шрамы и рубцы изрисовали его тело, словно татуировка,— не каждый ветеран мог похвастаться таким числом свидетельств о прошлых боевых похождениях. Несколько шрамов легло и на его загрубевшее, загорелое, привлекательное, но не смазливостью, а волевыми чертами, лицо. Длинные смоляные волосы свисали лохмами — видимо, им редко приходилось иметь дело с гребнем. Был северянин угрюм и неразговорчив, иногда по-юношески вспыльчив и несдержан во гневе. О своем прошлом рассказывать не любил. (Поговаривали, будто варвар плечом к плечу с воинами из племени эсир сражался против вониров и гипербореев, попал в гиперборейский плен, бежал и… месяц назад впервые объявился в Шадизаре.)
Таков был киммериец. Но главное, было видно, что в нем таилась недюжинная сила и необузданная энергия. Варвар производил впечатление победителя, и это влекло к нему многих, особенно женщин. И это разбудило женщину в Луаре.
Северянин стал частым гостем в «Пьяном вепре», быстро сошелся с местной публикой. Вскоре все узнали, что он зарабатывает на жизнь воровством, но здесь это, разумеется, никого не удивило и, тем более, не возмутило. И Луару тоже.
Каждый вечер Луара ждала северянина, выбегала на каждое позвякивание колокольчика, а когда варвар появлялся, старалась быть поближе к нему и всякий раз придумывала повод, чтобы подсесть за его стол. А когда киммериец уходил с какой-нибудь жрицей продажной любви (что случалось нередко), Луару мучила смертельная ревность, она не могла сдержать слезы и придумывала для ненавистной «соперницы» изощренные пытки. Конан — именно так звали варвара — похоже, не видел в Луаре женщину. Он относился к ней, как к милой, веселой дочери трактирщика, но не более. И это бесило девушку.
Луара подвела старика Аграмона как раз к тому столу, за которым сидели Конан и двое его собутыльников — Лион, конокрад и весельчак, и незнакомый ей человек, одетый, как обычно наряжаются странствующие маги, во все черное. Старик и Луара сели с краю.
— Здорово, Аграмон,— узнал старца Лион.— А я думал, ты уже на небесах, морочишь богам голову сказками про похождения, о которых они и сами не помнят.
Конан и незнакомец рассмеялись.
— Тебе, Лион, не дожить до моих лет,— ответил Аграмон, отламывая кусок от протянутой киммерийцем хлебной лепешки и принимая глиняный стакан с вином.— Когда-нибудь ты подшутишь не над безобидным стариком, а над тем, кто не прощает насмешек.
— Нет, на небеса мне еще рано: есть у меня одно незавершенное дельце… Вот Конан говорит, что не умрет, пока не станет королем, а я говорю, что не помру, пока не уведу вороного иноходца из конюшни коринфского шаха Аль-Рияда. Я как-то видел их на прогулке — ну, коня и шаха. Что за конь! Песня, а не конь! Украду, а там хоть в ад!
— А говорят,— вступил в разговор Конан,— у этого шаха и гарем не хуже конюшни. Вот куда бы пробраться как-нибудь ночью…
Луара закусила губу. Потом решительно вмешалась в разговор:
— Я хочу послушать Аграмона. Расскажи что-нибудь!
Но сказителя опередил человек в черном:
— Знаю, что он расскажет. Нынче все эти говоруны болтают только об одном. О Гиль-Дорад. Словно помешались все!
— Не обижай старика, незнакомец,— резко оборвала гостя Луара.
— Я не обижаюсь,— возразил Аграмон.— И, если хотите, расскажу о Гиль-Дорад.
Ты что, был там, откуда еще никто не возвращался? — презрительно фыркнул незнакомец.
— И да, и нет.
— Что за чушь!.. Впрочем, я забыл, что морочить голову людям — ваше ремесло.
— Да и твое тоже, Бел тебя побери. Ты такой же маг, как я — король Аквилонский,— заметил Конан, и все рассмеялись.
Маг лишь махнул рукой.
— Ладно, согласен, все мы хороши. Валяй, старик, плети свою паутину. Объясни нам, как отыскать эту твою Гиль-Дорад.
* * *
Слухи о Гиль-Дорад поползли по городам и странам года два назад. Как и прочие новости и сплетни, их успешно разносили по миру странники всех мастей. Неизменным успехом пользовались рассказы о стране, где царят покой и блаженство, где люди ведут жизнь подобно богам, не нуждаясь ни в чем, предаваясь лишь удовольствиям, коим несть числа, и не зная ни войн, ни болезней, ни грабежей, ни убийств. Называлось и точное местоположение этой страны, причем расхождений в указаниях не было. Гиль-Дорад, дескать, лежит там-то и там-то. И это вселяло веру. Появлялись люди, рискнувшие идти в те края, на поиски волшебной страны.
Они уходили, и никто из них не вернулся. И люди верили, что ушедшие нашли Гиль-Дорад, обрели счастье, о котором мечтали. А кто же оставит обретенную мечту ради этого злого, кровавого, полного слез и болезней мира? Все больше и больше становилось тех, кто отправлялся на поиски земного рая. Паломники кочевали из страны в страну, из города в город, собирая всех желающих идти с ними в Гиль-Дорад. Желающих было хоть отбавляй — они устремлялись на восток, туда, где им предстояло обрести покой и блаженство… Больше их никто не видел. А во всех уголках обитаемого мира, на всех языках и наречиях продолжали взахлеб рассказывать о Гиль-Дорад.
* * *
И вот зазвучал голос, заставивший утихнуть трактирный гомон. И вслушиваться, и сопереживать…
— Я вижу то, чего никогда не увидят другие. Я слышу то, что никогда не услышат другие. Но я стар и немощен. Я не могу дойти до этой страны ногами, зато я могу дойти до нее в своей душе. И, как путник зовет товарищей в дорогу, я зову вас с собой. Чем сильнее страдал от жажды, тем живительнее покажется вода. Чем длиннее путь, тем отраднее отдых. Самую большую награду можно получить, лишь преодолев самые невообразимые опасности. И войти в самый счастливый край этого мира можно лишь пройдя через самый жуткий край, который только может представить себе человек, край, пропитанный смертью. Однако награда будет велика, самая большая награда, дарованная людям богами.
Я отправляюсь в путь. Я знаю, что он невыносимо долог. Я предчувствую, что меня поджидает Зло. Но я иду в его владения. Мой дух недоступен ему.
Мой дух проносится над безводными пустынями, где под палящими лучами солнца плавится даже песок… сквозь ядовитые туманы болот, где нет ни кочек, ни тропок… над водами бездонных морей. Мой дух несется сквозь горы, уходящие в облака отвесными стенами, сквозь леса, не пропускающие внутрь себя ни лучика света. И я знаю, везде — в болотной жиже и в зыбучих песках, на горных кручах, в морях и в лесах дремучих — везде затаилось Зло. Оно многолико: кровожадные твари, не знающие жалости демоны, черные маги, алчущие человеческих жертв для своих гнусных богов, и еще многое и многое, что невозможно выразить словами.
Но бесплотный дух мой неподвластен Злу, и я несусь дальше, не желая более вглядываться в месиво черных сил подо мною, ибо от одного вида их в тебя вселяется страх, и ты забываешь, что неуязвим…
Я вырываюсь из мрака. Я попадаю в свет. Передо мною лежит Гиль-Дорад. Я вижу людей, купающихся в счастье. Рот, кто стремился быть богатым, нашел здесь несметные сокровища. Тот, кто хотел властвовать, получил власть. Тот, кто мечтал о бесконечных любовных утехах, обрел их. Больные излечились, голодные насытились. Женщины рожают здоровых детей, а их мужьям незачем убивать друг друга.
Я вижу зеленые сады, окружающие прекрасные строения, подобные дворцам. Я слышу пение сладкоголосых птиц и беззаботный смех. Я хочу остаться здесь, но не могу. Я должен возвращаться. Я лечу назад.
* * *
Еще долго тишина царила в мрачных стенах «Пьяного вепря».
— Умеешь, старик, умеешь,— первым нарушил благоговейное молчание незнакомец в черном.— Скольким же бедолагам ты так задурил голову, что они спятили и кинулись на поиски несуществующей страны? И где они ныне? Чую, их черепа уже побелели на кольях в какой-нибудь дикарской деревне…
— Неужели, старик, ты веришь, что твоя волшебная земля действительно существует? — в тон ему спросил Конан.
— Существует, северянин.
— Чушь! — фыркнул незнакомец.— Нет ее. А вот я скажу, где надо искать Гиль-Дорад. Она всегда рядом — в вине. Пьешь — и забываешь обо всех болячках и неудачах. Верно, Конан?
— Ты прав,— усмехнулся киммериец.
— Еще кувшин вина! Я плачу.— И маг высыпал на стол горсть монет.
Луара не сразу поняла, что от нее хотят,— она тоже погрузилась в мечтания о беззаботной жизни, которая, возможно, ждет ее в Гиль-Дорад.
— Эй, кувшин вина, красавица! Просыпайся, просыпайся, не время спать!
— Ах да, сейчас…
Луара вернулась на грешную землю, вздохнув, поднялась, собрала монеты и направилась в винный погреб.
— Опять ты крутишься возле этого дикаря! — нагнал ее у двери брат,— Я же тебя вчера предупредил: ему не больше внимания, чем другим! Попомни мое слово, в один прекрасный вечер он обесчестит тебя и потом будет хохотать, рассказывая об этом своим дружкам! Кто из приличных людей возьмет тебя после этого замуж?!
— Хорг, отстань. Не видишь, я делом занимаюсь… В отличие от тебя.
— Так и знай, я глаз с тебя не спускаю.
Принесенное Луарой вино взялся разливать черный незнакомец.
«Какой, однако, противный, этот бродячий маг,— подумала девушка.— Рожа страшная, желтая какая-то… Без конца перебивает всех своими глупостями. Бедного Аграмона хочет обидеть. И вино разливает по-свински — вон, окунул грязный рукав в кружку Конана… Не надо было отдавать ему кувшин. Интересно, уйдет он когда-нибудь или нет? И зачем только Конан пьет с ним? Верно, обидеть не хочет. Конан — он сильный и добрый…»
— Луара, девочка моя, нельзя ль усталому путнику снискать ночной покой под вашим гостеприимным кровом?
— Конечно, Аграмон, пойдем. Я устрою тебя.
* * *
— Отец, Аграмон вернулся. Я положу его в комнате за кухней.
Трактирщик молча кивнул и вернулся к любимому занятию — созерцанию своих владений с высокого, массивного, как трон, стула рядом с посудными полками. Из-под косматых бровей смотрел он еще вполне зоркими глазами на знакомую картину обыкновенного трактирного вечера: наемник Ганз, получивший сегодня жалованье, судя по всему, собирается спустить его до последней монеты — прекрасно! А вот Килия вместо того, чтобы спаивать клиентов, опять напивается и, значит, вновь не сможет нынче ночью обслужить больше одного. Надо будет с ней утром поговорить, если не поймет — выгоним. Конан совсем захмелел — хм, впервые вижу его таким, а говорили, любого перепьет…
Луара показала старику-сказителю комнату, принесла ему теплую воду для омовения и уже собиралась уйти, но Аграмон остановил ее:
— Девочка моя! Кхе-кхе, я, конечно, много рассказал за свою жизнь всяких небылиц, но волшебная страна, именуемая Гиль-Дорад… она существует. Мои боги не врут мне. Ну, ступай, ступай…
Однако ни Конана, ни его собутыльников за столом уже не было. Луара растерянно оглядела зал.
— Ха-ха! Нализался твой варвар, как варвар! — услышала Луара довольный голос брата. Тот сидел неподалеку со своими дружками.— Молокосос, хоть и здоровенный. Пить не умеет!
— А где остальные? Лион и этот… бродячий маг?
— Поволокли твоего дикаря освежиться. А то он бы нам весь пол испоганил. Взял и свалился под стол. Сопляк!
«Что же случилось с Конаном?» — недоумевала Луара.
Ее словно что-то толкнуло — легкий укол в сердце заставил подойти к входной двери.
Дверь не поддалась.
Луара надавила плечом — дверь оставалась недвижимой, хотя запиралась только изнутри, снаружи никаких засовов не было. Девушка потолкала дверь еще — но безрезультатно.
— Что такое?.. Хорг! Хорг!
— В чем дело? — сразу отозвался брат.
— Иди сюда! Нас заперли!
— Не говори ерунды. Кто нас мог запереть?
— Хо-орг! — вдруг сам собой вырвался из ее груди истошный крик.
Вскочил не только Хорг, но чуть ли не все посетители трактира, однако первым рядом с Луарой оказался брат.
— Что ты орешь, дура! Уже дверь открыть не можешь? — Он с силой пнул добротные дверные доски и очень удивился, когда ничего из этого не вышло. Лицо Хорга перекосилось от бешенства.
— Да я разорву этих шутников!
И кузнец изо всех сил начал колотить по двери руками и ногами. Но тщетно.
— Что стоите пялитесь! — гаркнул он на выстроившихся позади него трактирных гуляк.— Помогай давай! Навались!
Навалились. Дверь чуть поддалась, но не раскрылась. Подбадривая друг друга криками, они вновь и вновь атаковали преграду. Наконец кто-то притащил массивную скамью. Орудуя ею как тараном, молодцы вышибли дверь и ринулись за порог, на ходу обнажая мечи и кинжалы и перепрыгивая через длинное толстое бревно, которым и была подперта дверь. Но кто и зачем их закрыл? Высыпав из «Пьяного вепря», они замерли, напряженно вглядываясь в беспросветную ночную мглу.
Следом за ними из трактира с факелом в руке выбежала Луара и сунула его брату: – Держи!
Тот поднял факел над головой, и первое, что он увидел в желтоватом свете,— распростертое на земле тело.
Вооруженные люди столпились над лежащим.
— Лион! — ахнула толпа. Неизменный гость «Пьяного вепря», беззлобный конокрад был мертв. Из его груди, как раз напротив сердца, торчала рукоять кинжала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
Таков был киммериец. Но главное, было видно, что в нем таилась недюжинная сила и необузданная энергия. Варвар производил впечатление победителя, и это влекло к нему многих, особенно женщин. И это разбудило женщину в Луаре.
Северянин стал частым гостем в «Пьяном вепре», быстро сошелся с местной публикой. Вскоре все узнали, что он зарабатывает на жизнь воровством, но здесь это, разумеется, никого не удивило и, тем более, не возмутило. И Луару тоже.
Каждый вечер Луара ждала северянина, выбегала на каждое позвякивание колокольчика, а когда варвар появлялся, старалась быть поближе к нему и всякий раз придумывала повод, чтобы подсесть за его стол. А когда киммериец уходил с какой-нибудь жрицей продажной любви (что случалось нередко), Луару мучила смертельная ревность, она не могла сдержать слезы и придумывала для ненавистной «соперницы» изощренные пытки. Конан — именно так звали варвара — похоже, не видел в Луаре женщину. Он относился к ней, как к милой, веселой дочери трактирщика, но не более. И это бесило девушку.
Луара подвела старика Аграмона как раз к тому столу, за которым сидели Конан и двое его собутыльников — Лион, конокрад и весельчак, и незнакомый ей человек, одетый, как обычно наряжаются странствующие маги, во все черное. Старик и Луара сели с краю.
— Здорово, Аграмон,— узнал старца Лион.— А я думал, ты уже на небесах, морочишь богам голову сказками про похождения, о которых они и сами не помнят.
Конан и незнакомец рассмеялись.
— Тебе, Лион, не дожить до моих лет,— ответил Аграмон, отламывая кусок от протянутой киммерийцем хлебной лепешки и принимая глиняный стакан с вином.— Когда-нибудь ты подшутишь не над безобидным стариком, а над тем, кто не прощает насмешек.
— Нет, на небеса мне еще рано: есть у меня одно незавершенное дельце… Вот Конан говорит, что не умрет, пока не станет королем, а я говорю, что не помру, пока не уведу вороного иноходца из конюшни коринфского шаха Аль-Рияда. Я как-то видел их на прогулке — ну, коня и шаха. Что за конь! Песня, а не конь! Украду, а там хоть в ад!
— А говорят,— вступил в разговор Конан,— у этого шаха и гарем не хуже конюшни. Вот куда бы пробраться как-нибудь ночью…
Луара закусила губу. Потом решительно вмешалась в разговор:
— Я хочу послушать Аграмона. Расскажи что-нибудь!
Но сказителя опередил человек в черном:
— Знаю, что он расскажет. Нынче все эти говоруны болтают только об одном. О Гиль-Дорад. Словно помешались все!
— Не обижай старика, незнакомец,— резко оборвала гостя Луара.
— Я не обижаюсь,— возразил Аграмон.— И, если хотите, расскажу о Гиль-Дорад.
Ты что, был там, откуда еще никто не возвращался? — презрительно фыркнул незнакомец.
— И да, и нет.
— Что за чушь!.. Впрочем, я забыл, что морочить голову людям — ваше ремесло.
— Да и твое тоже, Бел тебя побери. Ты такой же маг, как я — король Аквилонский,— заметил Конан, и все рассмеялись.
Маг лишь махнул рукой.
— Ладно, согласен, все мы хороши. Валяй, старик, плети свою паутину. Объясни нам, как отыскать эту твою Гиль-Дорад.
* * *
Слухи о Гиль-Дорад поползли по городам и странам года два назад. Как и прочие новости и сплетни, их успешно разносили по миру странники всех мастей. Неизменным успехом пользовались рассказы о стране, где царят покой и блаженство, где люди ведут жизнь подобно богам, не нуждаясь ни в чем, предаваясь лишь удовольствиям, коим несть числа, и не зная ни войн, ни болезней, ни грабежей, ни убийств. Называлось и точное местоположение этой страны, причем расхождений в указаниях не было. Гиль-Дорад, дескать, лежит там-то и там-то. И это вселяло веру. Появлялись люди, рискнувшие идти в те края, на поиски волшебной страны.
Они уходили, и никто из них не вернулся. И люди верили, что ушедшие нашли Гиль-Дорад, обрели счастье, о котором мечтали. А кто же оставит обретенную мечту ради этого злого, кровавого, полного слез и болезней мира? Все больше и больше становилось тех, кто отправлялся на поиски земного рая. Паломники кочевали из страны в страну, из города в город, собирая всех желающих идти с ними в Гиль-Дорад. Желающих было хоть отбавляй — они устремлялись на восток, туда, где им предстояло обрести покой и блаженство… Больше их никто не видел. А во всех уголках обитаемого мира, на всех языках и наречиях продолжали взахлеб рассказывать о Гиль-Дорад.
* * *
И вот зазвучал голос, заставивший утихнуть трактирный гомон. И вслушиваться, и сопереживать…
— Я вижу то, чего никогда не увидят другие. Я слышу то, что никогда не услышат другие. Но я стар и немощен. Я не могу дойти до этой страны ногами, зато я могу дойти до нее в своей душе. И, как путник зовет товарищей в дорогу, я зову вас с собой. Чем сильнее страдал от жажды, тем живительнее покажется вода. Чем длиннее путь, тем отраднее отдых. Самую большую награду можно получить, лишь преодолев самые невообразимые опасности. И войти в самый счастливый край этого мира можно лишь пройдя через самый жуткий край, который только может представить себе человек, край, пропитанный смертью. Однако награда будет велика, самая большая награда, дарованная людям богами.
Я отправляюсь в путь. Я знаю, что он невыносимо долог. Я предчувствую, что меня поджидает Зло. Но я иду в его владения. Мой дух недоступен ему.
Мой дух проносится над безводными пустынями, где под палящими лучами солнца плавится даже песок… сквозь ядовитые туманы болот, где нет ни кочек, ни тропок… над водами бездонных морей. Мой дух несется сквозь горы, уходящие в облака отвесными стенами, сквозь леса, не пропускающие внутрь себя ни лучика света. И я знаю, везде — в болотной жиже и в зыбучих песках, на горных кручах, в морях и в лесах дремучих — везде затаилось Зло. Оно многолико: кровожадные твари, не знающие жалости демоны, черные маги, алчущие человеческих жертв для своих гнусных богов, и еще многое и многое, что невозможно выразить словами.
Но бесплотный дух мой неподвластен Злу, и я несусь дальше, не желая более вглядываться в месиво черных сил подо мною, ибо от одного вида их в тебя вселяется страх, и ты забываешь, что неуязвим…
Я вырываюсь из мрака. Я попадаю в свет. Передо мною лежит Гиль-Дорад. Я вижу людей, купающихся в счастье. Рот, кто стремился быть богатым, нашел здесь несметные сокровища. Тот, кто хотел властвовать, получил власть. Тот, кто мечтал о бесконечных любовных утехах, обрел их. Больные излечились, голодные насытились. Женщины рожают здоровых детей, а их мужьям незачем убивать друг друга.
Я вижу зеленые сады, окружающие прекрасные строения, подобные дворцам. Я слышу пение сладкоголосых птиц и беззаботный смех. Я хочу остаться здесь, но не могу. Я должен возвращаться. Я лечу назад.
* * *
Еще долго тишина царила в мрачных стенах «Пьяного вепря».
— Умеешь, старик, умеешь,— первым нарушил благоговейное молчание незнакомец в черном.— Скольким же бедолагам ты так задурил голову, что они спятили и кинулись на поиски несуществующей страны? И где они ныне? Чую, их черепа уже побелели на кольях в какой-нибудь дикарской деревне…
— Неужели, старик, ты веришь, что твоя волшебная земля действительно существует? — в тон ему спросил Конан.
— Существует, северянин.
— Чушь! — фыркнул незнакомец.— Нет ее. А вот я скажу, где надо искать Гиль-Дорад. Она всегда рядом — в вине. Пьешь — и забываешь обо всех болячках и неудачах. Верно, Конан?
— Ты прав,— усмехнулся киммериец.
— Еще кувшин вина! Я плачу.— И маг высыпал на стол горсть монет.
Луара не сразу поняла, что от нее хотят,— она тоже погрузилась в мечтания о беззаботной жизни, которая, возможно, ждет ее в Гиль-Дорад.
— Эй, кувшин вина, красавица! Просыпайся, просыпайся, не время спать!
— Ах да, сейчас…
Луара вернулась на грешную землю, вздохнув, поднялась, собрала монеты и направилась в винный погреб.
— Опять ты крутишься возле этого дикаря! — нагнал ее у двери брат,— Я же тебя вчера предупредил: ему не больше внимания, чем другим! Попомни мое слово, в один прекрасный вечер он обесчестит тебя и потом будет хохотать, рассказывая об этом своим дружкам! Кто из приличных людей возьмет тебя после этого замуж?!
— Хорг, отстань. Не видишь, я делом занимаюсь… В отличие от тебя.
— Так и знай, я глаз с тебя не спускаю.
Принесенное Луарой вино взялся разливать черный незнакомец.
«Какой, однако, противный, этот бродячий маг,— подумала девушка.— Рожа страшная, желтая какая-то… Без конца перебивает всех своими глупостями. Бедного Аграмона хочет обидеть. И вино разливает по-свински — вон, окунул грязный рукав в кружку Конана… Не надо было отдавать ему кувшин. Интересно, уйдет он когда-нибудь или нет? И зачем только Конан пьет с ним? Верно, обидеть не хочет. Конан — он сильный и добрый…»
— Луара, девочка моя, нельзя ль усталому путнику снискать ночной покой под вашим гостеприимным кровом?
— Конечно, Аграмон, пойдем. Я устрою тебя.
* * *
— Отец, Аграмон вернулся. Я положу его в комнате за кухней.
Трактирщик молча кивнул и вернулся к любимому занятию — созерцанию своих владений с высокого, массивного, как трон, стула рядом с посудными полками. Из-под косматых бровей смотрел он еще вполне зоркими глазами на знакомую картину обыкновенного трактирного вечера: наемник Ганз, получивший сегодня жалованье, судя по всему, собирается спустить его до последней монеты — прекрасно! А вот Килия вместо того, чтобы спаивать клиентов, опять напивается и, значит, вновь не сможет нынче ночью обслужить больше одного. Надо будет с ней утром поговорить, если не поймет — выгоним. Конан совсем захмелел — хм, впервые вижу его таким, а говорили, любого перепьет…
Луара показала старику-сказителю комнату, принесла ему теплую воду для омовения и уже собиралась уйти, но Аграмон остановил ее:
— Девочка моя! Кхе-кхе, я, конечно, много рассказал за свою жизнь всяких небылиц, но волшебная страна, именуемая Гиль-Дорад… она существует. Мои боги не врут мне. Ну, ступай, ступай…
Однако ни Конана, ни его собутыльников за столом уже не было. Луара растерянно оглядела зал.
— Ха-ха! Нализался твой варвар, как варвар! — услышала Луара довольный голос брата. Тот сидел неподалеку со своими дружками.— Молокосос, хоть и здоровенный. Пить не умеет!
— А где остальные? Лион и этот… бродячий маг?
— Поволокли твоего дикаря освежиться. А то он бы нам весь пол испоганил. Взял и свалился под стол. Сопляк!
«Что же случилось с Конаном?» — недоумевала Луара.
Ее словно что-то толкнуло — легкий укол в сердце заставил подойти к входной двери.
Дверь не поддалась.
Луара надавила плечом — дверь оставалась недвижимой, хотя запиралась только изнутри, снаружи никаких засовов не было. Девушка потолкала дверь еще — но безрезультатно.
— Что такое?.. Хорг! Хорг!
— В чем дело? — сразу отозвался брат.
— Иди сюда! Нас заперли!
— Не говори ерунды. Кто нас мог запереть?
— Хо-орг! — вдруг сам собой вырвался из ее груди истошный крик.
Вскочил не только Хорг, но чуть ли не все посетители трактира, однако первым рядом с Луарой оказался брат.
— Что ты орешь, дура! Уже дверь открыть не можешь? — Он с силой пнул добротные дверные доски и очень удивился, когда ничего из этого не вышло. Лицо Хорга перекосилось от бешенства.
— Да я разорву этих шутников!
И кузнец изо всех сил начал колотить по двери руками и ногами. Но тщетно.
— Что стоите пялитесь! — гаркнул он на выстроившихся позади него трактирных гуляк.— Помогай давай! Навались!
Навалились. Дверь чуть поддалась, но не раскрылась. Подбадривая друг друга криками, они вновь и вновь атаковали преграду. Наконец кто-то притащил массивную скамью. Орудуя ею как тараном, молодцы вышибли дверь и ринулись за порог, на ходу обнажая мечи и кинжалы и перепрыгивая через длинное толстое бревно, которым и была подперта дверь. Но кто и зачем их закрыл? Высыпав из «Пьяного вепря», они замерли, напряженно вглядываясь в беспросветную ночную мглу.
Следом за ними из трактира с факелом в руке выбежала Луара и сунула его брату: – Держи!
Тот поднял факел над головой, и первое, что он увидел в желтоватом свете,— распростертое на земле тело.
Вооруженные люди столпились над лежащим.
— Лион! — ахнула толпа. Неизменный гость «Пьяного вепря», беззлобный конокрад был мертв. Из его груди, как раз напротив сердца, торчала рукоять кинжала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37