Когда он вернулся, было уже почти поздно. Силы жеребенка были на исходе. Дыхание становилось все более редким и судорожным, и я чувствовал, как жизнь покидает его. Я нащупал пальцем кольца на трахее в том месте, где шея переходит в грудь. Легким ударом скальпеля надрезал кожу и обнажил жилистую трубку, а затем вдавил острие скальпеля в трахею и проткнул ее. Воздух со свистом вошел в отверстие, и я увидел, как грудь лошади поднялась, а легкие наполнились. Она снова задышала ровно и глубоко, но я заметил, что отверстие в трахее начинает затягиваться кровью и слизью.
В лихорадочной спешке я отрезал ножом трубочку из бамбука от корпуса ближайшей колесницы и вставил ее в отверстие. Она держала отверстие открытым, жеребенок перестал биться и задышал ровно и спокойно через бамбуковую трубочку.
— Гуи! — закричал я. — Я покажу тебе, как спасти лошадей!
Еще до наступления темноты я научил не меньше сотни конюхов и колесничих выполнять эту грубую, но действенную операцию. Мы работали всю ночь при неровном свете масляных светильников.
К этому времени в царских табунах уже было более тринадцати тысяч лошадей. Мы работали, кровь из разрезанных глоток сворачивалась у нас на руках, и они почернели до самых локтей. Когда силы покидали нас, мы падали на сено и спали около часа, а потом вставали и снова принимались за работу.
Некоторых лошадей болезнь поразила не так сильно. Я назвал эту болезнь «желтым душителем». Те из лошадей, которые перенесли ее легче, казалось, имели врожденную способность противостоять ей: истечение гноя из ноздрей у них было не более обильным, чем у гну, и они оставались на ногах и выздоровели через несколько дней.
Многие лошади умерли еще до того, как мы вскрыли им трахеи. Некоторые, которым мы успели сделать эту операцию, умерли позже от воспаления и осложнений, связанных с нанесенными ранами. Разумеется, часть лошадей оказалась в отрядах, которые ушли на равнины, и там я не мог помочь им. Царевич Мемнон потерял каждые две из трех лошадей. Ему пришлось оставить свои колесницы и вернуться в Кебуи пешком.
Когда мор прошел, мы недосчитались более половины табуна. Умерло семь тысяч голов, а те, что остались, были настолько слабыми и истощенными, что им потребовалось много месяцев, пока они восстановили силы и смогли работать в упряжке. Жеребенок Терпения выжил и заменил в моем сердце свою мать. Он занял правое место в моей упряжке и стал таким сильным и надежным, что я назвал его Утес.
— Как повлияло это поветрие на наше возвращение в Египет? — спросила меня госпожа.
— Оно отбросило нас назад на несколько лет, — сказал я и увидел боль в ее глазах. — Мы потеряли самых лучших и обученных старых лошадей, таких, как Терпение.
Нам придется снова разводить лошадей в царских табунах и обучать молодых работе в упряжке.
В следующем году я с ужасом ожидал миграцию гну, однако, когда они пришли снова и ковром покрыли равнину, Хабани оказался прав. Лишь немногие из наших лошадей заболели желтым душителем; они перенесли его в легкой форме и уже через несколько недель после болезни могли работать в упряжке.
Меня очень удивило то, что жеребята, родившиеся сразу после первого поветрия желтого душителя и сами не перенесшие болезни, тем не менее оказались стойкими к этой болезни, как и их матери, переболевшие в свое время. Казалось, что способность противостоять болезни они получили с молоком матери. Теперь я был уверен, что это поветрие уже не ударит по нашим табунам с такой ужасной силой.
ТЕПЕРЬ моей главной обязанностью стало сооружение гробницы фараона в горах. Мне пришлось проводить много времени в этих диких и грозных краях, и я полюбил горы и их переменчивый нрав. Горы непредсказуемы, как красавица. Иногда кажутся спокойными и отрешенными, прячась в густом покрывале облаков, где то и дело мерцают молнии и грохочет гром. Временами милы и соблазнительны, они манят, предлагая открыть свои тайны и познать опасные наслаждения.
Хотя в моем распоряжении находилось восемь тысяч рабов и лучшие наши ремесленники и художники помогали мне, работа на строительстве шла медленно. Я понимал, что нам понадобится много лет на сооружение изысканного мавзолея, который пожелала моя госпожа, и на украшение гробницы, соответствующее рангу владыки двух царств. По правде говоря, спешить не было необходимости, так как на восстановление царских табунов требовалось время, как и на обучение пеших отрядов шилуков, которые должны были по боеспособности сравняться с отрядами гиксосов, своих будущих противников.
Когда я был свободен от работы в горах, то проводил время в Кебуи, где меня ожидали мириады забот и удовольствий. Я учил двух маленьких царевен и разрабатывал новую тактику военных действий с вельможей Таном и царевичем.
К этому времени стало ясно, что в один прекрасный день именно Мемнон будет командовать всеми отрядами колесниц. Тан так и не преодолел своего недоверия к лошади. Он остался пехотинцем и моряком до мозга костей, а теперь, старея, становился все более консервативным и все чаще следовал обычаю при выучке своих новых воинов, шилуков.
Царевич был смелым и изобретательным колесничим. Каждый день он приходил поговорить со мной о десятке новых идей. Одни из них были надуманными, другие — совершенно гениальными. Мы испытали их все, даже те, которые я считал невозможными. Ему исполнилось шестнадцать лет, когда царица Лостра возвела его в ранг лучшего из десяти тысяч.
Теперь Тан редко ездил со мной на колеснице, и я малопомалу превратился в главного возницу Мемнона. Между нами установилась почти инстинктивная связь, которая распространялась также на нашу любимую упряжку, Утеса и Цепь. Когда мы шли походом, Мемнон по-прежнему любил править лошадьми, и я стоял в колеснице позади него. Однако, как только мы вступали в бой или начинали охоту, он бросал мне вожжи и хватал с подставки дротики или лук. Я же вел колесницу в самую гущу боя и правил упряжкой, участвуя в построениях колесниц, которые мы с ним придумали.
Мемнон рос и становился все сильнее, скоро мы с ним начали получать все призы на играх и военных состязаниях, которые часто разнообразили нашу жизнь в Кебуи. Сперва мы стали первыми в гонках на колесницах по прямой, где Утес и Цепь могли полностью проявить свою стремительность. Затем выигрывали соревнования по стрельбе из лука и метанию дротиков. Очень скоро мы прославились как колесница, которую нужно победить, чтобы получить ленточку чемпиона из рук царицы Лостры.
Я помню, как наша колесница под приветственные крики толпы летела к последним воротам дистанции. Я правил лошадьми, а Мемнон, стоя за моей спиной, метал налево и направо дротики по набитым соломой чучелам. Потом наша колесница неслась вперед, и царевич вопил за моей спиной, как демон, а его длинные курчавые волосы развевались на ветру, как хвост атакующего льва.
Очень скоро царевич начал преуспевать в состязаниях иного рода, и на этот раз без какой-либо помощи с моей стороны. Всякий раз, когда он проходил мимо молоденьких девушек со сверкающим «Золотом доблести» на груди и ленточкой победителя состязаний в волосах, они начинали хихикать, краснеть и искоса поглядывали на него. Однажды я слишком поспешно зашел в его шатер, так как у меня были важные вести, и тут же остановился, увидев, что мой царевич ничего вокруг себя не замечает, кроме нежного молодого тела и симпатичного личика девушки, которую оседлал. Я молча попятился назад и вышел, слегка опечаленный тем, что возраст невинности царевича уже позади.
И все же ни одна из этих радостей не могла сравниться с драгоценными часами, которые я проводил со своей госпожой. В возрасте тридцати трех лет она достигла расцвета зрелой красоты. Тонкий ум и достоинство излучала даже ее походка. Лостра стала истинной царицей — женщиной, которая правит сама.
Весь народ любил, но вряд ли кто-нибудь любил ее больше, чем я. Даже Тан не мог сравниться со мной по преданности. Я гордился тем, что она по-прежнему нуждалась во мне и продолжала полагаться на меня, на мои суждения и советы, доверяя мне во всем. Сколькими бы радостями ни благословила меня жизнь, госпожа моя навсегда останется величайшей любовью моей жизни.
СЛЕДОВАЛО бы наслаждаться полнотой жизни, однако беспокойство всегда было свойственно мне, а теперь его усиливала страсть к путешествиям, охватившая меня. Всякий раз, когда я отдыхал от трудов на строительстве гробницы фараона, я поднимал глаза на окружающие скалы, и горы манили меня. Я начал ходить на короткие прогулки по их величественным и пустынным ущельям. Чаще всего я отправлялся один, но иногда Гуи или кто-нибудь другой сопровождал меня.
Гуи был со мной, когда я впервые увидел стадо диких козерогов на крутых скалах высоко в горах. Этой разновидности диких коз я еще не видел. Они были вдвое выше диких коз долины Нила, а у некоторых старых баранов на голове высились такие огромные закрученные рога, что делали их чудищами из сказок.
Гуи принес весть о гигантских козерогах в Кебуи, где у слияния двух рек расположился наш народ. Через месяц вельможа Тан прибыл в долину гробницы фараона вместе с царевичем Мемноном. Царевич стал таким же ярым охотником, как и его отец, и не меньше последнего жаждал поохотиться на небывалую дичь. Что же касается меня, я обрадовался возможности исследовать высокогорье в таком обществе.
Мы собирались подняться только до первой гряды горных вершин. Но стоило нам взобраться на перевал, как перед нами открылся такой простор, что у нас захватило дух. На горизонте мы увидели огромные горы цвета шкуры льва и формы наковальни. По сравнению с ними вершина, на которой мы находились, казалась карликом. Они манили нас к себе.
Нил бежал нам навстречу по крутым долинам и темным ущельям, где воды его бились о скалы в облаках пены. Мы не могли повсюду следовать за руслом реки и временами поднимались высоко в скалы по головокружительным тропам, вьющимся вдоль крутых склонов хмурых гор.
Заманив нас в свою пасть, горы обрушили на нас свою ярость.
В нашем отряде было около ста человек и десять вьючных лошадей с припасами. Мы встали лагерем на дне одного из глубочайших ущелий и разложили на камнях свежие трофеи Тана и Мемнона, любуясь ими. Перед нами лежали две головы козерогов, самых крупных из тех, каких нам когда-либо приходилось видеть. Рога были настолько тяжелы, что только двое рабов могли поднять их.
Внезапно пошел дождь.
В долине Египта дождь бывает раз в двадцать лет. Никто из нас и вообразить не мог ничего похожего на тот ливень, который обрушился на нас.
Сначала густые черные тучи скрыли узкую полоску неба, видневшегося далеко вверху между узких стен ущелья, и из солнечного полдня мы мгновенно погрузились в глубокий мрак. Холодный ветер пронесся по ущелью и остудил наши тела и души. В ужасе прижались мы друг к другу, пытаясь согреться.
Затем из мрачной тучи в скалу ударила молния, и грохот прокатился по ущелью. Воздух наполнился запахом серы, искры посыпались со скал. Эхо усиливало раскаты грома, и земля задрожала у нас под ногами.
Потом пошел дождь. Он не падал с неба в виде капель. Казалось, струи Нила, срывающиеся с каменного уступа порогов во время половодья, обрушились на нас. Дышать стало нечем, рот и ноздри заливала вода, и мы почувствовали, что тонем в этих потоках. Дождь лил настолько плотно, что нельзя было разглядеть фигуру человека на расстоянии вытянутой руки. Струи с такой яростью обрушивались на наши плечи, что мы сгибались под их тяжестью и пытались укрыться под нависшими над нашими головами скалами. Но даже под ними шум дождя оглушал нас, а брызги кололи кожу, как рой разъяренных шершней.
Стало холодно. Я никогда не испытывал такого холода. Одежда наша состояла из тонкой полотняной ткани. Холод лишал наши тела силы, и мы задрожали так, что зубы начали стучать в наших ртах, даже изо всех сил сжимая челюсти, мы не могли остановить их.
Затем я услышал иной звук, который перекрывал шум падающего дождя. Это был грохот бурного потока воды. По узкой долине, где мы пытались скрыться от дождя под нависшей скалой, шла серая стена воды. Она протянулась от одного края долины до другого и неслась, сметая все на своем пути.
Меня подхватило и понесло. Я кувыркался в воде, меня било о скалы, и я почувствовал, что жизнь покидает мое тело, а ледяная вода наполняет внутренности. Тьма опустилась на меня, и я решил, что умер.
Я смутно помню, как чьи-то руки вытащили меня из потока и поволокли на темный далекий берег. Голос царевича позвал меня. Еще не открыв глаз, я почувствовал запах дыма, и бок мой согрело тепло пламени.
— Таита, очнись! Скажи что-нибудь, — голос зазвучал настойчивее, и я открыл глаза. Лицо расплывалось у меня перед глазами, но я заметил, что Мемнон улыбается мне. Потом царевич сказал через плечо: — Он очнулся, вельможа Тан.
Я увидел, что нахожусь в пещере, а снаружи наступила ночь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103