Когда мы пришли в Шагравар, с нами была моя сестра. Там ее похитили. След похитителей привел нас сюда. И мы хотим знать: здесь ли она?
По дороге через степь Хорг обшаривал глазами каждый клочок красноватой земли с жухлой растительностью, силясь отыскать какой-нибудь знак, указывающий, что они на верном пути, что сестру провезли именно здесь. Стоило Хоргу приблизиться к кочевому поселению и затем въехать в него, как он весь превратился в зрение, всматривался в окружающее настолько пристально, что глаза заболели и заслезились. Но нигде, ни в чем не мог он обнаружить следов своей пропавшей сестры. И лишь перед тем, как сделать шаг с улицы и оказаться в духоте и мраке степного жилища, кузнец в последний раз окинул взглядом крикливую суету, царившую на пространстве меж одинаковыми, как и сами их обитатели, шатрами, и вдруг чуть не вскрикнул от радостной драгоценной находки: около загона для лошадей стояла крытая повозка. Именно за такой они и скакали целые сутки. Лошади были выпряжены, но по каким-то лишь опытом и интуицией улавливаемым признакам Хорг понял, что повозка эта совсем недавно вернулась из долгого путешествия. Сейчас, разговаривая с вождем, кузнец почти не сомневался, что сестра где-то здесь, у этих грязных, вонючих выродков.
Выслушав обращение Хорга и его прямой вопрос, вождь (или шума-хан на языке племени) на некоторое время погрузился в сосредоточенное раздумье. Видя это, остальные дикари даже дышать старались как можно тише. В этот момент в шатер быстро вошел еще один кочевник — судя по тому, что он лишь слегка наклонил голову, приветствуя вождя, перекинулся несколькими тихими словами на родном языке с прочими и вальяжно уселся рядом с ними, не менее родовитый и влиятельный, чем присутствующие. И вновь воцарилась тишина. Гости ждали решения вождя терпеливо, хотя внутри них все кипело.
Вот шума-хан тихо и вроде бы приветливо произнес что-то, глядя Хоргу в глаза, затем рубанул рукой воздух, и голос его перерос в крик. Закончил свою речь вождь опять задушевно, лицо осветила улыбка. Замолчал, жестом дал знак переводить.
— Шума-хан всегда рад гостям. Ты думаешь, мы воруем людей.— Толмач старался точно передать не только слова, но и интонации повелителя и поэтому на последней фразе взвизгнул, точно ужаленный скорпионом. Но продолжал спокойно: — Шума-хан может держать ответ только перед такой же шума-хан.
Хорг почувствовал, что в нем закипает бешенство, которое вот-вот выплеснется наружу, а тогда и без того не ладящееся дело можно загубить напрочь. Кузнец успокоил себя, собрался с мыслями — как же быть дальше, что говорить после такого странного, невразумительного ответа главного дикаря — и произнес:
— Я не шума-хан. Но мой отец — богатый человек, очень уважаемый человек в Шадизаре. У нас богач — это, считай, вождь, шума-хан. Мой отец даст хороший выкуп за дочь, за мою сестру.
Хорг взглянул на Конана, как бы ища у него совета — ну что еще сказать этим ублюдкам? — но тут же вновь обратил взгляд к вождю и добавил:
— Мы не думаем, что именно вы похитили. Вы могли купить ее у настоящих похитителей, думая, что она рабыня.
Кузнец замолчал.
— Мы верим в мудрость и справедливость шума-хана,— тотчас загремел под сводами шатра голос Конана.— Мужчина поймет мужчину, поймет, что значит — потерять сестру!
Опять воцарилось благоговейное молчание. Наконец вождь заговорил вновь, и говорил он долго. Его слова перевели так:
— Да, мы купить сегодня женщин у торговца рабами. Может, твой сестра там, может, не там. Иди смотри. Там — будешь платить выкуп, кто купил ее, в два раз больше, чем он давал деньги. Иди смотри в дом, где женщины.
— Уф, слава Митре! — облегченно вздохнул Хорг.— Нашли, жива.
«Надеюсь, с ней не успели сделать ничего… плохого» — одна мысль омрачила нахлынувшую на кузнеца радость.
Обратив свое узкоглазое лицо к тому, кто командовал дозором и кто сейчас стоял за спинами гостей, шума-хан отдал короткое приказание. Потом обратился к Конану, Хоргу и магу:
— Идите с ним к женщинам. Берите оружие. Мы вам верим.
— Благодарю тебя, шума-хан,— сказал Хорг, первым поднялся и взял поданный ему тяжелый боевой молот.
С оружием в руках они вышли из шатра и в сопровождении главного дозорного, всех воинов дозора и переводчика двинулись от шатра к шатру под взглядами высыпавших отовсюду обитателей степного городка.
— Конан! — В сиплом шепоте мага варвар услышал пугающее напряжение. Киммериец взглянул на Омигуса… и вдруг почувствовал, что сейчас тот скажет нечто важное и страшное.— Конан,— опять просипел циркач, украдкой покосившись на чуть отставшего переводчика.— Нас приказали убить…
Глава восьмая
Когда дверной полог опустился за чужеземцами, которых уже можно было считать пищей для степных стервятников, и в шатре остались лишь семеро глав родовых, самых влиятельных в племени кланов, шума-хан сказал хозяину беспокойной пленницы:
— Ты можешь догнать шадизарских шакалов и взять за свою кобылицу выкуп. Я разрешаю это тебе, Юсуп-хан.
— Шакалам следовало бы поторопиться. Теперь я не хочу выкупа. Я уже надкусил кусок и намерен доесть его. Мне надо потушить разожженный огонь.
Родовитые кочевники заулыбались и одобрительно покивали.
— Иди гаси, Юсуп-хан.— Вождь поднялся, за ним все остальные.— От разговоров о женщинах мне захотелось проведать свой табун кобылиц.
Откинув шкуры, закрывающие еще один выход, которым пользовались только эти семеро, кочевники один за другим покинули шатер.
* * *
— …Нас приказали убить. Это правда, я понимаю их язык. Нас ведут в бахран-сарай. Я знаю, что это такое. Пустой шатер, где уже ждут лучники. Мы войдем — они выстрелят. А вот эти ударят нам в спину. Что делать, Конан? Надо бежать.
Киммериец понял, что сказанное Омигусом правда. Тревожное чувство, охватившее его, когда они покинули шатер, чувство, вызванное легкостью, с которой кочевники согласились на их условия, недоверие к людям, живущим разбоем, людям, для которых убийство — обычное дело, обрело подтверждение. Да, иначе и быть не могло — их ведут на смерть. Но бежать? И невозможно, и не за этим они сюда мчались.
Значит, бой.
Сколько врагов вокруг, для варвара значения не имело и не пугало. Если надо драться — значит, надо, значит, необходимо думать только об этом. Если суждено погибнуть — значит, так написано на роду и угодно богам. Меч при нем, и это главное.
— Омигус,— прошептал Конан,— мы будем сражаться. Начнется заваруха — попробуй улизнуть.
В два широких шага киммериец поравнялся с идущим чуть впереди Хоргом и, не поворачивая головы, так же тихо произнес:
— Только не суетись раньше времени. Нас ведут на убой в какой-то там шатер. Это точно. Маг понимает их язык, он понял, что приказал вождь своим воинам. Я принимаю бой. Ты со мной?
— Да,— быстро и так же тихо ответил кузнец.— Омигус не мог ошибиться?
— Не думаю. Будь готов. Я выбираю момент и начинаю первым, ты за мной. Помни о луках. Забирайся в самую гущу врагов. Не стой на открытом месте. Все. Будь наготове.
Хорг не мог оставаться столь хладнокровным, как варвар. Он почувствовал предательскую дрожь в руках, ноги налились тяжестью, пришлось стиснуть зубы, готовые пуститься в нервный пляс. «Боги, дайте мне силу и мужество»,— в отчаянии взмолился про себя кузнец.
Тем временем их почти подвели к шатру, где якобы ждали женщины, а на самом деле изготовились пятеро самых метких лучников, взявших на прицел закрытый шкурами вход. Шатер назывался бахран-сарай, что на языке кочевников означало «запасной дом».
* * *
— Вот я и вернулся! — Юсуп-хан жестом прогнал старуху и двух наложниц.— Твой братец нам теперь не помешает.
И дикарь вновь принялся освобождать себя от ненужных ему теперь одежд.
* * *
Когда из уст вождя извергся приговор, Омигус так испугался, что от желания немедленно броситься в ноги шума-хану и выпрашивать пощаду его удержала только одна вовремя пришедшая на ум мысль: ведь шансов уйти живым будет еще меньше, чем теперь, когда дикари не подозревают, что их коварство раскрыто. Выбираясь на свет божий из вонючего шатра и проклиная тот день и час, когда бес свел его с двумя сумасшедшими, рыщущими в поисках, конечно, такой же тронутой сестры, маг прикидывал, выгодно ли ему открывать свое знание варвару и кузнецу.
«Ненормальные,— думал Омигус,— у них в голове одна солома. Они ничего лучшего не придумают, как устроить здесь побоище. Тогда, под шумок, я смогу доползти до какой-нибудь лошади и ускакать… Да-да, это единственный шанс. Других нет! Скажу варвару, у него вроде нервы покрепче и извилин побольше. Ах да, кстати… О боги, боги, благодарю вас за то, что когда-то — вашими, разумеется, усилиями — я познакомился с языком этих уродов…»
Восемь лет назад, когда их цирк давал представление в одном из туранских городов, боги познакомили Омигуса не только с языком кочевников, но и с их обычаями. Так вот, после прощального представления Омигус решил нанести последний визит полюбившимся ему питейным заведениям, где вино было и крепче, и дешевле. Прощание с трактирами и погребками затянулось аж на три дня. Труппа задержалась на один день, пытаясь отыскать своего волшебника. Друзья-циркачи облазили все, на их взгляд, привлекательные для потерявшегося артиста места, привычки которого они слишком хорошо знали, но дня оказалось недостаточно. Маг запропастился всерьез и надолго. Рассерженные циркачи махнули на непутевого чародея рукой и уехали без него, решив, что Омигусу известно, куда они направляются,— как-нибудь сам доберется, тем более не впервой.
На третий день маг выбрался из погребка. Не найдя свой цирк, он пересчитал оставшиеся деньги и понял, что медяков хватит только на какую-нибудь клячу, на которой и придется догонять друзей. Но на базаре Омигуса осенило: ведь он может купить ослика, и еще останутся деньги на еду в дороге. Чародей приобрел ослика по подозрительно низкой цене и на радостях опять напился. В затуманенном состоянии рассудка Омигус пустился вдогонку за родной труппой. В степи, через которую пролегал его путь, он сбился с дороги и заблудился. А тут еще осел вознамерился через шаг останавливаться, и никакие заклинания не могли сдвинуть его с места.
Когда же наконец маг увидел на горизонте шатры кочевого племени, он бросил тупое животное и, усталый и голодный, отправился туда пешком. Осел, кстати, пошел за ним следом, но стоило оседлать его, как он вставал как вкопанный. Так чародей и его осел попали к кочевникам. Осла съели, а чародея сделали рабом. Около полугода Омигус носил колодки и занимался черной работой, но однажды ему удалось украсть кинжал. Несколько ночей он подпиливал оковы, днем затирал разрез грязью и наконец перепилил их. Потом он, незаметно пробравшись к загону, украл лошадь и ускакал на свободу. После двух месяцев одинокого и трезвого странствия по городам и деревням он набрел на свой цирк. Тогда-то Омигус и поклялся себе и своим друзьям, что в рот не возьмет демонического зелья… но уже спустя неделю опять напился в хлам, и все вернулось на круги своя.
И вот сейчас — как вечное наказание за грехи — опять кочевники, и на сей раз твердо решившие убить его. А этого ох как не хочется!
Рассказав Конану о планах дикарей и убедившись, что тот действительно собрался драться со всем кочевьем, Омигус направил мысли на то, как ему вернее спастись.
* * *
Дикарь, оставшийся в одной, отвратительно топорщившейся, повязке вокруг пояса, надвигался на Луару. Волосатые руки тянутся к ней, и вот-вот унизанные кольцами пальцы ухватят ее…
Девушка откатилась на другую сторону постели — дикарь промахнулся. Она бросилась к выходу, откинула шкуры — но сильный толчок бросил ее обратно. Мелькнули алые пояса, заткнутые за них кинжалы. Луара отлетела назад и попала в объятия обезьяньих рук насильника…
* * *
Они остановились около бахран-сарая. В сгустившихся сумерках мир казался серым и холодным. Начальник дозора указал на полог, что-то сказал. Вставший по другую сторону от входа толмач перевел:
— Идите. Вас ждут женщины. Смотри, где твой сестра, там — не там. Идите.
Конан шагнул к входному отверстию, остановился, обернулся и, улыбнувшись, оглядел собравшихся. То, что произошло дальше, было неожиданностью для всех и случилось столь молниеносно, что окружающие отреагировали слишком поздно.
— Начинаем, Хорг! — спокойно сказал Конан. С этими словами он схватил одной рукой начальника дозора, другой — переводчика и легко, словно мешки с опилками, закинул в шатер, сбив их телами занавеску из шкур. После чего меч будто сам прыгнул в руку варвара.
Едва Конан научился ходить, отец подарил ему деревянные меч и ножны. Едва Конан научился говорить и понимать речь, отец сказал ему: «Сперва научись быстрее всех вытаскивать меч, а потом учись сражаться им. Побеждает тот, кто вытащил меч первым, а уж потом тот, кто ударил сильнее…»
Просвистели стрелы — толмач с начальником дозора беззвучно повалились на шкуры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
По дороге через степь Хорг обшаривал глазами каждый клочок красноватой земли с жухлой растительностью, силясь отыскать какой-нибудь знак, указывающий, что они на верном пути, что сестру провезли именно здесь. Стоило Хоргу приблизиться к кочевому поселению и затем въехать в него, как он весь превратился в зрение, всматривался в окружающее настолько пристально, что глаза заболели и заслезились. Но нигде, ни в чем не мог он обнаружить следов своей пропавшей сестры. И лишь перед тем, как сделать шаг с улицы и оказаться в духоте и мраке степного жилища, кузнец в последний раз окинул взглядом крикливую суету, царившую на пространстве меж одинаковыми, как и сами их обитатели, шатрами, и вдруг чуть не вскрикнул от радостной драгоценной находки: около загона для лошадей стояла крытая повозка. Именно за такой они и скакали целые сутки. Лошади были выпряжены, но по каким-то лишь опытом и интуицией улавливаемым признакам Хорг понял, что повозка эта совсем недавно вернулась из долгого путешествия. Сейчас, разговаривая с вождем, кузнец почти не сомневался, что сестра где-то здесь, у этих грязных, вонючих выродков.
Выслушав обращение Хорга и его прямой вопрос, вождь (или шума-хан на языке племени) на некоторое время погрузился в сосредоточенное раздумье. Видя это, остальные дикари даже дышать старались как можно тише. В этот момент в шатер быстро вошел еще один кочевник — судя по тому, что он лишь слегка наклонил голову, приветствуя вождя, перекинулся несколькими тихими словами на родном языке с прочими и вальяжно уселся рядом с ними, не менее родовитый и влиятельный, чем присутствующие. И вновь воцарилась тишина. Гости ждали решения вождя терпеливо, хотя внутри них все кипело.
Вот шума-хан тихо и вроде бы приветливо произнес что-то, глядя Хоргу в глаза, затем рубанул рукой воздух, и голос его перерос в крик. Закончил свою речь вождь опять задушевно, лицо осветила улыбка. Замолчал, жестом дал знак переводить.
— Шума-хан всегда рад гостям. Ты думаешь, мы воруем людей.— Толмач старался точно передать не только слова, но и интонации повелителя и поэтому на последней фразе взвизгнул, точно ужаленный скорпионом. Но продолжал спокойно: — Шума-хан может держать ответ только перед такой же шума-хан.
Хорг почувствовал, что в нем закипает бешенство, которое вот-вот выплеснется наружу, а тогда и без того не ладящееся дело можно загубить напрочь. Кузнец успокоил себя, собрался с мыслями — как же быть дальше, что говорить после такого странного, невразумительного ответа главного дикаря — и произнес:
— Я не шума-хан. Но мой отец — богатый человек, очень уважаемый человек в Шадизаре. У нас богач — это, считай, вождь, шума-хан. Мой отец даст хороший выкуп за дочь, за мою сестру.
Хорг взглянул на Конана, как бы ища у него совета — ну что еще сказать этим ублюдкам? — но тут же вновь обратил взгляд к вождю и добавил:
— Мы не думаем, что именно вы похитили. Вы могли купить ее у настоящих похитителей, думая, что она рабыня.
Кузнец замолчал.
— Мы верим в мудрость и справедливость шума-хана,— тотчас загремел под сводами шатра голос Конана.— Мужчина поймет мужчину, поймет, что значит — потерять сестру!
Опять воцарилось благоговейное молчание. Наконец вождь заговорил вновь, и говорил он долго. Его слова перевели так:
— Да, мы купить сегодня женщин у торговца рабами. Может, твой сестра там, может, не там. Иди смотри. Там — будешь платить выкуп, кто купил ее, в два раз больше, чем он давал деньги. Иди смотри в дом, где женщины.
— Уф, слава Митре! — облегченно вздохнул Хорг.— Нашли, жива.
«Надеюсь, с ней не успели сделать ничего… плохого» — одна мысль омрачила нахлынувшую на кузнеца радость.
Обратив свое узкоглазое лицо к тому, кто командовал дозором и кто сейчас стоял за спинами гостей, шума-хан отдал короткое приказание. Потом обратился к Конану, Хоргу и магу:
— Идите с ним к женщинам. Берите оружие. Мы вам верим.
— Благодарю тебя, шума-хан,— сказал Хорг, первым поднялся и взял поданный ему тяжелый боевой молот.
С оружием в руках они вышли из шатра и в сопровождении главного дозорного, всех воинов дозора и переводчика двинулись от шатра к шатру под взглядами высыпавших отовсюду обитателей степного городка.
— Конан! — В сиплом шепоте мага варвар услышал пугающее напряжение. Киммериец взглянул на Омигуса… и вдруг почувствовал, что сейчас тот скажет нечто важное и страшное.— Конан,— опять просипел циркач, украдкой покосившись на чуть отставшего переводчика.— Нас приказали убить…
Глава восьмая
Когда дверной полог опустился за чужеземцами, которых уже можно было считать пищей для степных стервятников, и в шатре остались лишь семеро глав родовых, самых влиятельных в племени кланов, шума-хан сказал хозяину беспокойной пленницы:
— Ты можешь догнать шадизарских шакалов и взять за свою кобылицу выкуп. Я разрешаю это тебе, Юсуп-хан.
— Шакалам следовало бы поторопиться. Теперь я не хочу выкупа. Я уже надкусил кусок и намерен доесть его. Мне надо потушить разожженный огонь.
Родовитые кочевники заулыбались и одобрительно покивали.
— Иди гаси, Юсуп-хан.— Вождь поднялся, за ним все остальные.— От разговоров о женщинах мне захотелось проведать свой табун кобылиц.
Откинув шкуры, закрывающие еще один выход, которым пользовались только эти семеро, кочевники один за другим покинули шатер.
* * *
— …Нас приказали убить. Это правда, я понимаю их язык. Нас ведут в бахран-сарай. Я знаю, что это такое. Пустой шатер, где уже ждут лучники. Мы войдем — они выстрелят. А вот эти ударят нам в спину. Что делать, Конан? Надо бежать.
Киммериец понял, что сказанное Омигусом правда. Тревожное чувство, охватившее его, когда они покинули шатер, чувство, вызванное легкостью, с которой кочевники согласились на их условия, недоверие к людям, живущим разбоем, людям, для которых убийство — обычное дело, обрело подтверждение. Да, иначе и быть не могло — их ведут на смерть. Но бежать? И невозможно, и не за этим они сюда мчались.
Значит, бой.
Сколько врагов вокруг, для варвара значения не имело и не пугало. Если надо драться — значит, надо, значит, необходимо думать только об этом. Если суждено погибнуть — значит, так написано на роду и угодно богам. Меч при нем, и это главное.
— Омигус,— прошептал Конан,— мы будем сражаться. Начнется заваруха — попробуй улизнуть.
В два широких шага киммериец поравнялся с идущим чуть впереди Хоргом и, не поворачивая головы, так же тихо произнес:
— Только не суетись раньше времени. Нас ведут на убой в какой-то там шатер. Это точно. Маг понимает их язык, он понял, что приказал вождь своим воинам. Я принимаю бой. Ты со мной?
— Да,— быстро и так же тихо ответил кузнец.— Омигус не мог ошибиться?
— Не думаю. Будь готов. Я выбираю момент и начинаю первым, ты за мной. Помни о луках. Забирайся в самую гущу врагов. Не стой на открытом месте. Все. Будь наготове.
Хорг не мог оставаться столь хладнокровным, как варвар. Он почувствовал предательскую дрожь в руках, ноги налились тяжестью, пришлось стиснуть зубы, готовые пуститься в нервный пляс. «Боги, дайте мне силу и мужество»,— в отчаянии взмолился про себя кузнец.
Тем временем их почти подвели к шатру, где якобы ждали женщины, а на самом деле изготовились пятеро самых метких лучников, взявших на прицел закрытый шкурами вход. Шатер назывался бахран-сарай, что на языке кочевников означало «запасной дом».
* * *
— Вот я и вернулся! — Юсуп-хан жестом прогнал старуху и двух наложниц.— Твой братец нам теперь не помешает.
И дикарь вновь принялся освобождать себя от ненужных ему теперь одежд.
* * *
Когда из уст вождя извергся приговор, Омигус так испугался, что от желания немедленно броситься в ноги шума-хану и выпрашивать пощаду его удержала только одна вовремя пришедшая на ум мысль: ведь шансов уйти живым будет еще меньше, чем теперь, когда дикари не подозревают, что их коварство раскрыто. Выбираясь на свет божий из вонючего шатра и проклиная тот день и час, когда бес свел его с двумя сумасшедшими, рыщущими в поисках, конечно, такой же тронутой сестры, маг прикидывал, выгодно ли ему открывать свое знание варвару и кузнецу.
«Ненормальные,— думал Омигус,— у них в голове одна солома. Они ничего лучшего не придумают, как устроить здесь побоище. Тогда, под шумок, я смогу доползти до какой-нибудь лошади и ускакать… Да-да, это единственный шанс. Других нет! Скажу варвару, у него вроде нервы покрепче и извилин побольше. Ах да, кстати… О боги, боги, благодарю вас за то, что когда-то — вашими, разумеется, усилиями — я познакомился с языком этих уродов…»
Восемь лет назад, когда их цирк давал представление в одном из туранских городов, боги познакомили Омигуса не только с языком кочевников, но и с их обычаями. Так вот, после прощального представления Омигус решил нанести последний визит полюбившимся ему питейным заведениям, где вино было и крепче, и дешевле. Прощание с трактирами и погребками затянулось аж на три дня. Труппа задержалась на один день, пытаясь отыскать своего волшебника. Друзья-циркачи облазили все, на их взгляд, привлекательные для потерявшегося артиста места, привычки которого они слишком хорошо знали, но дня оказалось недостаточно. Маг запропастился всерьез и надолго. Рассерженные циркачи махнули на непутевого чародея рукой и уехали без него, решив, что Омигусу известно, куда они направляются,— как-нибудь сам доберется, тем более не впервой.
На третий день маг выбрался из погребка. Не найдя свой цирк, он пересчитал оставшиеся деньги и понял, что медяков хватит только на какую-нибудь клячу, на которой и придется догонять друзей. Но на базаре Омигуса осенило: ведь он может купить ослика, и еще останутся деньги на еду в дороге. Чародей приобрел ослика по подозрительно низкой цене и на радостях опять напился. В затуманенном состоянии рассудка Омигус пустился вдогонку за родной труппой. В степи, через которую пролегал его путь, он сбился с дороги и заблудился. А тут еще осел вознамерился через шаг останавливаться, и никакие заклинания не могли сдвинуть его с места.
Когда же наконец маг увидел на горизонте шатры кочевого племени, он бросил тупое животное и, усталый и голодный, отправился туда пешком. Осел, кстати, пошел за ним следом, но стоило оседлать его, как он вставал как вкопанный. Так чародей и его осел попали к кочевникам. Осла съели, а чародея сделали рабом. Около полугода Омигус носил колодки и занимался черной работой, но однажды ему удалось украсть кинжал. Несколько ночей он подпиливал оковы, днем затирал разрез грязью и наконец перепилил их. Потом он, незаметно пробравшись к загону, украл лошадь и ускакал на свободу. После двух месяцев одинокого и трезвого странствия по городам и деревням он набрел на свой цирк. Тогда-то Омигус и поклялся себе и своим друзьям, что в рот не возьмет демонического зелья… но уже спустя неделю опять напился в хлам, и все вернулось на круги своя.
И вот сейчас — как вечное наказание за грехи — опять кочевники, и на сей раз твердо решившие убить его. А этого ох как не хочется!
Рассказав Конану о планах дикарей и убедившись, что тот действительно собрался драться со всем кочевьем, Омигус направил мысли на то, как ему вернее спастись.
* * *
Дикарь, оставшийся в одной, отвратительно топорщившейся, повязке вокруг пояса, надвигался на Луару. Волосатые руки тянутся к ней, и вот-вот унизанные кольцами пальцы ухватят ее…
Девушка откатилась на другую сторону постели — дикарь промахнулся. Она бросилась к выходу, откинула шкуры — но сильный толчок бросил ее обратно. Мелькнули алые пояса, заткнутые за них кинжалы. Луара отлетела назад и попала в объятия обезьяньих рук насильника…
* * *
Они остановились около бахран-сарая. В сгустившихся сумерках мир казался серым и холодным. Начальник дозора указал на полог, что-то сказал. Вставший по другую сторону от входа толмач перевел:
— Идите. Вас ждут женщины. Смотри, где твой сестра, там — не там. Идите.
Конан шагнул к входному отверстию, остановился, обернулся и, улыбнувшись, оглядел собравшихся. То, что произошло дальше, было неожиданностью для всех и случилось столь молниеносно, что окружающие отреагировали слишком поздно.
— Начинаем, Хорг! — спокойно сказал Конан. С этими словами он схватил одной рукой начальника дозора, другой — переводчика и легко, словно мешки с опилками, закинул в шатер, сбив их телами занавеску из шкур. После чего меч будто сам прыгнул в руку варвара.
Едва Конан научился ходить, отец подарил ему деревянные меч и ножны. Едва Конан научился говорить и понимать речь, отец сказал ему: «Сперва научись быстрее всех вытаскивать меч, а потом учись сражаться им. Побеждает тот, кто вытащил меч первым, а уж потом тот, кто ударил сильнее…»
Просвистели стрелы — толмач с начальником дозора беззвучно повалились на шкуры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37