Народ стоял так плотно, что от жары трудно было дышать. Я чувствовал себя отвратительно, так как мало спал в последние две ночи из-за множества тревог и хлопот, свалившихся на мою голову. Не считая неопределенности в судьбе Тана, вельможа Интеф возложил на меня тяжелое бремя организации бракосочетания царя и его дочери, а здесь мои обязанности противоречили моим желаниям. Вдобавок ко всему я был разлучен со своей госпожей и с трудом переносил разлуку. Не знаю, как пережил эти два дня. Даже мальчики-рабы начали беспокоиться за меня. Они заявляли, что я никогда не выглядел так плохо, да и настроение мое никогда не было таким скверным.
Дважды во время речи фараона, которая показалась мне бесконечной, я чувствовал, что теряю равновесие и вот-вот упаду в обморок. Однако заставлял себя держаться, пока царь монотонным голосом произносил прописные истины и полуправды, пытаясь скрыть настоящее положение дел в царстве и умиротворить народ.
Как и следовало ожидать, он ни разу не упомянул красного фараона Севера или гражданскую войну, развязанную в стране, если не считать таких туманных выражений, как «наши смутные времена» или «дезертирство» и «мятеж». Однако, прислушавшись, я внезапно понял, что он говорит о том же, о чем упоминал Тан в своей речи, и даже пытается найти средство против каждого из упоминаемых зол.
Правда, делал это, как обычно, неумело и неуверенно. И все же он запомнил то, что говорил Тан, и это придало мне силы и заставило сосредоточиться на словах фараона. Я постарался протиснуться через толпу, чтобы получше разглядеть трон и его самого. К тому времени, когда мне это удалось, царь говорил о наглости и дерзости рабов и о непорядочности низших слоев общества. Тан упоминал об этом в своей речи. Решение фараона меня изумило:
— Отныне владелец раба может наказывать его за дерзость пятьюдесятью ударами кнута, не обращаясь к властям за разрешением.
Я улыбнулся, вспомнив, как этот же фараон чуть было не разрушил само государство двенадцать лет назад, объявив нечто прямо противоположное сразу после воешествия на трон. Он еще был полон добрых идей и решился полностью уничтожить древний, честный и благородный институт рабства. Хотел выпустить на свободу всех рабов в Египте и сделать каждого раба свободным человеком.
Даже теперь, через столько лет, я не могу понять, что заставило его пойти на такой неразумный шаг. Я считал рабство и крепостное право институтами, на которых основано величие наций. Отбросы общества не могут править. Управление страной можно доверить только тем, кто был рожден и воспитан в готовности управлять другими. Свобода — это привилегия, а не право. Толпе нужен сильный властелин. Если его не будет, в стране воцарится анархия. Абсолютный монарх, рабство и крепостное право — вот три опоры, на которых держится наше государство и которые позволили нам стать цивилизованными людьми.
Было очень поучительно наблюдать, как рабы сами взбунтовались, почуяв перспективу насильно стать свободными. Я был еще молод в то время, но и меня это очень встревожило: кому хочется быть выброшенным из своего теплого и безопасного убежища на половине мальчиков, чтобы добывать крохи на пропитание в мусорных кучах с толпой других освобожденных рабов. Плохой господин лучше, чем никакой.
Конечно, такой глупый поступок поверг все царство в хаос. Войско было на грани мятежа. Если бы красный фараон Севера воспользовался тогда беспорядком, история страны была бы совершенно иной. В конце концов наш фараон поспешно отменил ошибочный указ об освобождении рабов и сумел удержаться на троне. Теперь же, чуть более десяти лет спустя, он вводил усиленные наказания рабов за дерзость. Это было так характерно для нашего вечно колеблющегося и вечно ошибающегося фараона! Я сделал вид, будто вытираю пот со лба, чтобы скрыть улыбку. Это была первая улыбка, появившаяся на моем лице за последние два дня.
— С этого дня нанесение увечья самому себе с, целью избежать военной службы будет строго наказываться, — монотонно продолжал царь. — Всякий молодой человек, который требует освобождения от военной службы, должен будет предстать перед судом из трех военачальников, из коих хотя бы один должен быть в ранге не ниже начальника сотни.
На этот раз на моем лице появилась улыбка одобрения, неохотного, но одобрения. Хоть раз фараон пошел по правильному пути. Я с наслаждением погляжу, как Менсет и Собек покажут свои кисти рук с отрезанными большими пальцами какому-нибудь ветерану речных войн. С каким нежным сочувствием он их выслушает!
— Штраф за этот проступок составит тысячу золотых колец. — Клянусь круглым пузом Сета, это заставит молодых красавчиков вздрогнуть, а вельможе Интефу придется заплатить штраф от их имени!
Несмотря на все тревоги, я почувствовал, что настроение мое улучшается. Фараон продолжал:
— С нынешнего дня каждая блудница, занимающаяся своим ремеслом в общественном месте, если это место не отведено для таких занятий властями, будет наказываться штрафом в десять золотых колец. — На этот раз я едва сумел сдержать смех. Вот так благочестивый Тан постарался превратить всех мужчин Фив в честных и аскетичных граждан. Мне стало интересно, как солдаты и моряки, отправляющиеся в увольнение, отнесутся к подобному вмешательству в их развлечения. Ясность ума фараона, как обычно, продолжалась недолго. Каждый дурак знает, что бессмысленно законодательным путем управлять половыми потребностями людей.
Несмотря на сомнения в мудрости нашего царя, я почувствовал, что мной овладевает какой-то восторженный трепет. Очевидно, царь очень серьезно отнесся ко всему, о чем говорил Тан в своей речи. Сможет ли он теперь обвинить Тана в подстрекательстве к мятежу? Однако фараон еще не закончил.
— До моего сведения было доведено, что некоторые чиновники нашего государства злоупотребляют моим расположением и постами, которые я доверил им. Эти чиновники, занимающиеся сбором податей и управлением имуществом, обязаны будут представить отчет о своей деятельности. Если их признают виновными в расхищении имущества и взяточничестве, они будут немедленно осуждены на смерть через удушение.
Народ заволновался, люди недоверчиво зашептались: неужели царь действительно хочет обуздать своих сборщиков податей?
Затем в задних рядах раздался крик:
— Велик наш фараон! Да здравствует фараон! — Крик был подхвачен толпой, и храм зазвенел от восторженных криков. Царь совершенно не ожидал таких восторгов со стороны присутствующих, по крайней мере так скоро. Даже мне со своего места вдали от трона было видно, что ему это понравилось. Хмурое лицо, казалось, чуть-чуть просветлело, словно двойная корона перестала давить лоб. Теперь я был уверен, что у Тана есть шанс избежать удавки палача.
Когда крики восторга наконец смолкли, царь продолжил. И, как обычно, свел на нет все, чего смог добиться.
— Моему доверенному лицу, великому визирю, вельможе Интефу поручается лично провести расследование деятельности всех государственных чиновников. Ему будут даны полномочия обыскивать жилища и заключать под стражу их самих. Он будет дарить жизнь или смерть.
На этот раз одобрительные крики были лишь слабым эхом предыдущих восторгов. Я воспользовался ими, чтобы скрыть издевательскую усмешку. Фараон посылал голодного леопарда в курятник считать цыплят. То-то вельможа Интеф позабавится в царской сокровищнице! А какое перераспределение доходов произойдет, когда мой господин начнет разбирать дела и доить сборщиков податей, вытягивая из них тайные сбережения!
У нашего фараона был редкий дар уничтожать или разрушать самые благородные чувства и намерения своим неумелым правлением. Мне стало интересно, какую еще глупость он совершит, и не пришлось долго ждать.
— Довольно долгое время меня беспокоили беззакония, творящиеся в Верхнем царстве и угрожающие жизни и имуществу честных подданных. Я решил заняться этими вопросами, когда придет срок. Однако недавно мне напомнили о них столь несвоевременно и вредоносно, что это походило на подстрекательство к мятежу. И произошло это под прикрытием праздника Осириса. Однако праздник божества не может защитить изменника и богохульника, который осмелился оскорбить своими нападками личность и божественную природу царя. — Фараон сделал многозначительную паузу. Было ясно, что он говорит о Тане, и я снова критически отнесся к его суждениям. Сильный фараон не стал бы объяснять причины своих поступков народу или пытаться завоевать его одобрение. Он бы просто произнес приговор, и дело было бы кончено.
— Я, разумеется, имею в виду Тана, вельможу Харраба, который исполнял роль великого бога Гора в мистерии Осириса. Тан был заключен под стражу по обвинению в подстрекательстве к мятежу. Мнения моих советников по поводу его вины разделились. Есть среди них люди, которые хотят, чтобы он понес высшую меру наказания… — Я увидел, как вельможа Интеф, стоявший рядом с троном, на какое-то мгновение отвел глаза. Я укрепился в мысли, что он возглавлял тех, кто хотел казнить Тана. — Но есть среди них и те, кто считает, что речь на празднике была вдохновлена божественными силами, и говорил не Тан, вельможа Харраб, а истинный голос великого бога Гора, который решил указать нам на эти недостатки. Если это действительно так, то смертный, чьим голосом бог решил говорить, не может нести ответственности за свои поступки.
Доводы его были справедливы. Однако фараон, достойный двойной короны Египта, не должен объяснять свои действия толпе простых воинов, моряков, крестьян, торговцев и рабов, большинство которых еще не оправилось от чересчур обильных возлияний и ночного веселья. Пока я размышлял над этим, царь дал приказ начальнику личной стражи, стоявшему под троном. Я узнал в нем Нетера, человека, которого посылали за Таном. Нетер красивым шагом отошел от трона и через мгновение вернулся с Таном из святилища в задней части зала.
Сердце мое забилось при виде друга, а затем радость и надежда проснулись в моей душе, когда я заметил, что он не связан, а на ногах нет цепей. У Тана не было оружия и знаков отличия, а одет он был в белую полотняную одежду. Он шел обычной упругой походкой, легко и грациозно, и если не считать заживающей раны на лбу, оставленной мечом Расфера, на нем не было никаких отметин. Его не били и не пытали. С ним не обращались, как с осужденным.
Но скоро мои надежды разлетелись на мелкие кусочки. Тан простерся ниц перед троном, а когда поднялся, фараон строго взглянул на него и заговорил безжалостным голосом:
— Тан, вельможа Харраб, тебя обвиняют в измене и подстрекательстве к мятежу. Я нахожу, что ты виновен в обоих преступлениях, и приговариваю тебя к смерти через удушение — обычному наказанию изменника.
Когда Нетер набросил на шею Тана пеньковую веревку, чтобы пометить его как осужденного на смерть, люди, увидевшие это, застонали, какая-то женщина зарыдала, и очень скоро храм наполнился воплями и плачем. Никогда еще объявление смертного приговора не сопровождалось такими горестными криками. Ничто не могло более ясно показать ту любовь, которую люди испытывали к Тану. Я рыдал вместе с ними, слезы лились из моих глаз и водопадом струились на грудь.
Телохранители царя набросились на толпу, избивая людей древками длинных копий, пытаясь заставить плачущих замолчать. Но все было тщетно. Я заорал через головы людей:
— Смилуйся, великодушный фараон! Смилуйся над благородным Таном!
Какой-то стражник ударил меня копьем по голове, и я, полуоглушенный, упал на землю, но крик мой подхватили.
— Смилуйся, умоляем тебя, о божественный фараон! — Страже пришлось приложить немало усилий, чтобы восстановить хоть какое-то подобие порядка. Многие женщины по-прежнему всхлипывали.
Только когда фараон заговорил снова, все замолчали, и каждый четко расслышал его слова:
— Осужденный на смерть жаловался на беззакония в моем царстве. Он призывал трон искоренить шайки разбойников, разоряющих нашу страну. Осужденного называли героем, многие считают его могучим воином. Если это правда, он, как никто другой, подходит для выполнения задачи, о которой говорил сам.
Народ в смущении замолчал, а я быстро смахнул слезы с лица и стал внимательно вслушиваться в каждое слово фараона.
— Смертный приговор откладывается на два года. Если осужденный действительно был вдохновлен Гором, когда говорил свою подстрекательскую речь, бог поможет ему справиться с задачей, которую я поручаю ему.
Воцарилась гробовая тишина. Никто из нас, казалось, не был в состоянии понять, что сказал фараон, надежда и отчаяние в равной мере наполняли мою душу.
По знаку царя один из его министров выступил вперед и подал ему на подносе маленькую голубую статуэтку. Фараон поднял ее и объявил:
— Я вручаю вельможе Харрабу ястребиную печать фараона. Власть этой печати разрешает ему вербовать любого человека и брать любой военный материал, который сочтет нужным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
Дважды во время речи фараона, которая показалась мне бесконечной, я чувствовал, что теряю равновесие и вот-вот упаду в обморок. Однако заставлял себя держаться, пока царь монотонным голосом произносил прописные истины и полуправды, пытаясь скрыть настоящее положение дел в царстве и умиротворить народ.
Как и следовало ожидать, он ни разу не упомянул красного фараона Севера или гражданскую войну, развязанную в стране, если не считать таких туманных выражений, как «наши смутные времена» или «дезертирство» и «мятеж». Однако, прислушавшись, я внезапно понял, что он говорит о том же, о чем упоминал Тан в своей речи, и даже пытается найти средство против каждого из упоминаемых зол.
Правда, делал это, как обычно, неумело и неуверенно. И все же он запомнил то, что говорил Тан, и это придало мне силы и заставило сосредоточиться на словах фараона. Я постарался протиснуться через толпу, чтобы получше разглядеть трон и его самого. К тому времени, когда мне это удалось, царь говорил о наглости и дерзости рабов и о непорядочности низших слоев общества. Тан упоминал об этом в своей речи. Решение фараона меня изумило:
— Отныне владелец раба может наказывать его за дерзость пятьюдесятью ударами кнута, не обращаясь к властям за разрешением.
Я улыбнулся, вспомнив, как этот же фараон чуть было не разрушил само государство двенадцать лет назад, объявив нечто прямо противоположное сразу после воешествия на трон. Он еще был полон добрых идей и решился полностью уничтожить древний, честный и благородный институт рабства. Хотел выпустить на свободу всех рабов в Египте и сделать каждого раба свободным человеком.
Даже теперь, через столько лет, я не могу понять, что заставило его пойти на такой неразумный шаг. Я считал рабство и крепостное право институтами, на которых основано величие наций. Отбросы общества не могут править. Управление страной можно доверить только тем, кто был рожден и воспитан в готовности управлять другими. Свобода — это привилегия, а не право. Толпе нужен сильный властелин. Если его не будет, в стране воцарится анархия. Абсолютный монарх, рабство и крепостное право — вот три опоры, на которых держится наше государство и которые позволили нам стать цивилизованными людьми.
Было очень поучительно наблюдать, как рабы сами взбунтовались, почуяв перспективу насильно стать свободными. Я был еще молод в то время, но и меня это очень встревожило: кому хочется быть выброшенным из своего теплого и безопасного убежища на половине мальчиков, чтобы добывать крохи на пропитание в мусорных кучах с толпой других освобожденных рабов. Плохой господин лучше, чем никакой.
Конечно, такой глупый поступок поверг все царство в хаос. Войско было на грани мятежа. Если бы красный фараон Севера воспользовался тогда беспорядком, история страны была бы совершенно иной. В конце концов наш фараон поспешно отменил ошибочный указ об освобождении рабов и сумел удержаться на троне. Теперь же, чуть более десяти лет спустя, он вводил усиленные наказания рабов за дерзость. Это было так характерно для нашего вечно колеблющегося и вечно ошибающегося фараона! Я сделал вид, будто вытираю пот со лба, чтобы скрыть улыбку. Это была первая улыбка, появившаяся на моем лице за последние два дня.
— С этого дня нанесение увечья самому себе с, целью избежать военной службы будет строго наказываться, — монотонно продолжал царь. — Всякий молодой человек, который требует освобождения от военной службы, должен будет предстать перед судом из трех военачальников, из коих хотя бы один должен быть в ранге не ниже начальника сотни.
На этот раз на моем лице появилась улыбка одобрения, неохотного, но одобрения. Хоть раз фараон пошел по правильному пути. Я с наслаждением погляжу, как Менсет и Собек покажут свои кисти рук с отрезанными большими пальцами какому-нибудь ветерану речных войн. С каким нежным сочувствием он их выслушает!
— Штраф за этот проступок составит тысячу золотых колец. — Клянусь круглым пузом Сета, это заставит молодых красавчиков вздрогнуть, а вельможе Интефу придется заплатить штраф от их имени!
Несмотря на все тревоги, я почувствовал, что настроение мое улучшается. Фараон продолжал:
— С нынешнего дня каждая блудница, занимающаяся своим ремеслом в общественном месте, если это место не отведено для таких занятий властями, будет наказываться штрафом в десять золотых колец. — На этот раз я едва сумел сдержать смех. Вот так благочестивый Тан постарался превратить всех мужчин Фив в честных и аскетичных граждан. Мне стало интересно, как солдаты и моряки, отправляющиеся в увольнение, отнесутся к подобному вмешательству в их развлечения. Ясность ума фараона, как обычно, продолжалась недолго. Каждый дурак знает, что бессмысленно законодательным путем управлять половыми потребностями людей.
Несмотря на сомнения в мудрости нашего царя, я почувствовал, что мной овладевает какой-то восторженный трепет. Очевидно, царь очень серьезно отнесся ко всему, о чем говорил Тан в своей речи. Сможет ли он теперь обвинить Тана в подстрекательстве к мятежу? Однако фараон еще не закончил.
— До моего сведения было доведено, что некоторые чиновники нашего государства злоупотребляют моим расположением и постами, которые я доверил им. Эти чиновники, занимающиеся сбором податей и управлением имуществом, обязаны будут представить отчет о своей деятельности. Если их признают виновными в расхищении имущества и взяточничестве, они будут немедленно осуждены на смерть через удушение.
Народ заволновался, люди недоверчиво зашептались: неужели царь действительно хочет обуздать своих сборщиков податей?
Затем в задних рядах раздался крик:
— Велик наш фараон! Да здравствует фараон! — Крик был подхвачен толпой, и храм зазвенел от восторженных криков. Царь совершенно не ожидал таких восторгов со стороны присутствующих, по крайней мере так скоро. Даже мне со своего места вдали от трона было видно, что ему это понравилось. Хмурое лицо, казалось, чуть-чуть просветлело, словно двойная корона перестала давить лоб. Теперь я был уверен, что у Тана есть шанс избежать удавки палача.
Когда крики восторга наконец смолкли, царь продолжил. И, как обычно, свел на нет все, чего смог добиться.
— Моему доверенному лицу, великому визирю, вельможе Интефу поручается лично провести расследование деятельности всех государственных чиновников. Ему будут даны полномочия обыскивать жилища и заключать под стражу их самих. Он будет дарить жизнь или смерть.
На этот раз одобрительные крики были лишь слабым эхом предыдущих восторгов. Я воспользовался ими, чтобы скрыть издевательскую усмешку. Фараон посылал голодного леопарда в курятник считать цыплят. То-то вельможа Интеф позабавится в царской сокровищнице! А какое перераспределение доходов произойдет, когда мой господин начнет разбирать дела и доить сборщиков податей, вытягивая из них тайные сбережения!
У нашего фараона был редкий дар уничтожать или разрушать самые благородные чувства и намерения своим неумелым правлением. Мне стало интересно, какую еще глупость он совершит, и не пришлось долго ждать.
— Довольно долгое время меня беспокоили беззакония, творящиеся в Верхнем царстве и угрожающие жизни и имуществу честных подданных. Я решил заняться этими вопросами, когда придет срок. Однако недавно мне напомнили о них столь несвоевременно и вредоносно, что это походило на подстрекательство к мятежу. И произошло это под прикрытием праздника Осириса. Однако праздник божества не может защитить изменника и богохульника, который осмелился оскорбить своими нападками личность и божественную природу царя. — Фараон сделал многозначительную паузу. Было ясно, что он говорит о Тане, и я снова критически отнесся к его суждениям. Сильный фараон не стал бы объяснять причины своих поступков народу или пытаться завоевать его одобрение. Он бы просто произнес приговор, и дело было бы кончено.
— Я, разумеется, имею в виду Тана, вельможу Харраба, который исполнял роль великого бога Гора в мистерии Осириса. Тан был заключен под стражу по обвинению в подстрекательстве к мятежу. Мнения моих советников по поводу его вины разделились. Есть среди них люди, которые хотят, чтобы он понес высшую меру наказания… — Я увидел, как вельможа Интеф, стоявший рядом с троном, на какое-то мгновение отвел глаза. Я укрепился в мысли, что он возглавлял тех, кто хотел казнить Тана. — Но есть среди них и те, кто считает, что речь на празднике была вдохновлена божественными силами, и говорил не Тан, вельможа Харраб, а истинный голос великого бога Гора, который решил указать нам на эти недостатки. Если это действительно так, то смертный, чьим голосом бог решил говорить, не может нести ответственности за свои поступки.
Доводы его были справедливы. Однако фараон, достойный двойной короны Египта, не должен объяснять свои действия толпе простых воинов, моряков, крестьян, торговцев и рабов, большинство которых еще не оправилось от чересчур обильных возлияний и ночного веселья. Пока я размышлял над этим, царь дал приказ начальнику личной стражи, стоявшему под троном. Я узнал в нем Нетера, человека, которого посылали за Таном. Нетер красивым шагом отошел от трона и через мгновение вернулся с Таном из святилища в задней части зала.
Сердце мое забилось при виде друга, а затем радость и надежда проснулись в моей душе, когда я заметил, что он не связан, а на ногах нет цепей. У Тана не было оружия и знаков отличия, а одет он был в белую полотняную одежду. Он шел обычной упругой походкой, легко и грациозно, и если не считать заживающей раны на лбу, оставленной мечом Расфера, на нем не было никаких отметин. Его не били и не пытали. С ним не обращались, как с осужденным.
Но скоро мои надежды разлетелись на мелкие кусочки. Тан простерся ниц перед троном, а когда поднялся, фараон строго взглянул на него и заговорил безжалостным голосом:
— Тан, вельможа Харраб, тебя обвиняют в измене и подстрекательстве к мятежу. Я нахожу, что ты виновен в обоих преступлениях, и приговариваю тебя к смерти через удушение — обычному наказанию изменника.
Когда Нетер набросил на шею Тана пеньковую веревку, чтобы пометить его как осужденного на смерть, люди, увидевшие это, застонали, какая-то женщина зарыдала, и очень скоро храм наполнился воплями и плачем. Никогда еще объявление смертного приговора не сопровождалось такими горестными криками. Ничто не могло более ясно показать ту любовь, которую люди испытывали к Тану. Я рыдал вместе с ними, слезы лились из моих глаз и водопадом струились на грудь.
Телохранители царя набросились на толпу, избивая людей древками длинных копий, пытаясь заставить плачущих замолчать. Но все было тщетно. Я заорал через головы людей:
— Смилуйся, великодушный фараон! Смилуйся над благородным Таном!
Какой-то стражник ударил меня копьем по голове, и я, полуоглушенный, упал на землю, но крик мой подхватили.
— Смилуйся, умоляем тебя, о божественный фараон! — Страже пришлось приложить немало усилий, чтобы восстановить хоть какое-то подобие порядка. Многие женщины по-прежнему всхлипывали.
Только когда фараон заговорил снова, все замолчали, и каждый четко расслышал его слова:
— Осужденный на смерть жаловался на беззакония в моем царстве. Он призывал трон искоренить шайки разбойников, разоряющих нашу страну. Осужденного называли героем, многие считают его могучим воином. Если это правда, он, как никто другой, подходит для выполнения задачи, о которой говорил сам.
Народ в смущении замолчал, а я быстро смахнул слезы с лица и стал внимательно вслушиваться в каждое слово фараона.
— Смертный приговор откладывается на два года. Если осужденный действительно был вдохновлен Гором, когда говорил свою подстрекательскую речь, бог поможет ему справиться с задачей, которую я поручаю ему.
Воцарилась гробовая тишина. Никто из нас, казалось, не был в состоянии понять, что сказал фараон, надежда и отчаяние в равной мере наполняли мою душу.
По знаку царя один из его министров выступил вперед и подал ему на подносе маленькую голубую статуэтку. Фараон поднял ее и объявил:
— Я вручаю вельможе Харрабу ястребиную печать фараона. Власть этой печати разрешает ему вербовать любого человека и брать любой военный материал, который сочтет нужным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103