Тут я услышал, что женщины возвращаются. Их голоса эхом раздавались в коридоре. Масара схватила меня за руку.
— Ты мне друг, правда? Ты придешь ко мне снова?
— Да, приду.
— Быстрее скажи мне, пока их нет, как его зовут?
— Кого?
— Того, кто был с тобой в первый день на реке. Кто похож на молодого бога!
— Его зовут Мемнон.
— Мемнон! — повторила она с каким-то особым почтением. — Это красивое имя. Оно идет ему.
Служанки ворвались в комнату, и Масара снова схватилась за живот и застонала, как будто вот-вот умрет. Я цокал языком и тряс головой, чтобы растревожить и без того перепуганных женщин, пока смешивал настой из трав, который вряд ли причинил бы ей вред, а затем пообещал вернуться утром.
Утром Масаре стало лучше, и мне удалось посидеть с ней. В комнате находилась одна из женщин, но ей скоро стало скучно, и она отошла в дальний угол. Мы с Масарой обменялись несколькими словами.
— Мемнон что-то говорил мне. Я не могла понять его. Что он сказал?
— Он сказал: «Я вернусь за тобой. Будь храброй. Я вернусь за тобой».
— Этого не может быть. Он же не знает меня. Мы встретились на какое-то мгновение, — она покачала головой, и слезы показались на глазах. — Неужели ты думаешь, что это правда? — спросила таким умоляющим тоном, что я разволновался и не стал расстраивать ее.
— Он наследник короны Египта и человек чести. Мемнон никогда не говорит неправды.
Это единственное, что нам удалось сказать друг другу, но я пришел к ней на следующий день. Она сразу попросила меня:
— Повтори еще раз, что Мемнон сказал мне. — И мне пришлось повторить его обещание.
Аркоуну я сказал, что Масаре стало лучше, но ей надо разрешить ежедневные прогулки на стене крепости, иначе я не отвечаю за ее здоровье.
Царь размышлял об этом целый день. Масара была ценным достоянием: он заплатил за нее целый вьюк серебра. Поэтому в конце концов он дал согласие.
Наши прогулки постепенно становились все длиннее и длиннее, и стража привыкла видеть нас рядом. В конце концов нам с Масарой позволили проводить вместе каждое утро, гуляя по стенам Адбар Сегеда и разговаривая.
Масара хотела знать все о царевиче Мемноне, и я судорожно копался в своей памяти и сообщал ей разные истории. Полюбившиеся рассказы мне приходилось повторять снова и снова, пока она не заучивала их наизусть и тогда уже поправляла меня, если я ошибался. Больше всего ей понравилось повествование о том, как он спас меня и Тана от раненого слона, а потом получил за это «Золото доблести».
— Расскажи мне о его матери, о царице, — просила Масара. — Расскажи мне о Египте, о ваших богах. Расскажи мне о том времени, когда Мемнон был еще совсем маленьким. — Она всегда возвращалась к нему, а я был рад удовлетворять эти просьбы, так как тосковал о своей семье. Рассказы о ней, казалось, делали ее ближе.
Однажды утром девушка пришла ко мне расстроенная.
— Прошлой ночью мне приснился ужасный сон. Мне приснилось, что Мемнон вернулся за мной, а я не могла понять, что он говорит мне. Ты должен научить меня египетскому языку, Таита. Мы начнем сегодня же, сейчас же!
Она отчаянно хотела выучить египетский, а глупенькой ее назвать было трудно. Учение продвигалось очень быстро. Скоро мы уже могли разговаривать на египетском и получили полезную возможность говорить в присутствии стражи так, чтобы она нас не понимала.
Когда мы не говорили о Мемноне, то обсуждали план побега. Разумеется, я думал об этом с тех пор, как попал в Адбар Сегед, но ее размышления помогали мне. Всегда полезно сравнить свои планы с чужими.
— Даже если тебе удастся бежать из крепости, ты не пройдешь через горы без посторонней помощи, — предупреждала Масара. — Тропы здесь перепутаны, как плохой моток шерсти. Ты не сможешь распутать их. Каждый клан воюет со своими соседями. Незнакомцам никто не доверяет, и тебе тут же перережут горло, как шпиону.
— Что же нам делать?
— Если тебе удастся бежать, тебе нужно отправиться к моему отцу. Он защитит тебя и проводит к твоему народу. Ты скажешь Мемнону, где я, и он придет спасти меня, — когда она произнесла эти слова, ее глаза сияли таким доверием, что я не выдержал и отвернулся.
Я понял, что Масара придумала себе образ Мемнона, который не имел ничего общего с реальностью. Влюбилась в бога, а не в молодого переменчивого человека, такого же, как она. Вина за это лежала на мне, так как именно я рассказывал ей хорошие и умные сказки о царевиче. Однако теперь я уже не мог причинить боль и разбить надежды, которые помогали ей пережить пленение.
— Если я отправлюсь к Престеру Бени-Джону, он подумает, что я шпион Аркоуна. И отрубит мне голову. — Я попытался сложить с себя те обязательства, которые девушка на меня возлагала.
— Я подскажу тебе, что ему говорить. Ты расскажешь ему нечто такое, о чем знаем только мы — он и я, и докажешь, что пришел от меня.
Она загнала меня в угол, и я попытался вывернуться другим способом.
— А как я найду дорогу в крепость твоего отца? Ты же сама мне сказала, что тропы в горах перепутаны, как в плохом мотке.
— Я расскажу тебе дорогу. Ты очень умен и хорошо все запомнишь.
Разумеется, к этому времени я полюбил ее не меньше моих маленьких царевен. И готов был пойти на любой риск, лишь бы избавить Масару от страданий. Она так напоминала мне мою госпожу в ее возрасте, что я ни в чем не мог ей отказать.
— Хорошо, говори.
Итак, мы начали думать о моем побеге. Для меня все это было игрой, в которую я играл только для того, чтобы поддержать в Масаре надежду на избавление и внушить ей бодрость. Не мог же я всерьез считать, что найду дорогу из каменной башни.
Мы обсудили множество разных способов побега, даже спуск по веревке со скалы, хотя каждый раз, когда я глядел в пропасть, у меня начинались судороги. Масара начала собирать обрывки шерсти и тряпок и прятать их под матрацем. Она решила сплести из них веревки. Я не стал говорить ей, что веревка достаточной прочности и длины займет всю ее комнату от пола до потолка.
Два долгих года томились мы на вершине скалы в Адбар Сегеде, но так и не смогли придумать способ побега. Масара не теряла веры. Каждый день она спрашивала меня:
— Что Мемнон говорил мне? Скажи еще раз, что он мне обещал.
— Он говорил: «Я вернусь за тобой. Будь храброй».
— Я храбрая, правда, Таита?
— Ты самая храбрая девочка на свете.
— Повтори, что ты скажешь отцу, когда увидишь его. Я повторял ее указания, а потом она обычно рассказывала мне новый план побега.
— Я поймаю воробья из тех, которых прикармливаю на террасе, а ты напишешь письмо моему отцу и расскажешь, где я. Мы привяжем письмо к ноге воробья, и он отнесет его отцу.
— Воробей скорее всего полетит прямо к Аркоуну, а он выпорет нас обоих как следует и не разрешит нам видеться.
В конце концов я все-таки бежал из Адбар Сегеда и покинул крепость верхом на прекрасной лошади. Аркоун собирался в очередной поход против царя Престера Бени— Джона. Мне было приказано сопровождать его в качестве личного игрока в дом.
Когда я провел свою лошадь с завязанными глазами по мосту и оглянулся назад, Масара стояла на стене и смотрела на меня. Она казалась такой одинокой и прекрасной. Кричала мне на египетском, и я едва мог расслышать слова в свисте ветра.
— Скажи ему, что я жду его. Скажи ему, что я была храброй, — потом девушка заговорила тихо, и я не был уверен, что правильно разобрал ее слова: — Скажи ему, что я люблю его.
От ветра слезы на моих щеках стали холодными, как лед. Я ехал верхом по Амбе Камаре.
НАКАНУНЕ сражения Аркоун заставил меня сидеть с ним допоздна в шатре. Он отдавал последние приказы своим командирам и точил голубой меч. Время от времени сбривал лезвием несколько волосинок на руке и удовлетворенно кивал. Под конец натер клинок очищенным бараньим жиром. Этот странный серебристый металл приходилось хорошо смазывать, иначе на нем появлялся красный налет, словно клинок кровоточил. Голубой меч пленил меня так же, как и Тана. Временами, когда Аркоун находился в особенно благожелательном настроении, он разрешал мне подержать его. Металл этот был на удивление тяжелым, а в остроту клинка трудно было поверить. Представить только, какой хаос это оружие будет наводить в бою в руках такого фехтовальщика, как Тан! Если мне суждено с ним встретиться, он захочет узнать историю этого меча, поэтому я расспрашивал Аркоуна, и тот без устали хвастался передо мной.
Говорил, что клинок его был выкован в сердце вулкана одним из языческих богов Эфиопии. Прапрадед Аркоуна выиграл этот меч у бога во время партии в дом, которая продолжалась двадцать дней и двадцать ночей. Все это казалось вполне вероятным, за исключением игры в дом. Если прапрадед Аркоуна играл так же успешно, как и сам Аркоун, только очень глупый бог мог проиграть ему меч.
Аркоун спросил мое мнение о плане сражения. Он знал, что я изучал тактику военных действий. Разумеется, я сказал, что план у него гениальный. Воюют эфиопы не лучше, чем играют в дом. Разумеется, их местность не позволяет полноценно использовать лошадей, и колесниц у них нет, однако сражение они ведут самым бессмысленным и беспорядочным образом.
Великий план Аркоуна состоял в том, чтобы разделить войско на четыре отряда, которые спрячутся в скалах, а затем по очереди будут бросаться вперед, захватывать заложников, резать глотки и спасаться бегством.
— Ты один из величайших военачальников в истории земли, — сказал я Аркоуну. — Мне хочется написать свиток и восхвалить в нем твой гений.
Мысль эта ему понравилась, и он пообещал снабдить меня всем необходимым по возвращении в Адбар Сегед.
Оказалось, что Престер Бени-Джон был военачальником столь же смелым и прозорливым. На следующий день мы встретили его войско в широкой долине, окруженной крутыми скалами. О месте сражения оба противника договорились за несколько месяцев до этого. Престер Бени— Джон занял позиции еще до нашего прибытия на поле боя. Он сам вышел вперед и начал с безопасного расстояния выкрикивать оскорбления и вызывать Аркоуна на бой.
Престер Бени-Джон был высоким, как жердь, человеком с длинными седыми волосами до пояса. С такого расстояния я не мог разглядеть черты его лица, но женщины говорили, что в молодости он был самым красивым мужчиной Эфиопии, и у него было двести жен. Некоторые женщины даже убивали себя из любви к нему. Судя по всему, в гареме его таланты принесли бы больше пользы, чем на поле боя.
Когда Престер Бени-Джон закончил свою речь, Аркоун вышел вперед и произнес свою. Эхо подхватывало цветастые, витиеватые оскорбления и разносило их по долине. Я даже постарался запомнить кое-какие удачные изречения — их стоило записать.
Я ожидал, что сражение начнется, как только Аркоун закончит, но я был не прав. С обеих сторон нашлось еще несколько охотников поговорить. Я согрелся на солнышке за камнем и заснул, улыбаясь тому, как легко Тан с сотней синих разобрался бы с этими ораторами.
Проснулся я после полудня, разбуженный громом оружия. Аркоун начал первую атаку. Один из его отрядов побежал вперед к позициям Престера Бени-Джона, грохоча мечами по круглым щитам. Очень скоро он вернулся на исходные позиции, не испытав потерь и не нанеся ущерба врагу.
Снова начался обмен оскорблениями, а потом пришел черед атаковать Престеру Бени-Джону. Его войско атаковало и отступило с равной поспешностью и с такими же результатами. Так день и прошел в обмене оскорблениями и атаками. С наступлением темноты оба войска отступили. Мы разбили лагерь у входа в долину, и Аркоун послал за мной.
— Какая битва! — торжественно произнес он, когда я вошел в шатер. — Много месяцев Престер Бени-Джон не посмеет выступать против нас с оружием в руках!
— А сражение не продолжится завтра? — спросил я.
— Завтра мы вернемся в Адбар Сегед, — сказал он мне, — и ты напишешь подробную повесть о моих победах в своем свитке. После такой битвы Престер Бени-Джон скоро запросит мира.
Семь воинов Аркоуна были ранены в этом свирепом сражении, и всех их поразили стрелы, выпущенные с предельного расстояния. Я вытащил наконечники из ран и наложил повязки. На следующий день я проследил, чтобы раненых положили на носилки, и пошел вслед за ними, когда мы отправились в обратный путь.
Один из воинов был ранен в живот и очень страдал. Я понимал, что он умрет от заражения через неделю, но приложил все усилия, чтобы уменьшить его страдания и ослабить тряску на неровностях дороги.
В тот же день после полудня мы подошли к броду через реку, по которому проходили, когда шли сражаться с Престером Бени-Джоном. Масара описывала мне этот брод как приметное место по дороге к ее отцу. Здесь протекала одна из рек, впадающая в Нил с этих гор. Последние несколько дней шли дожди, и уровень воды был высок.
Я начал переправу рядом с носилками раненного в живот воина. Он уже бредил. На полпути через реку я понял, что мы недооценили высоту воды и силу течения. Поток подхватил край носилок и наклонил их.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103