Над каждым каналом возвышается железное колесо, но все колеса замкнуты железными засовами с двойными замками. Замками размером с кулак здоровенного хуторянина.
Качая головой, командир отряда внимательно рассматривает шлюзовый затвор и окованные железом балки.
»…что ей здесь…»
»…шшш… знает, что делает…»
Наконец она извлекает из промасленного свертка позади седла железный ломик и короткую изогнутую пилу с грубыми зубьями. С этими предметами в руках она приближается к воротам.
– Могут пострадать оливковые рощи, – бормочет женщина себе под нос, – но если это может сделать самодержец, то можем и мы.
Скользнув взглядом по бревнам, она начинает отдирать железную обивку.
На лицах ее солдат написано недоумение, но они молча сидят в седлах и ждут. Обнажив скрытый под железом красный дуб, командир окликает одного из солдат:
– Кассейн!
Плотный малый спешивается и отдает поводья блондинке.
– Да, командир.
– Возьми эту пилу и пропили бревно настолько, насколько сможешь. Пока полотно не зажмет.
– Зажмет?
– Да. Дерево будет схватывать пилу.
Командир переходит к следующей запорной балке и начинает отдирать железо, но тут вмешивается блондинка. Передав поводья двух лошадей третьему бойцу, она подходит к командиру:
– Я справлюсь с этим быстрее.
Командир отряда передает ей ломик.
– Я поднимусь наверх. Оставлю здесь вторую пилу. Проследи, чтобы бревна были надпилены, насколько это воз – можно.
Сделав пять быстрых шагов, она возвращается к своему коню и командует:
– Дарсо, останешься здесь и поможешь пилить. Алтра и Ферл, несите стражу и будьте бдительны. Потом поменяетесь – пилить будете по очереди.
– Я не…
– Знаю, ты кавалерист, а не плотник. Но если не станешь пилить, можешь считать тебя мертвым кавалеристом. Лошадей привяжи вон к тому корню.
Вскочив в седло, она кивает оставшимся пятерым солдатам, и они едут по покатой тропе на север, откуда заезжают на дамбу.
Спешившись там, командир смотрит на запад и, увидев, что облако пыли уже почти достигло середины долины, бормочет проклятие.
Сняв седельные сумы и стараясь не показывать, насколько они тяжелы, женщина осторожно ставит их на землю подальше от воды. Расстегнув застежки одной из них, она достает пропитанный маслом и воском кожаный мешок. Другая сума остается закрытой. С глубоким вздохом она поднимает промасленный мешок и, пройдя на плоский каменный бык, в который вмурованы железные петли шлюзового затвора, с чрезвычайной осторожностью опускает свою ношу на камень.
Некоторое время она смотрит вниз, пытаясь определить, не начали ли подаваться ворота, а потом свешивается с дамбы и спрашивает:
– Эй, много ты сделала?
– Пять бревен уже подпилено, осталось приблизительно столько же.
Офицер задумчиво смотрит на плещущуюся внизу, переливающуюся через край водослива воду, окидывает взглядом шлюзовый затвор, снова свешивается со стены и кричит:
– Заканчивай и поднимайся ко мне. Со всей командой!
– Бревна эти! Они крепкие…
– Знаю я. Знаю!
Женщина, на вороте зеленого кожаного мундира которой поблескивает еще не успевшая потускнеть серебряная жар-птица, выпрямляется.
– Одного должно хватить… – бормочет она себе под нос, рассматривая облако пыли, под которым уже можно различить верховых солдат. Более тысячи мятежников, не принятых на службу новым герцогом.
Внизу пятеро воинов взбираются в седла и направляют коней по узкой тропе, ведущей на дамбу.
Пока блондинка ведет их на соединение с остальным отрядом, командир возвращается к своему коню и достает из седельной сумы тонкий моток вощеного шнура. С этим мотком она возвращается назад и останавливается, задумчиво глядя на темно-зеленую водную гладь позади шлюзового затвора.
Быстрыми, уверенными ударами она отсекает от мотка четыре равных отрезка, два из которых откладывает в сторону, а один, вынув затычку, вставляет в отверстие в мешке, которое тут же облепляет по краям воском. Второй отрезок привязывается к горловине все того же мешка. Очень медленно и аккуратно командир стравливает веревку, вокруг которой обмотан запальный шнур, пока мешок не опускается на глубину примерно четырех локтей. На ошарашенные взгляды своих солдат предводительница не обращает внимания.
Наконец она пропускает веревку через колесо, а два оставшихся отрезка кладет один к одному на камень, возле которого держит в поводу своего коня блондинка.
– Все назад! – командует она. – Наверх – и за тот бугор!
Даже не проследив, выполнен ли ее приказ, черноволосая женщина снова окидывает взглядом долину.
«Может быть, выждать еще? – мысленно спрашивает она себя. – Воздействие было бы сильнее. Но что, если…» Командир качает головой и снимает с пояса кресало.
За щелчком следует шипение: запальный шнур занимается, и струйка огня бежит к мешку с порохом.
»…дьявольщина! Она таскала это при себе всю дорогу!»
»…один завалящий Белый чародей… и мы все улетели бы в ад…»
»…демоны защищают своих…»
Вскочив в седло, черноволосая галопом мчится прочь от шлюза. Ее подчиненные никогда не видели, чтобы она так погоняла коня.
Оказавшись позади каменистого уступа, где укрылись остальные, командир останавливается и ждет. Ждет.
Ничего не происходит.
Выругавшись, черноволосая бочком направляет коня обратно к дамбе.
В этот миг раздается приглушенный грохот, и темно-зеленая вода вспучивается примерно на три локтя над затвором.
– И это всех – звучит чей-то голос, но он тонет в шуме и грохоте водопада. Сорвав ворота, неистовый водный поток, клокоча и бурля, несется по теснине, устремясь в долину.
»…милосердные боги!»
»…невероятно!»
»…теперь дошло, почему ей никогда не перечат!»
Черноглазая женщина, чьи очи, как кажется, стали еще темнее, направляет коня на гребень дамбы, откуда наблюдает за тем, как навстречу мятежникам неотвратимо катится свирепый водяной вал.
А над юго-западным перевалом, там, где пролегает единственная дорога, единственный путь к спасению, реет знамя Кифриена.
Оливковые рощи, увы, пострадают. Но обученные солдаты нужны самодержцу больше, чем маслины.


L

Чертеж был достаточно прост – деревянное кресло со спинкой о пяти спицах. Инструменты Дормана, хотя некоторые из них были очень старыми, для такого рода работы вполне годились. Выискав в выцветшей книге соответствующие рисунки, я решил, что мы с Бостриком можем делать кресла не хуже Джирла и за меньшую цену. Заняться столовыми гарнитурами означало составить конкуренцию Пэрлоту.
– Это нам по силам, – спокойно заявил я.
Золотистый отблеск в глубине мастерской подсказал мне, что Дейрдре наблюдает за нами из темноты у подножия лестницы.
– За восемь золотых или меньше? – спросил Дестрин, по-прежнему кутавшийся в поношенную фуфайку. Окошко, правда, было на сей раз приоткрыто, но только чуть-чуть.
– Запросим десять, – сказал я, утерев лоб. – Четыре золотых уйдет только на материал, даже с учетом имеющегося у меня в конюшне. И работа займет пять-шесть дней.
– Если ты берешься это изготовить, я объявлю цену, – медленно произнес Дестрин. Лицо его, несмотря на все мои усилия, оставалось сероватым.
Меня не слишком вдохновляла перспектива делать работу для кого-нибудь вроде субпрефекта, но, несмотря на устойчивый доход от продажи лавок и неплохие приработки, денег едва хватало на уплату ежесезонных сборов. Стало быть, у нас оставался не слишком широкий выбор.
Дейрдре могла заключить соглашение и поступить на содержание к кому-нибудь из местной знати. Либо же сам Дестрин мог заключить соглашение о поставке всей своей продукции префекту или кому-либо из крупных купцов. Однако без меня Дестрин не смог бы выполнить условия такого контракта, а разрыв его оставил бы Дейрдре без гроша.
Правда, у нас имелась возможность выиграть предстоящие торги – они были открытыми, и Джирлу не удалось бы добиться успеха, используя интриги и связи.
Конечно, самый благоприятный результат означал бы для Дестрина и Бострика лишь выигрыш времени, в лучшем случае около года. Если налог не снизят, мастерскую все равно придется закрыть. Однако за год многое может измениться.
– Ты и впрямь думаешь, что мы с этим сладим? – снова спросил Бострик, пытаясь смахнуть с потного лба прилипшие опилки. На сей раз в его тоне не слышалось привычной насмешливой почтительности, из чего я заключил, что парнишка и вправду озабочен.
Я вздохнул – мне бы его заботы. Работа по дереву, даже самая сложная, представляла наименьшее из моих затруднений.
– Кто-нибудь хочет холодного сока? – послышался голос Дейрдре. – Осталось немного льда.
Я кивнул и снова утер лоб.
– Соку выпью, но безо льда, – промямлил Дестрин.
– А я со льдом, – заявил Бострик. – Сейчас-то мне точно не помешает охладиться.
В мастерской стояла такая жарища, что, получив сок из рук Дейрдре, я осушил кружку чуть ли не одним глотком. Дестрина все время знобило, а мне, при всех моих гармонизирующих способностях, гораздо лучше удавалось справляться с холодом, чем с жарой.
– Пойду прогуляюсь, – промолвил наконец я.
Ни Дестрин, ни Бострик не произнесли ни слова.
– К обеду вернешься? – спросила Дейрдре.
– Да. Мне нужно проветриться и пораскинуть мозгами.
Она кивнула и легкими шажками взлетела вверх по ступенькам.
Я вышел на улицу, еще не вполне представляя, куда же мне двинуться.
Справа находилась площадь, и я, набрав полную грудь свежего воздуха, обогнул оставшуюся после ночного дождя лужу и зашагал в том направлении. Всю последнюю восьмидневку солнце затягивали тучи. Весна не желала уступать место лету, точно так же, как ранее не желала уходить зима.
Печатая шаг по камням, я не спеша прошелся по Ювелирной и свернул на чуть более широкую улицу, где практиковали целители.
Отнюдь не все мое свободное время посвящалось чистке конюшни и поездкам к Бреттелю за древесиной. Помимо моих ночных штудий и попыток применить полученные знания на практике, я также бродил по улицам Фенарда, пытаясь уразуметь, что же именно создает в нем такую странную атмосферу.
Согласно моей настольной книге, ощущения предшествуют пониманию. Мне хотелось надеяться, что в моем случае временной разрыв будет не слишком долгим, потому как я ощущал тревогу. Особливо после того, как увидел Антонина и Сефию въезжающими во дворец префекта.
Стоило мне вспомнить о ней, как меня пробирало холодом. Почему-то даже сильней, чем при воспоминании о мысленном соприкосновении с Антонином. И уж всяко больше, чем случалось во время прогулок по улице Целителей.
У каждого лекаря имелась своя вывеска, и ближайшая ко мне, сделанная белыми буквами на красном фоне, излучала красноватую белизну.
Лишь усилием воли мне удалось сдержать порыв и не перебежать на другую сторону улицы.
Послышался стук копыт. Черный экипаж, запряженный вороным конем, отъехал от прикрытого козырьком входа и прокатил мимо меня.
«ЛЕЧЕНИЕ». Эти буквы были вырезаны на доске из белого дуба и окрашены зеленым цветом. Ни дверь, ни вывеску не окружала никакая аура. Возможно, там практиковал не маг, а обычный травник, а то и просто шарлатан.
Вывеску над другой дверью вместо надписи украшало изображение змеи, обвившейся вокруг посоха. О том, что это значит, я не имел ни малейшего представления.
Женщина в тяжелом плаще и широкополой шляпе из черной кожи с черной вуалью выскользнула из двери почти перед моим носом и поспешила в направлении улицы Ювелиров.
Запах роз не мог скрыть от меня укоренившегося в ней недуга – и не просто недуга, а глубочайшей порчи, подобной той, с которой я впервые столкнулся на улице Шлюх. После того я заприметил ту же хворь у торговки гребнями на площади и даже у спутницы одного жреца.
Наверное, знающий Мастер хаоса мог бы устранить эту порчу, однако, по слухам, они заламывали цену куда большую, чем могло бы заплатить большинство женщин.
Покачав головой, я продолжил путь.
– Приворотные зелья… Приворотные зелья… – прошелестел из теней еле слышный голос. Уличная торговля за пределами площади категорически запрещалась, и то, что разносчик любовных напитков таился, удивления не вызывало.
«Тентерра – Природное Исцеление». Над этой вывеской покачивался тусклый красный фонарь, а опоясанная холодным железом дверь была закрыта на засов – не выраженное словами объявление, означавшее, что хаосу путь к Тентерре заказан. Впрочем, не исключено, что и гармонии тоже.
»…Приворотные зелья…»
Слова отдавались у меня в затылке и после того, как я, пройдя мимо еще трех закрытых дверей, добрался до черного козырька. Под ним оказалась дверь из черного дуба, окованная черным же железом. Без каких-либо вывесок и надписей.
Не уловив ничего, ни хаоса, ни гармонии, я повернул назад, к дальнему концу Ювелирной улицы, туда, где она поворачивала и выводила к Проспекту. Улицы в Фенарде были вовсе не прямыми, и, двинувшись по любой из них в одном направлении, вы запросто могли вскоре обнаружить себя шагающим в обратном.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67