Герман такого счастья не испытывал. Поступки Иоанна зачастую расходились с его словами. Несмотря на просьбы Ла Виро, Иоанн отказался допустить миссионеров Церкви к своей команде. И поставил часовых в конце скальной тропы, чтобы преградить миссионерам дорогу. У него для этого был хороший предлог – он, мол, не хочет, чтобы его внезапно атаковали десантники Клеменса. Ла Виро сказал ему, что препятствовать проходу мирных жителей он не имеет права. Иоанн ответил, что никакого соглашения относительно прохода по тропе не подписывал. Он взял тропу под свой контроль – значит, и права устанавливает он.
Прошло три месяца. Герман тщетно ждал случая отозвать в сторонку Бёртона и Фрайгейта, когда те придут в Аглейо. Они бывали здесь редко, а если и бывали, ему никак не удавалось застать их одних.
Однажды утром Германа вызвали в Храм. Ла Виро сообщил ему новости, только что переданные барабанами. «Внаем не сдается» придет в Аглейо через две недели, и Герингу поручается встретить их в том же месте, что и «Рекс».
Клеменс в Пароландо относился к Герману не слишком дружелюбно, но хотя бы убить его не пробовал. Геринг, поднявшись в рубку, сам удивился своей радости при виде Клеменса и гиганта-титантропа Джо Миллера. И американец тут же узнал его. Миллер заявил, что опознал гостя еще раньше – по запаху.
– Только ты пахнешь не так, как раньше, – добавил он. – Лучше.
– Может, это запах святости, – засмеялся Герман.
– Значит, у порока и добродетели своя химия? – ухмыльнулся Клеменс. – А почему бы и нет? Ну а от меня как пахнет после сорокалетних странствий, Джо?
– Как от зтарых пантерьих какашек.
Ну прямо старые друзья встретились после долгой разлуки! Герман чувствовал, что им почему-то так же приятно видеть его, как ему – их. Возможно, это какая-то извращенная ностальгия. Или чувство вины сыграло здесь свою роль. Они, наверное, чувствовали себя ответственными за то, что случилось с ним в Пароландо. Хотя не с чего как будто – Клеменс очень старался удалить его из страны до начала насильственных действий.
Они вкратце рассказали Герману о том, что произошло у них за время их разлуки. А он рассказал о своих приключениях.
Потом все спустились в салон, чтобы выпить и представить Германа разным выдающимся личностям. Сирано де Бержерака вызвали с летной палубы, где он упражнялся в фехтовании.
Француз тоже помнил Германа, хотя и не слишком хорошо. Клеменс еще раз кратко рассказал о деятельности Германа, и тогда де Бержерак вспомнил его проповедь.
Герман подумал, что время определенно изменило и Клеменса, и де Бержерака. Американец, кажется, преодолел свою острую неприязнь к французу, простив ему то, что тот увел у него Оливию Клеменс. Видно, что оба теперь ладят – они болтают, шутят и смеются.
Однако все хорошее когда-нибудь кончается. Герман сказал:
– Вы, наверное, уже слышали, что пароход короля Иоанна пришел в Аглейо три месяца назад? И что он поджидает вас за проливом на западном конце озера?
Клеменс выругался.
– Мы знали, что расстояние между нами быстро сокращается. Но что он остановился – не знали.
Герман рассказал им, как встречал «Рекс» и что случилось потом.
– Ла Виро продолжает надеяться, что вы с Иоанном сможете простить друг другу обиды. Он говорит, что после столь долгого времени уже не важно, кто начал первым. Он говорит…
Клеменс покраснел и насупился.
– Легко ему говорить о прощении! Ну и пусть толкует о нем хоть до Судного дня – его дело! От проповедей еще никому вреда не бывало, бывает даже и польза – если охота вздремнуть.
Но я не затем проделал такой путь, преодолев все трудности, душевные муки и измены, чтобы погладить Иоанна по головке и признать, что он, в сущности, хороший мальчик, несмотря на все свои пакости – а потом поцеловать его и помириться.
«Ты, Иоанн, потрудился на славу, чтобы уберечь мой пароход от всех злодеев-грабителей, что пытались отнять у тебя столь дорого доставшееся тебе судно. Какого черта, Иоанн – я ненавидел, презирал и проклинал тебя, но все это в прошлом. Я не злопамятен – я добродушный простачок».
– Черта с два! – взревел Клеменс. – Я потоплю его пароход, который так любил когда-то! Теперь он мне не нужен! Иоанн обесчестил его, превратил в бордель, провонял его! Я потоплю его, чтобы не видеть больше. И так ли, этак ли, но избавлю мир от Иоанна Безземельного. Когда я покончу с ним, он станет Иоанном Бездыханным!
– Мы надеялись, – сказал Герман, – что после стольких лет – через два поколения, как считали раньше – ваша ненависть остыла, а то и угасла совсем.
– Еще бы, – саркастически отозвался Клеменс. – Бывали такие минуты, дни, недели, месяцы, да что там – и годы, когда я не думал об Иоанне. Но когда я уставал от бесконечного странствия по Реке и мне хотелось сойти на берег и остаться там, чтобы отдохнуть от шума колес, от всей этой рутины, от трехразовой ежедневной подзарядки Граалей и батацитора, от вечных споров, которые надо улаживать, и вопросов, которые надо решать, когда мое сердце останавливалось при виде женщин, похожих на мою любимую Ливи, или Сюзи, или Джин, или Клару – но это были не они… Тогда я, невыразимо усталый, уже готов был сказать: «Принимай судно, Сирано, а я сойду на берег, отдохну, развлекусь и позабуду об этом прекрасном чудовище – уведи его вверх по Реке н не приводи обратно…» И вот тут я вспоминал об Иоанне, о том, что он сделал со мной, и о том, что я сделаю с ним.
И я, собравшись с силами, кричал: «Вперед без страха и сомненья! Вперед, пока не схватим Иоанна-злодея и не отправим его на дно Реки!» Мысль о моем долге и самое горячее мое желание – услышать, как будет визжать Иоанн, прежде чем я сверну ему шею – вот что поддерживало меня на протяжении, как вы изволили выразиться, двух поколений!
– Мне грустно это слышать, – только и сказал Герман. Продолжать разговор на эту тему было бесполезно.
Глава 25
Бёртон, снова мучаясь проклятой бессонницей, тихо вышел из каюты, Алиса не проснулась. Он прошел тускло освещенным коридором с техасской палубы на летную. Туман подбирался к палубе "Б". Палубу "А" уже затопило. Небо над головой сияло звездами, но с запада быстро надвигались тучи. Небо здесь было узким – его закрывали горы по обе стороны долины. «Рекс» стоял в заливе двумя милями выше ущелья, но долина тут была немногим шире. Холодное, мрачное, наводящее тоску место. Иоанну стоило трудов поддерживать в команде боевой дух.
Бёртон зевнул, потянулся и подумал, не закурить ли ему сигарету, а то и сигару. Черт бы драл эту бессонницу! За шестьдесят лет жизни в этом мире пора бы научиться бороться с этим бедствием, от которого он пятьдесят лет страдал на Земле. (Ему было девятнадцать, когда его поразил этот страшный недуг.)
Ему предлагали множество способов излечиться. У индусов дюжина таких средств, у мусульман не меньше. У диких племен Танганьики существуют свои испытанные методы. Да и в этом мире он уже перепробовал с десяток. Нур эль-Музафир, суфи, обучил его методике, которая оказалась несколько поэффективнее прочих. Но за три года, продвигаясь на дюйм-другой ночь за ночью, старая ведьма-бессонница вновь отвоевала свой плацдарм. Порой Бёртон почитал себя счастливцем, если ему удавалось проспать две ночи из семи.
– Ты мог бы победить бессонницу, – сказал ему Нур, – если бы знал, что ее вызывает. Бороться нужно с первопричиной.
– Да. Знай я, в чем она, первопричина, и как ее искоренить – я бы не только бессонницу победил, но и весь мир в придачу.
– Сначала тебе нужно победить самого себя. Но когда это произойдет, ты увидишь, что завоевывать мир не стоит.
Двое часовых у заднего входа на техаску двинулись в обход по полутемной летной палубе, сошлись на середине, отсалютовали винтовками друг другу, повернулись, снова зашагали в конец палубы, повернулись и начали все сначала.
Здесь несли свой четырехчасовой караул Том Микс и Грапшинк. Бёртон заговорил с ними без опаски, зная, что в передней части техаски есть еще двое часовых, двое в рубке и еще множество по всему пароходу. После налета Клеменса Иоанн по ночам ставил часовых везде.
Бёртон поболтал немного с Грапшинком, американским индейцем, на его родном языке, желая выучить и этот. Том Микс внес свой вклад, рассказав сальный анекдот. Все посмеялись, а Бёртон сказал, что слышал другую версию в эфиопском городе Хараре. Грапшинк сознался, что и он слышал нечто подобное на Земле – а было это за тридцать тысяч лет до Рождества Христова.
Бёртон сказал, что проверит другие посты, спустился на главную палубу "Б" и пошел на корму. Проходя мимо светлого пятна в тумане, он краем левого глаза уловил какое-то движение. Не успел он обернуться, как получил удар по голове.
Очнулся он, лежа на спине и глядя в туман. Выли сирены, некоторые совсем близко. Затылок страшно болел. Бёртон ощупал шишку, поморщился и поскорей убрал руку. Шатаясь, он поднялся на ноги и увидел, что по всему пароходу зажглись огни. Люди с криками пробегали мимо. Кто-то остановился – это была Алиса.
– Что случилось? – крикнула она.
– Я знаю только, что меня кто-то оглушил. – И он двинулся на нос, но принужден был ухватиться за стенку.
– Пойдем, я отведу тебя в лазарет.
– К черту лазарет! Веди меня в рубку. Надо доложить королю.
– С ума сошел. А если у тебя контузия или череп поврежден? Тебе даже ходить нельзя. Нужно лечь на носилки.
– Чепуха, – буркнул он и заковылял дальше.
Она заставила его опереться на нее, и они вместе зашагали на нос. Бёртон слышал, как поднимают якоря и скрежещут цепи в клюзах. У паровых пулеметов и ракетных установок выстроились расчеты.
– Что случилось? – спросила у кого-то Алиса.
– Не знаю! Говорят, большой катер увели. Вверх по Реке. Тогда, подумал Бёртон, меня огрел тот, кто стоял на стреме. Он был уверен, что кражу совершили свои же. Вряд ли кто-то мог пробраться на борт незамеченным. Со времен налета по ночам здесь всегда работают сонары, радар, инфракрасные детекторы. Операторы не смеют глаз сомкнуть. Последнего, кто уснул на посту десять лет назад, скинули в Реку через две минуты после разоблачения.
В рубке Бёртону пришлось подождать, пока король найдет минуту и для него. Выслушав доклад о происшедшем, Иоанн не проявил никакого сочувствия: он был вне себя, бранился, отдавал приказы, топотал по рубке.
– Ступай в лазарет, Гвалхгвинн, – велел он. – Если доктор сочтет тебя негодным для службы, пусть тебя заменит Демагтс. Все равно от десантников теперь толку чуть.
– Да, сир, – сказал Бёртон и отправился в госпиталь на палубе "В".
Доктор Доил просветил ему череп рентгеном, очистил и перевязал рану на голове и велел полежать.
– Ни контузии, ни трещины нет. Нужен только покой. Бёртон лег. Вскоре в динамиках раздался голос Струбвелла. Отсутствует двенадцать человек: семеро мужчин и пятеро женщин.
Тут включился Иоанн, слишком злой, как видно, чтобы позволить перечислить их имена первому помощнику. Трясущимся голосом он аттестовал пропавших как «неверных собак, мятежных свиней, подлых вонючих хорьков, трусливых шакалов и желтобрюхих гиен».
– Прямо зверинец, – сказал Бёртон Алисе.
Последовал список имен. Все они были предполагаемые агенты, все говорили, что жили после 1983 года.
Иоанн считал, что они сбежали из страха перед боем.
Не будь он так взбешен, он сообразил бы, что эти двенадцать не раз доказывали свое мужество на деле.
Бёртон-то знал, почему они сбежали. Они хотят побыстрей добраться до башни и не хотят участвовать в ненужном им бою. Поэтому они угнали катер и несутся вверх по Реке со всей возможной скоростью. И надеются, конечно, при этом, что Иоанн не погонится за ними, опасаясь Клеменса.
Иоанн действительно боялся, как бы «Внаем не сдается» не прошел через пролив, пока «Рекс» будет гоняться за катером. Однако у часовых на тропе над проливом была рация, и они сразу доложили бы, если бы противник вошел в ущелье. Но если «Рекс» уйдет слишком далеко вверх, он не успеет вернуться, чтобы блокировать Клеменса.
Учитывая все это, Иоанн все же решил рискнуть. Он не даст дезертирам уйти безнаказанно. Катер нужен ему для боя. Кроме того, королю отчаянно хочется догнать и покарать беглецов.
В былые времена на Земле он велел бы их пытать. Он бы и сейчас охотно предал их дыбе, колесу и огню, но знал, что его команда – большинство ее во всяком случае – такого варварства не потерпит.
Ему позволят разве что расстрелять этих двенадцать, хотя и с тяжелым сердцем – надо же поддерживать дисциплину. Да и кража катера усугубила вину беглецов.
Бёртон застонал.
– Что с тобой, милый? – спросила Алиса.
– Ничего, уже прошло.
Здесь были другие сестры, поэтому он не сказал ей о том, что только сейчас пришло ему в голову: ведь Струбвелл-то остался на борту. Почему? Почему он не ушел с другими агентами?
А Подебрад? Подебрад, чешский инженер, главный подозреваемый? Его тоже не было в списке.
Вот еще один вопрос из тех многих, которые Бёртон задаст когда-нибудь схваченному агенту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58