Буквы, вырезанные в старинном храмовом стиле, были окрашены в черное, а саму доску покрывал совершенно прозрачный, без обычного золотистого оттенка лак, позволявший видеть фактуру красного дуба.
Утренний туман бусинками осел на моем плаще, когда я привязал Гэрлока к столбу перед мастерской. Зима затянулась дольше обычного, а холодная весна пролилась такими дождями, что затопило конюшню. Конечно, в этом была и моя вина – я поленился прочистить дренажную канаву. Выгребать навоз, сбивать сосульки и копаться в снежной жиже, в то время как дождь хлещет по спине и шее, – вот уж истинное удовольствие! Как, впрочем, и мыться после этого без горячей воды.
– Ты, кажется, любишь принимать холодные ванны, почтенный подмастерье, – заметил Бострик обычным своим учтивым тоном и с невозмутимой физиономией.
– Если хочешь, можешь ко мне присоединиться, – столь же невозмутимо предложил я.
Вспоминая подтрунивание Бострика и радуясь долгожданному приходу весны, я рассматривал выставленные на витрине изделия – прежде всего кресло для гостиной столь оригинального образца, каких я не видел даже на рисунках дядюшки Сардита. Легкие изгибы ножек позволяли ему выглядеть легким и изящным при действительной основательности и прочности.
– Эй, ты!
Заслышав хриплый оклик, я поднял глаза.
Тощий парень чуть постарше моих лет, в потрепанной серой рубахе под кожаным фартуком и с прилипшими ко лбу опилками, уставился на меня исподлобья.
– Да? – откликнулся я, выдерживая его взгляд.
– Тебе чего?
– Пригласи его в дом, Гриз-зард, – донесся голос из лавки.
Гриз-зард несколько растерялся, и я вошел внутрь. В помещении стояло три стула, выполненных в элегантном хаморианском стиле, а между ними – низенький столик. Признаться, предназначение таких столиков всегда оставалось для меня загадкой.
Я бы назвал эти изделия добротным, высококачественным браком – они были слишком дороги для торговцев, но недостаточно хороши для знати. Смастерил их, скорее всего, не Пэрлот, а Гриз-зард. Сам мастер если и допускал оплошности, то не столь заметные.
Красноватые угольки тлели в камине, испуская тепло, которое я ощутил в дверях. Пэрлот поднялся мне навстречу.
Я поклонился.
– Итак, мы встречаемся снова, Леррис. Или тебя следует называть «Мастер Леррис»? – промолвил он, остановившись у перегородки, отделявшей маленькие сени от мастерской.
Я снова поклонился и сделал это от души. Он был настоящим мастером своего дела, и некоторые его изделия, вроде того выставленного в витрине кресла, не только не уступали работам дядюшки Сардита, но, возможно, выполнялись с большим вдохновением.
– Не могу не выразить восхищения креслом для гостиной, – промолвил я. – Пожалуй, это лучшее такого рода изделие, какое мне случалось видеть.
– Ты это искренне, парень? – спросил он.
Я снова кивнул.
– Гиз-зард, кончишь ты торчать тут, как болван? Делать, что ли, нечего? По-моему, детали комода еще не готовы.
– Да, хозяин, – пробормотал Гриз-зард и с недоуменным видом направился к верстаку.
– Может, присядешь? – обратился Пэрлот ко мне.
– Только на минутку, почтеннейший.
Я занял кресло, указанное Пэрлотом, а он сел напротив,
– Ну так как, звать тебя мастером?
– Никоим образом, почтеннейший. Ты ведь не знал меня и не видел моей работы. Любой недоучка из Фритауна или Спилдара…
– Ты не таков, Леррис. Я видел твои изделия; они лучше, чем у любого подмастерья в Фенарде, и умение твое растет. Некоторые вещи сработаны на уровне мастера – скажем, кресло, сделанное тобой в прошлом году для Весселя.
Должно быть, у меня поднялись брови.
Пэрлот улыбнулся.
– Он поинтересовался моим мнением. А я, узнав, сколько он заплатил, сказал, что он может считать эту штуковину украденной у Дестрина и что это – лучшая вещь в его доме, не исключая гарнитура для столовой моей работы.
– Ты нам льстишь.
– Нет. Не льщу. И Дестрин, бедняга, тут ни при чем. Это – твоя работа. Мне интересно знать, что ты собираешься делать дальше? Прибрать к рукам Дестринову мастерскую и лавку, а его самого оттереть в сторону?
Голос его звучал безразлично, но темные глаза так в меня и впились.
Я медленно покачал головой:
– Порой мне хотелось бы поступить таким образом. Это самое простое решение, но нечестное и не правильное. Во многих отношениях. Я всего лишь подмастерье, и мне предстоит учиться и учиться.
Гриз-зард пытался одновременно и работать, и подслушивать, что давалось ему с трудом.
– Бострик никогда не достигнет твоего уровня, – заметил Пэрлот.
– Со временем и с опытом он станет неплохим ремесленником.
– Может быть, – улыбнулся мастер. – Но не недооценивай себя, молодой человек. Со времени своего приезда ты сильно изменился. Кроме того, есть большая разница между качеством твоих изделий и твоей души, – он расмеялся. – Бедный Дестрин, душа у него прекрасная, но… – Пэрлот пожал плечами.
– Не думаю, что можно хорошо работать с деревом, не имея гармонии в душе, – сказал я.
– Я тоже, мой мальчик, так не думаю. Но самая распрекрасная душа не является гарантией хорошей работы. Иметь гармонию в душе и быть Мастером гармонии – не одно и то же, – он поднялся и неожиданно спросил:
– А что бы ты добавил к тому креслу в витрине?
– Ничего. Это твое творение. Другое дело, если бы мне удалось сделать что-то столь же прекрасное, но свое.
– Ты и правда так думаешь?
Я кивнул.
– Ну что ж, Леррис, передай Дестрину мои наилучшие пожелания. И постарайся сделать что можешь, пока ты здесь.
Поняв, что разговор окончен, я тоже встал, но перед тем, как выйти на весеннюю улицу, не торопясь, как следует рассмотрел кресло.
Сказанное Пэрлотом насчет Бострика вызвало у меня беспокойство. Как бы ни хотелось мне этого избежать, но вскоре следовало поговорить с Бреттелем. Дестрин продолжал слабеть, и все мои усилия могли разве что продлить упадок,
XLVI
Из оливковой рощи доносятся трели незнакомой птицы. Легкие шаги пересекают посыпанный гравием двор перед кавалерийскими конюшнями.
Над дверью конюшни чадит один-единственный укрепленный в держателе факел. Под ним тихо похрапывает юнец в зеленом мундире стражей самодержца.
Замедлив шаги, женщина с распущенными по плечам длинными темными волосами смотрит на спящего. На ней простая крестьянская одежда, но за спиной – солдатский вещевой мешок, ремни которого врезаются в упругие мускулы плеч.
Она тенью проскальзывает мимо часового в темноту конюшни и на ощупь считает стойла, пока не доходит до третьего.
Конь фыркает.
– Тихо, тихо, – шепчет она.
В полной темноте женщина снимает заплечный мешок и вынимает оттуда два тяжелых пакета со взрывным порошком. Проверив пустые седельные сумы, она осторожно помещает в каждую из них по пакету с порохом и застегивает все застежки.
Пройдя во тьме в дальний конец конюшни, она кладет вещевой мешок на пол. Найдут ли его здесь – не имеет значения. Поутру ее отряд выступает в поход против мятежников Фритауна.
Еще более тихими шагами она выбирается наружу. Пересекает двор и возвращается в свою комнату. Там, не обращая внимания на лежащую на узкой койке светловолосую женщину, она зажигает свечу, сбрасывает крестьянскую блузу и юбку и погружается в ванну, куда заранее набрала холодной воды.
– Кристал… посреди ночи… – бормочет блондинка, садясь и спуская ноги на пол.
– Никогда больше… ни за что.
– Ты о чем?
– Неважно. Видишь там ножницы? – темноволосая указывает на свою койку.
– Ну. А что?
– Дай-ка их мне.
– Но ты ведь не…
– Да. Как я сказала, никогда больше, даже ради всего наилучшего.
Насухо вытеревшись; она надевает линялое белье.
– Но в этом нет смысла.
– Есть. Как раз в этом-то и есть.
Отрезанные черные локоны падают на пол, и ее губы растягиваются в улыбке.
XLVII
Свежий северный ветерок и распустившиеся на клумбах цветы делали прогулку достаточно приятной, невзирая на то, что Бострик шагал так неуклюже, что я все время опасался столкнуться с ним на ходу. Казалось, будто его длинные ноги вышагивают сами по себе, независимо от туловища.
Ни на одной из улиц Фенарда не имелось таблички, хотя все они как-то назывались: Проспект, Ювелирная, Рыночная и так далее. Многие названия я запомнил, прислушиваясь к разговорам. Однако сомневаюсь, чтобы даже коренные жители Фенарда знали наименования всех его бесчисленных тупиков и проулков.
Тем паче, что названия менялись. Из разговора Дейрдре с Бостриком я понял, что в былые времена улица Зеленщиков звалась Трактирной. Лишь Проспект – единственная в Фенарде совершенно прямая и поддерживаемая в порядке улица – всегда оставался Проспектом. Возможно, это было связано с тем, что он представлял собой путь от южных ворот мимо рыночной площади прямо ко дворцу префекта.
Поскольку денек выдался на славу, у меня не было никакого настроения возиться с деталями письменного стола. У Дестрина наступило пусть временное, но улучшение. А Дейрдре, напротив, сопела носом и чихала из-за цветения цветов. Я вызвался пройтись к рыночной площади – взглянуть, не прибыли ли торговцы тканями. И позвал с собой Бострика.
Тот был рад возможности выбраться из мастерской, где я донимал его поучениями, а Дейрдре – жалобами на плохое самочувствие.
– Мы и вправду прогуляемся, почтенный подмастерье?
– Если, конечно, ты, Бострик, не предпочтешь остаться с почтенным хозяином мастерской и поддерживать огонь.
– Поддерживать огонь, должно быть, большая честь…
– Бострик!
– …но все же я предпочел бы прогулку.
Порой мне казалось, будто Бреттель избрал Бострика именно потому, что под его откровенно ироничной почтительностью и незамысловатым юмором скрывалось нечто куда более глубокое.
Мы шли по улице, когда зацокали копыта, и мы увидели скачущего в сторону дворца одинокого гонца.
– Интересно, что за новости он привез?
– Вид у него не шибко радостный. Может быть, самодержец… – Бострик осекся, когда всадник в сером мундире войска префекта налетел прямо на нас, словно нас и не было. Солдат ехал, вперив взгляд куда-то вперед, и вид имел совершенно отсутствующий.
У него не было никакой ауры, вообще никакой, лишь глубокая пустота, в самых глубинах которой слабо ощущалась белизна.
– Что это? – Бострик посмотрел на меня. – Что это с ним?
Я покачал головой, хотя догадывался, в чем дело.
– Ему надо куда-то попасть. Так надо, что он прет напрямик, никого не замечая.
Остальные прохожие – мужчина в синих шелках, торговка с мешком, рыжеволосый подросток с выбитым передним зубом – отступали с дороги гонца, похоже, не заметив в нем ничего необычного.
По другую сторону Проспекта, между двумя серыми каменными зданиями, начиналась улочка, створ которой окаймляли две клумбы с ранними ярко-красными цветами. Мужчина в голубой рубахе и сером кожаном жилете свернул туда чуть ли не украдкой.
– Это что за улица? – спросил я Бострика.
– Которая?
– Вон та, между клумбами. Ты, вроде бы, все здешние переулки знаешь.
– Это, собственно, даже и не улица… – промямлил он, покраснев.
– Может, площадь? – насмешливо спросил я, довольный тем, что, похоже, малость его смутил.
– Не совсем улица… – упрямо повторил он, глядя куда-то в сторону.
– Что ты имеешь в виду? – настойчиво спросил я.
– Ладно. Я тебе покажу. Сам увидишь.
С этими словами Бострик неожиданно повернулся и припустил через Проспект чуть ли не бегом.
Мостовая была узкой, не более половины рода в ширину, зато ее устилали полированные мраморные плиты, не имевшие ни выщербинки, ни царапинки.
Мой взгляд поднялся к балкону, находившемуся чуть выше моей головы, и я увидел стоявшую там рыжеволосую женщину. Трудно было сказать, сколько ей лет. Всю ее одежду составляла лишь легкая полотняная сорочка. Такая тонкая, что я мог видеть все линии тела и даже темные соски.
»…два молодых человека?..»
Неудивительно, что Бострик краснел.
Не глядя на меня, он остановился и пробормотал:
– Это улица… женщин…
– Да что уж там, парнишка, говори прямо – улица потаскух. Или думаешь, мы сами не знаем, кто мы такие?
Я не видел женщину, которая произнесла эти слова, поскольку взгляд мой перескочил с рыжеволосой в сорочке на блондинку в одеянии без пояса, открывавшем взгляду маленькую, но великолепно сформированную грудь.
Почти лишившись дыхания, с затуманенными глазами, я отвернулся и увидел женщину в прозрачной юбке, которая вела к двери давешнего мужчину в голубом шелке.
В открытом незастекленном окне другого дома красовалась еще одна полуодетая женщина, с тончайшей талией и тоже обнаженной, невероятно красивой грудью.
– Желаете получить удовольствие, юноши? Могу, если угодно, ублажить обоих!
Этот голос принадлежал темноволосой красавице, чьи длинные локоны оттеняли кремовую кожу обнаженных плеч и груди. Я чуть не умер, глядя на нее.
Бострик сопел так громко, что я слышал это, несмотря на все свое возбуждение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
Утренний туман бусинками осел на моем плаще, когда я привязал Гэрлока к столбу перед мастерской. Зима затянулась дольше обычного, а холодная весна пролилась такими дождями, что затопило конюшню. Конечно, в этом была и моя вина – я поленился прочистить дренажную канаву. Выгребать навоз, сбивать сосульки и копаться в снежной жиже, в то время как дождь хлещет по спине и шее, – вот уж истинное удовольствие! Как, впрочем, и мыться после этого без горячей воды.
– Ты, кажется, любишь принимать холодные ванны, почтенный подмастерье, – заметил Бострик обычным своим учтивым тоном и с невозмутимой физиономией.
– Если хочешь, можешь ко мне присоединиться, – столь же невозмутимо предложил я.
Вспоминая подтрунивание Бострика и радуясь долгожданному приходу весны, я рассматривал выставленные на витрине изделия – прежде всего кресло для гостиной столь оригинального образца, каких я не видел даже на рисунках дядюшки Сардита. Легкие изгибы ножек позволяли ему выглядеть легким и изящным при действительной основательности и прочности.
– Эй, ты!
Заслышав хриплый оклик, я поднял глаза.
Тощий парень чуть постарше моих лет, в потрепанной серой рубахе под кожаным фартуком и с прилипшими ко лбу опилками, уставился на меня исподлобья.
– Да? – откликнулся я, выдерживая его взгляд.
– Тебе чего?
– Пригласи его в дом, Гриз-зард, – донесся голос из лавки.
Гриз-зард несколько растерялся, и я вошел внутрь. В помещении стояло три стула, выполненных в элегантном хаморианском стиле, а между ними – низенький столик. Признаться, предназначение таких столиков всегда оставалось для меня загадкой.
Я бы назвал эти изделия добротным, высококачественным браком – они были слишком дороги для торговцев, но недостаточно хороши для знати. Смастерил их, скорее всего, не Пэрлот, а Гриз-зард. Сам мастер если и допускал оплошности, то не столь заметные.
Красноватые угольки тлели в камине, испуская тепло, которое я ощутил в дверях. Пэрлот поднялся мне навстречу.
Я поклонился.
– Итак, мы встречаемся снова, Леррис. Или тебя следует называть «Мастер Леррис»? – промолвил он, остановившись у перегородки, отделявшей маленькие сени от мастерской.
Я снова поклонился и сделал это от души. Он был настоящим мастером своего дела, и некоторые его изделия, вроде того выставленного в витрине кресла, не только не уступали работам дядюшки Сардита, но, возможно, выполнялись с большим вдохновением.
– Не могу не выразить восхищения креслом для гостиной, – промолвил я. – Пожалуй, это лучшее такого рода изделие, какое мне случалось видеть.
– Ты это искренне, парень? – спросил он.
Я снова кивнул.
– Гиз-зард, кончишь ты торчать тут, как болван? Делать, что ли, нечего? По-моему, детали комода еще не готовы.
– Да, хозяин, – пробормотал Гриз-зард и с недоуменным видом направился к верстаку.
– Может, присядешь? – обратился Пэрлот ко мне.
– Только на минутку, почтеннейший.
Я занял кресло, указанное Пэрлотом, а он сел напротив,
– Ну так как, звать тебя мастером?
– Никоим образом, почтеннейший. Ты ведь не знал меня и не видел моей работы. Любой недоучка из Фритауна или Спилдара…
– Ты не таков, Леррис. Я видел твои изделия; они лучше, чем у любого подмастерья в Фенарде, и умение твое растет. Некоторые вещи сработаны на уровне мастера – скажем, кресло, сделанное тобой в прошлом году для Весселя.
Должно быть, у меня поднялись брови.
Пэрлот улыбнулся.
– Он поинтересовался моим мнением. А я, узнав, сколько он заплатил, сказал, что он может считать эту штуковину украденной у Дестрина и что это – лучшая вещь в его доме, не исключая гарнитура для столовой моей работы.
– Ты нам льстишь.
– Нет. Не льщу. И Дестрин, бедняга, тут ни при чем. Это – твоя работа. Мне интересно знать, что ты собираешься делать дальше? Прибрать к рукам Дестринову мастерскую и лавку, а его самого оттереть в сторону?
Голос его звучал безразлично, но темные глаза так в меня и впились.
Я медленно покачал головой:
– Порой мне хотелось бы поступить таким образом. Это самое простое решение, но нечестное и не правильное. Во многих отношениях. Я всего лишь подмастерье, и мне предстоит учиться и учиться.
Гриз-зард пытался одновременно и работать, и подслушивать, что давалось ему с трудом.
– Бострик никогда не достигнет твоего уровня, – заметил Пэрлот.
– Со временем и с опытом он станет неплохим ремесленником.
– Может быть, – улыбнулся мастер. – Но не недооценивай себя, молодой человек. Со времени своего приезда ты сильно изменился. Кроме того, есть большая разница между качеством твоих изделий и твоей души, – он расмеялся. – Бедный Дестрин, душа у него прекрасная, но… – Пэрлот пожал плечами.
– Не думаю, что можно хорошо работать с деревом, не имея гармонии в душе, – сказал я.
– Я тоже, мой мальчик, так не думаю. Но самая распрекрасная душа не является гарантией хорошей работы. Иметь гармонию в душе и быть Мастером гармонии – не одно и то же, – он поднялся и неожиданно спросил:
– А что бы ты добавил к тому креслу в витрине?
– Ничего. Это твое творение. Другое дело, если бы мне удалось сделать что-то столь же прекрасное, но свое.
– Ты и правда так думаешь?
Я кивнул.
– Ну что ж, Леррис, передай Дестрину мои наилучшие пожелания. И постарайся сделать что можешь, пока ты здесь.
Поняв, что разговор окончен, я тоже встал, но перед тем, как выйти на весеннюю улицу, не торопясь, как следует рассмотрел кресло.
Сказанное Пэрлотом насчет Бострика вызвало у меня беспокойство. Как бы ни хотелось мне этого избежать, но вскоре следовало поговорить с Бреттелем. Дестрин продолжал слабеть, и все мои усилия могли разве что продлить упадок,
XLVI
Из оливковой рощи доносятся трели незнакомой птицы. Легкие шаги пересекают посыпанный гравием двор перед кавалерийскими конюшнями.
Над дверью конюшни чадит один-единственный укрепленный в держателе факел. Под ним тихо похрапывает юнец в зеленом мундире стражей самодержца.
Замедлив шаги, женщина с распущенными по плечам длинными темными волосами смотрит на спящего. На ней простая крестьянская одежда, но за спиной – солдатский вещевой мешок, ремни которого врезаются в упругие мускулы плеч.
Она тенью проскальзывает мимо часового в темноту конюшни и на ощупь считает стойла, пока не доходит до третьего.
Конь фыркает.
– Тихо, тихо, – шепчет она.
В полной темноте женщина снимает заплечный мешок и вынимает оттуда два тяжелых пакета со взрывным порошком. Проверив пустые седельные сумы, она осторожно помещает в каждую из них по пакету с порохом и застегивает все застежки.
Пройдя во тьме в дальний конец конюшни, она кладет вещевой мешок на пол. Найдут ли его здесь – не имеет значения. Поутру ее отряд выступает в поход против мятежников Фритауна.
Еще более тихими шагами она выбирается наружу. Пересекает двор и возвращается в свою комнату. Там, не обращая внимания на лежащую на узкой койке светловолосую женщину, она зажигает свечу, сбрасывает крестьянскую блузу и юбку и погружается в ванну, куда заранее набрала холодной воды.
– Кристал… посреди ночи… – бормочет блондинка, садясь и спуская ноги на пол.
– Никогда больше… ни за что.
– Ты о чем?
– Неважно. Видишь там ножницы? – темноволосая указывает на свою койку.
– Ну. А что?
– Дай-ка их мне.
– Но ты ведь не…
– Да. Как я сказала, никогда больше, даже ради всего наилучшего.
Насухо вытеревшись; она надевает линялое белье.
– Но в этом нет смысла.
– Есть. Как раз в этом-то и есть.
Отрезанные черные локоны падают на пол, и ее губы растягиваются в улыбке.
XLVII
Свежий северный ветерок и распустившиеся на клумбах цветы делали прогулку достаточно приятной, невзирая на то, что Бострик шагал так неуклюже, что я все время опасался столкнуться с ним на ходу. Казалось, будто его длинные ноги вышагивают сами по себе, независимо от туловища.
Ни на одной из улиц Фенарда не имелось таблички, хотя все они как-то назывались: Проспект, Ювелирная, Рыночная и так далее. Многие названия я запомнил, прислушиваясь к разговорам. Однако сомневаюсь, чтобы даже коренные жители Фенарда знали наименования всех его бесчисленных тупиков и проулков.
Тем паче, что названия менялись. Из разговора Дейрдре с Бостриком я понял, что в былые времена улица Зеленщиков звалась Трактирной. Лишь Проспект – единственная в Фенарде совершенно прямая и поддерживаемая в порядке улица – всегда оставался Проспектом. Возможно, это было связано с тем, что он представлял собой путь от южных ворот мимо рыночной площади прямо ко дворцу префекта.
Поскольку денек выдался на славу, у меня не было никакого настроения возиться с деталями письменного стола. У Дестрина наступило пусть временное, но улучшение. А Дейрдре, напротив, сопела носом и чихала из-за цветения цветов. Я вызвался пройтись к рыночной площади – взглянуть, не прибыли ли торговцы тканями. И позвал с собой Бострика.
Тот был рад возможности выбраться из мастерской, где я донимал его поучениями, а Дейрдре – жалобами на плохое самочувствие.
– Мы и вправду прогуляемся, почтенный подмастерье?
– Если, конечно, ты, Бострик, не предпочтешь остаться с почтенным хозяином мастерской и поддерживать огонь.
– Поддерживать огонь, должно быть, большая честь…
– Бострик!
– …но все же я предпочел бы прогулку.
Порой мне казалось, будто Бреттель избрал Бострика именно потому, что под его откровенно ироничной почтительностью и незамысловатым юмором скрывалось нечто куда более глубокое.
Мы шли по улице, когда зацокали копыта, и мы увидели скачущего в сторону дворца одинокого гонца.
– Интересно, что за новости он привез?
– Вид у него не шибко радостный. Может быть, самодержец… – Бострик осекся, когда всадник в сером мундире войска префекта налетел прямо на нас, словно нас и не было. Солдат ехал, вперив взгляд куда-то вперед, и вид имел совершенно отсутствующий.
У него не было никакой ауры, вообще никакой, лишь глубокая пустота, в самых глубинах которой слабо ощущалась белизна.
– Что это? – Бострик посмотрел на меня. – Что это с ним?
Я покачал головой, хотя догадывался, в чем дело.
– Ему надо куда-то попасть. Так надо, что он прет напрямик, никого не замечая.
Остальные прохожие – мужчина в синих шелках, торговка с мешком, рыжеволосый подросток с выбитым передним зубом – отступали с дороги гонца, похоже, не заметив в нем ничего необычного.
По другую сторону Проспекта, между двумя серыми каменными зданиями, начиналась улочка, створ которой окаймляли две клумбы с ранними ярко-красными цветами. Мужчина в голубой рубахе и сером кожаном жилете свернул туда чуть ли не украдкой.
– Это что за улица? – спросил я Бострика.
– Которая?
– Вон та, между клумбами. Ты, вроде бы, все здешние переулки знаешь.
– Это, собственно, даже и не улица… – промямлил он, покраснев.
– Может, площадь? – насмешливо спросил я, довольный тем, что, похоже, малость его смутил.
– Не совсем улица… – упрямо повторил он, глядя куда-то в сторону.
– Что ты имеешь в виду? – настойчиво спросил я.
– Ладно. Я тебе покажу. Сам увидишь.
С этими словами Бострик неожиданно повернулся и припустил через Проспект чуть ли не бегом.
Мостовая была узкой, не более половины рода в ширину, зато ее устилали полированные мраморные плиты, не имевшие ни выщербинки, ни царапинки.
Мой взгляд поднялся к балкону, находившемуся чуть выше моей головы, и я увидел стоявшую там рыжеволосую женщину. Трудно было сказать, сколько ей лет. Всю ее одежду составляла лишь легкая полотняная сорочка. Такая тонкая, что я мог видеть все линии тела и даже темные соски.
»…два молодых человека?..»
Неудивительно, что Бострик краснел.
Не глядя на меня, он остановился и пробормотал:
– Это улица… женщин…
– Да что уж там, парнишка, говори прямо – улица потаскух. Или думаешь, мы сами не знаем, кто мы такие?
Я не видел женщину, которая произнесла эти слова, поскольку взгляд мой перескочил с рыжеволосой в сорочке на блондинку в одеянии без пояса, открывавшем взгляду маленькую, но великолепно сформированную грудь.
Почти лишившись дыхания, с затуманенными глазами, я отвернулся и увидел женщину в прозрачной юбке, которая вела к двери давешнего мужчину в голубом шелке.
В открытом незастекленном окне другого дома красовалась еще одна полуодетая женщина, с тончайшей талией и тоже обнаженной, невероятно красивой грудью.
– Желаете получить удовольствие, юноши? Могу, если угодно, ублажить обоих!
Этот голос принадлежал темноволосой красавице, чьи длинные локоны оттеняли кремовую кожу обнаженных плеч и груди. Я чуть не умер, глядя на нее.
Бострик сопел так громко, что я слышал это, несмотря на все свое возбуждение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67