тот подсчитывает дневную выручку. Минуту назад в трактире никого не было, а дверь, открываясь, так скрипит, что слышно аж из кухни… Откуда же взялся этот тип? Заячья Губа машинально прикрыл монеты волосатой рукой.
— Я ищу своего друга,— вполне дружелюбно проговорил неизвестный.— Мы были вместе, но вчера днем случайно разминулись. Как мне сообщили, он остановился твоем заведении. Не знаешь ли ты, куда он отправился дальше?
Трактирщик отрицательно помотал головой. Неизвестно чего, но он испугался. Гость улыбнулся:
— Слишком поспешный ответ, чтобы быть правдой. Ты ведь даже не спросил, кого именно я ищу. Позволь я расскажу тебе. Он высокий, очень мускулистый, черноволосый. При нем большой двуручный меч и, очевидно, невысокая белокурая девушка. Его зовут Конан, варвар из Киммерии. Как зовут девчонку, мне неизвестно.
— Нет,— хрипло ответил Заячья Губа и откашлялся. Страх усилился. И зачем он только ввязался в историю с похищением этой девчонки?!.— То есть да. Они действительно останавливались у меня, но вчера, ближе к вечеру, съехали. Куда — я не знаю, клянусь Митрой.
Улыбка незнакомца стала шире.
— Спасибо, трактирщик. Ты очень помог мне. Чем я могу отблагодарить тебя? Не откажи в любезности и прими в награду эту безделицу.
Сказав это, незнакомец положил на стойку огромную, с человеческую ладонь, монету, и солнечные блики заиграли на ее реверсе, где был изображен бородатый старик. У Заячьей Губы перехватило дыхание. «Золото, чистейшее золото, чтоб мне лопнуть!» Чутье еще никогда не подводило его. Не отрывая взора от сокровища, он протянул к нему дрожащую руку — коснуться, погладить, приласкать, схватить, завладеть… но пальцы замерли в воздухе на полпути к монете. Широко раскрытыми глазами трактирщик смотрел на деньги, а старик с реверса пристально смотрел на него, не позволяя отвести взгляд. На пухлом лице Заячьей Губы блестели капельки мигом выступившего пота.
— Итак,— как ни в чем не бывало сказал неизвестный,— давай продолжим. Куда же отправились мой друг со своей спутницей?
Блеск металла всецело поглотил разум и волю трактирщика. Остекленевшие глаза таращились на монету, мелко дрожала рука, так и не коснувшаяся золота.
— Я очень умный,— донесся изо рта трактирщика тихий монотонный голос.— Очень, очень умный. За девчонку я выручил двадцать монет. Весьма выгодная продажа. Я всегда нахожу стоящий товар…
— А Конан? — наклонившись ближе, вкрадчиво спросил гость.— Куда отправился Конан?
— Я обманул Конана,— послышался тот же бесцветный голос.— Он думает, что девчонка вернулась в Шадизар. А я продал ее кочевому племени. Никто ничего не узнает…
— Какому еще племени? Где оно?
— Где-то на востоке. Двадцать монет — большие деньги. Я смогу внести задаток за новый дом…
— Хватит. Ответь-ка лучше: правильно ли я понимаю, что девчонку ты продал каким-то дикарям, а Конана убедил, будто она скачет обратно в Шадизар?
— Ага. Я обманул всех. Я умный…
Человек в черном выпрямился и в раздумье закусил губу. Он не знал, что делать. Поверил ли варвар трактирщику, бросился ли следом за девчонкой, якобы возвращающейся домой? Или прознал, что Заячья Губа обвел его вокруг пальца, и теперь мчится к кочевью? И где находится это кочевье?.. Конану наверняка не удалось выбраться из города ночью. Значит, он покинул его рано утром. Возможно, стража городских ворот помнит, куда именно он отправился.
Что ж, похоже, трактирщик больше ничего нового не сообщит.
— Спасибо за помощь,— повторил незнакомец,— А эту золотую безделицу, пожалуй, можешь оставить себе.
Он сделал обеими руками движение, будто толкает в грудь трактирщика неимоверно тяжелый груз, потом отвернулся и, не оглядываясь, ушел.
Грудная клетка несчастного затрещала, сминаемая невидимой силой, изо рта вырвался долгий хрип, когда сжимаемые чудовищным давлением легкие вытесняли из себя воздух;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37