— О Кром! — схватился за голову Конан. Две женщины в столь опасном путешествии — это уж чересчур.
Глава десятая
Беглецов догнали на рассвете, когда степь уже немного прогрелась под лучами солнца. Маг и работорговец, совсем окоченевшие в предутренние часы, заснули, разморенные, прямо на спинах лошадей, неторопливо бредущих в им одним только ведомом направлении.
Разбудил путников громкий оклик: — Омигус, старый пень! Я так и думал, что ты удрал!.. Кто это с тобой?
Чародей разлепил глаза и, признав варвара, сразу даже не понял, радоваться ему или нет. Очнулся ото сна и торговец живым товаром; оглядевшись по сторонам, он — о ужас! — узнал в двух женщинах, скакавших рядом с воином-великаном, своих бывших пленниц.
Как плохо закрепленный тюк, он сполз по лошадиному боку и без чувств свалился на землю.
* * *
Золото, вырученное от продажи девушек степным дикарям, покоилось на разложенном на земле поясе, снятом с брюха толстяка. Вернее, он сам снял этот пояс, надеясь за золото купить себе жизнь. Омигус безрадостно наблюдал, как на золоте играют солнечные блики. Теперь в любом случае это богатство ему не достанется. Но можно попытаться выторговать себе хотя бы часть… Часть всегда меньше целого, но больше, чем ничего.
У толстяка-работорговца зуб на зуб не попадал, тряслись руки, его била нервная дрожь. Он понимал, что лишился не только золота: вряд ли что-нибудь может спасти ему жизнь. Особенно страшно было смотреть в глаза кхитаянке: в них он ясно видел, что и на быструю смерть ему рассчитывать не приходится.
— Мне не нужно это золото,— сказала Луара, сопроводив свои слова красноречивым жестом.— Пускай его берет себе Ки-шон. (Они уже выяснили, как зовут кхитаянку.)
Но кхитаянка с негодованием отвергла ее предложение, отпихнув пояс носком сапога.
Некоторое время все молча глядели на валяющееся у них под ногами целое состояние.
— Это грязное золото, и от него надо избавиться,— прервала наконец молчание сестра Хорга.
Омигус чуть ожил: появилась надежда, что золото будет поделено только между ним и Конаном.
— Я даже знаю как,— сказал киммериец. Мы закопаем его вместе с трупом этого ублюдка.
— Правильно,— согласилась Луара.— Но убить его, пусть даже подвергнув мучительной смерти,– это слишком ничтожное наказание для такого мерзавца. Я бы хотела, чтобы он на своей шкуре испытал то, чему подвергал бедных пленниц… Предлагаю взять его с собой как раба.
— А ведь верно! — обрадовался Конан.— Убить его никогда не поздно. К тому же нам не придется самим чистить лошадей, собирать хворост и делать другую грязную работу. Такое наказание покажется ему почище мгновенной смерти. Уж мы постараемся. А золото закопаем поглубже. Оно действительно грязное, да и места тут пустынные — покупать нечего и не у кого…
(Пройдет немного времени, и киммериец пожалеет о своем скоропалительном решении.)
Что же касается Омигуса, то магу впору было разрыдаться: даже если он приметит место, где расточительный северянин зароет это сказочное богатство, и даже если потом маг выкопает его, то ему придется еще раз, теперь уже в одиночку, пересечь опасные степи. Не тащиться же с этими сумасшедшими на поиски идиотской страны, рая для идиотов,— иными словами, к дьяволу в пасть!
— Э… Конан,— сделал робкую попытку спасти положение маг,— если вам все равно золото не нужно и вы хотите его просто похоронить, то, вероятно, лучше будет, если…
— Ну уж нет, старый плут,— рассмеялся варвар, сообразив, куда клонит хитрый чародей.— Оно либо принадлежит девушкам, либо не принадлежит никому. И довольно об этом!
И тут цирковой маг сделал то, в чем раскается очень, очень скоро, но тогда — увы! — уже ничего нельзя будет исправить.
От охватившей ли его беспредельной тоски, от разочарования ли, а может, от того, что уж какой день ни капли вина не попадало в нутро бедного мага (и это не позволяло Омигусу правильно оценивать ситуацию), или же от всего вкупе, но чародей вдруг собрался с силами, набрал полную грудь воздуха и выпалил:
— Тогда я еду с вами! Надоело мне кривляться перед всякой бестолочью и мотаться в кибитке по городам. В Гиль-Дорад, говорят, можно до конца дней своих прожить тихо и безбедно. Вот этого-то мне и хочется!
* * *
Выехав за ворота Шагравара, человек в черном остановился, смежил веки и некоторое время пребывал в сосредоточенной неподвижности. Но тщетно: даже особый способ концентрации духа, которому он научился несколько лет назад, не помог ему внутренним взором увидеть, в каком направлении двинулся Конан.
Тогда он открыл глаза и обозрел горизонт.
Взгляд его наткнулся на черное облако дыма, стелющееся далеко над степью. Минуты две человек смотрел в ту сторону, недоумевая, что это значит, потом вдруг тихо рассмеялся. Чтобы отыскать Конана, совсем необязательно иметь внутреннее зрение: нескладный варвар оставляет за собой столь явственные следы, что и простым зрением их видно за тысячу лиг.
И, пришпорив коня, он помчался через степь на восток, туда, где догорали шатры кочевого племени.
Достигнуть края степи за три перехода без излишне длительных привалов помогли сначала уверения Конана, что он, дескать, отчетливо видит впереди лесок, а затем и действительно открывшаяся всем манящая зеленая полоса на горизонте.
Местность, по которой проезжал маленький отряд, медленно, но изменялась. Чаще стала появляться трава, которую лошади то и дело норовили пощипать, и лишь удары по бокам и хребту гнали их вперед; чахлые кустики уступили место низкорослым деревцам и даже целым рощицам; скорпионы, фаланги, суслики и другие степные жители встречались все реже, но зато тут гулкий стук копыт вспугнул зайца, там вдруг мелькнула рыжая спинка лисы. В общем, все говорило о том, что совсем скоро утомленных путников ожидает привал под живительной сенью деревьев, на берегу ласково журчащего ручья. Еще немного — и насаженное на меч, как на вертел, мясо какого-нибудь лесного зверька будет аппетитно поджариваться над огнем. Эти приятные видения не давали изнеможенным, смертельно уставшим странникам свалиться с лошадей.
И вот наконец они въехали в настоящий лес, шумящий листвой, оглашаемый криком диких птиц. Скоро нашелся и ручей. Какое там слезли — люди едва сползли с лошадей.
Если бы не Конан, который, казалось, сотворен из железа и не нужно ему ни сна, ни отдыха — иначе как объяснить, что, не спав две ночи подряд, выдержав три долгих перехода через степь и изнурительную битву, превозмогая боль в кровоточащих, довольно серьезных ранах, он, искупавшись, нашел в себе силы вырезать из длинной прямой палки Увесистое копье и отправиться на охоту,— так вот, если бы не Конан, то вряд ли через два часа после остановки над разожженным огнем красовалась бы тушка кабанчика, источающая запахи, от которых до боли сводило желудки изголодавшихся путников. Правда, если бы и не их раб, бывший торговец живым товаром, некому было бы собрать хворост, добыть огонь с помощью кресала, а теперь еще и поворачивать мясо над угольями костра, чтобы оно не подгорело,— поскольку Луара, Омигус и Ки-шон едва только успели сползти с лошадей, как тут же без сил упали на землю и провалились в беспробудный сон. Разумеется, раб-работорговец сделал бы то же самое, но ему помешали пинки варвара и угрозы отрезать уши вместе с головой. – А если,— ласково предупредил напоследок северянин, отправляясь на охоту,— ты, жирная грязная свинья, попробуешь смыться, то знай: не пройдет и часа, как я выслежу тебя, догоню и… И что бы тогда сделать с тобой?
— Не беспокойтесь, господин,— поторопил уверить его в своей благонадежности Толстяк,— все приказы выполню! Вы убедитесь: я — примернейший из рабов. Клянусь вашим Кромом!
Конан, усмехаясь, скрылся в лесу. Их тучный невольник от усталости ни на лошадь не заберется, ни больше ста шагов не пройдет, а запуган он так, что ничто подобное ему и в голову не придет.
* * *
В костре дотлевали кабаньи кости, вокруг костра, поближе к огню, спасаясь от прохлады, наступающей вместе с вечерней мглой, расположилась вся компания. Лишь раб спал в стороне под деревом, свернувшись калачиком, накормленный остатками от трапезы его хозяев и получивший наконец соизволение на отдых.
Конан лежал на разостланной на траве одежде в одной лишь набедренной повязке, а над ним хлопотали спасенные им женщины: обмывали тряпицами раны, смачивали их обнаруженным магом в своей удивительной сумке бальзамом (изготовленным, как уверял Омигус, по рецепту никому не известного Парцелууса, самого великого врачевателя подлунного мира, одно время являвшегося его, Омигуса, другом и учителем), после на всякий случай прикладывали способствующие более быстрому заживлению травы, собранные Луарой на прогулке. Да и заботливые, нежные прикосновения мягких женских пальчиков отнюдь не вредили раненому, а скорее наводили на мысль, что женщина в опасных приключениях — не всегда обуза.
В этот вечер сытому, разомлевшему циркачу-чародею его решение пуститься в рискованное странствие не казалось опрометчивым, а само путешествие представлялось лишь несколько утомительной, но в целом беззаботной прогулкой верхом.
— Вот ты говоришь, Конан, за этим лесом лежат Кезанкийские горы,— Омигус нехотя привстал, подкинул в костер охапку хвороста и поспешил вновь принять лежачее положение,— а за ними и раскинулась сказочная страна Гиль-Дорад. Очень может быть. Насколько я знаю, за горами, на юго-востоке, лежит туранский город Султанапур, а вот что на северо-востоке — не ведомо никому. Стало быть, где же находиться твоей загадочной стране, как не в тех местах? И вот что я подумал! Быть может, до Гиль-Дорад добраться легко и просто, а никто не возвращался оттуда, поскольку…
Бормотание мага становилось для Конана все менее разборчивым, уплывало куда-то, уступая место сладкому забытью. Варвар тряхнул головой, отгоняя сон: прежде требовалось сделать еще кое-что.
— Послушайте-ка.— Варвар приподнялся на локтях.— Нужно дозор выставить. Омигус дежурит первым. Часа через два будишь Ки-шон, затем Луару; под утро меня разбудите. Если увидите или услышите что-нибудь подозрительное — немедленно толкните меня. И огонь поддерживайте. Все!
И Конан, не в силах более бороться со сном, повалился на спину и моментально забылся.
* * *
Второй день путешествия складывался как нельзя лучше. Путники выбрались на проторенную дорогу — путь, проложенный их предшественниками, паломниками в сказочную страну. Там и сям встречались следы, подтверждающие, что они далеко не первые ступили на тропу искателей таинственной Гиль-Дорад. Путешественники оставили после себя, кроме утоптанной лошадиными копытами дороги, примятую траву в местах стоянок, кострища, зарубки на Деревьях и всякий хлам, выброшенный за ненадобностью. Конан даже нащупал зорким взглядом в траве оброненный кем-то карпашийский кинжал с рукоятью, инкрустированной серебром.
— Видать, не у всех до этого места заканчивалось вино,— заметил по этому поводу Омигус.
Вообще, путешественники пребывали в хорошем настроении. Славная погода, обилие пищи вокруг, отсутствие препон на пути — все это поднимало дух. Луара стала понемногу отходить от пережитых потрясений, и иногда на ее лице появлялась улыбка. Даже их невольнику дальнейшая судьба уже не представлялась столь мрачной и безнадежной.
Как могли, они объяснили Ки-шон, куда держат путь. Поняла ли их кхитаянка, осталось загадкой — она, как всегда, хранила полную невозмутимость, и лишь выражение готовности следовать куда угодно, хоть в саму Преисподнюю вслед за своим повелителем, изредка мелькало на ее лице.
Омигус шутил, что если бы хоть иногда по дороге встречались трактиры, то можно было бы сказать, что они уже вступили в гиль-дорадские земли…
Однако Конана такое беспрепятственное продвижение вперед ничуть не расслабляло; наоборот, у него возникло и не оставляло его подспудное ощущение опасности, усиливаемое тем, что нигде, ни разу он не заметил даже намека на предсказанные принцессой Ливией ловушки.
* * *
Они вышли к тихому лесному озеру, в зеркале которого отражались деревья и солнце, наполнили почти опустевшие фляги и, поразмыслив, решили искупаться. Девушки удалились чуть дальше по берегу и разоблачились в густых зарослях; вскоре послышались плескание и радостные визги спутниц Конана.
Несмотря на то что Луара и Ки-шон совершенно не понимали языка друг друга, между ними быстро возникло нечто вроде дружбы — сплоченные одной бедой, вместе выбравшиеся из смертельно опасной ситуации и оказавшиеся в мужской компании, они интуитивно старались держаться вместе. И именно с помощью Луары кхитаянка быстрее запоминала слова чуждого ей языка.
Варвар разрешил искупаться и Омигусу, а сам остался на берегу: во-первых, он собирался последить за новоявленным рабом — как бы тот не вознамерился сбежать, пока все плещутся в кристально чистой воде, а во-вторых, он не привык доверять умиротворенности неизвестной местности:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37