– Дорогу знаешь?
– Люди, поди, укажут.
Против такого знания географии возразить было нечего, и мы опять замолчали. Наталья Георгиевна шла уже из последних сил, но не жаловалась и старалась не показывать свою слабость. Когда она отставала, я шел тише, давая ей возможность отдохнуть. Одета Морозова была в запачканное, рваное теплое платье, летник – самую распространенную в эту эпоху женскую одежду. Когда-то дорогое шерстяное сукно истрепалось в последние дни, что помогло ей не привлекать интереса к своей особе. Голова была замотана черным шерстяным платком из-под которого, не по обычаю, выбивались золотые кудри. Это было неприлично, но женщина так устала, что ей было не до условностей. Оставаться привлекательной в таком платье было сложно.
Однако у Морозовой был какой-то свой шарм, трудно объяснимый в таком замызганном облике к тревожной обстановке.
О смерти мужа и его странном завещании мы с ней не говорили. Наталья Георгиевна, как мне казалось, старается мелкой обыденностью заглушить свое горе. В таком поведении был резон. Потому, наверное, похороны всегда так суетны и утомительны, чтобы малыми неудобствами легче перемогалось большое несчастье.
О казаках я больше не думал. Найти нас в таком лесу было просто нереально.
Другое дело, когда мы выйдем к людям. По указанию старосты Антона, я по возможности старался придерживаться восточного направления, ориентируясь по солнцу.
Уже заметно вечерело, в лесу стало почти темно, хотя небо еще было сине. Нужно было спешить, чтобы успеть найти селение до темноты, в противном случае нам с детьми придется ночевать в лесу. Я попросил спутницу принюхиваться к печному дыму. Теперь она каждые четверть часа нюхала воздух, смешно запрокидывая лицо.
– Кажется, пахнет гарью, – сказала Наталья Георгиевна, когда я уже начал думать, где нам лучше устроиться на ночь.
– Откуда?
– Там, – вмешался в разговор Бориска и указал рукой направление.
– Точно, оттуда запах, – подтвердила и мать. Мы пошли, куда указал мальчик, и оказались на опушке леса перед деревней. В отличие от той, откуда мы бежали, эта не была укреплена тыном, ее окружала обычная околица из жердей, годная только для защиты от домашних животных. Зато она была значительно больше предыдущей.
Мы дошли до единственной улицы и постучались в крайнюю избу, одиноко стоящую на краю деревни. Вокруг нее не было даже плетня. Быстро, как будто нас ожидали, распахнулась дверь. Пахнуло кислым тестом и запахом свежеиспеченного хлеба. Однако никто к нам не вышел.
– Люди добрые, в вашей деревне живет Порфирий Кузьмич, – спросил я невидимых хозяев.
– Порфирий в Пешково живет, а мы коровинские, – ответил ломкий девичий голос. – Да вы заходите, гостями будете, – добавила невидимая с улицы девушка, видимо, успев нас рассмотреть и оценить.
Мы не стали ломаться и вошли в избу. Там уже горела лучина, но рассмотреть что-либо было невозможно.
– А до Пешкова далеко? – поинтересовался я, хотя особой разницы между деревнями для меня не было.
– Недалече, – ответила та же девушка, – почитай рядом.
– Долго идти?
– Недолго, батюшка.
– За час дойдем? – уточнил я, понимая, что расстояние – понятие для каждого свое.
– Не поняла, батюшка, за что дойти хочешь?
– Это я так. От заутренней службы до обедни дойдем?
– Не знаю, у нас же тут церкви нет, почем мне знать.
Других мер времени я придумать не смог и оставил девушку в покое.
– Ты что, одна в доме? – переменил я тему разговора.
– Одна.
– Не боязно?
– Чего бояться, – спокойным голосом ответила она, – мы люди лесные, охотные, к нам чужой человек без добра редко заходит.
– А татары и казаки здесь бывают?
– О таких я и слыхом не слыхивала. Это меня обнадежило.
– Ты нас не покормишь, красавица, я заплачу.
– И так покормлю. Садитесь под образа.
Сориентировавшись по лучине, где могут находиться в избе образа, я помог своим спутникам добраться до красного угла, и мы уселись на скамью у стола. Глаза начали привыкать к полутьме, и я, наконец, смог рассмотреть хозяйку. Она была даже не девушкой, а отроковицей, подростком лет двенадцати-тринадцати.
Чувствуя себя хозяйкой и главной в доме, девочка по-женски сноровисто двигалась по избе, накрывая на стол. Еда была типично деревенская, без изысков: те же, что и давеча, щи со свежеиспеченным хлебом и полба, пшеничная каша. Невкусно, но от голода не умрешь. Насытившись, мы тут же отпросились спать. Впервые за несколько последних дней я по-человечески выспался.
Глава 4
– Как тебя звать-величать, красавица? – спросил я гостеприимную девочку, когда, неспешно позавтракав, сидел у затянутого бычьим пузырем оконца.
– Ульянкой кличут, – охотно ответила отроковица.
– А не истопишь ты нам баньку, Ульянушка? – попросил я.
– У нас бани нет, я соседей Гривовых поспрошу, – пообещала девочка, – они вчера топили, может, еще не простыла.
– Поспроси, поспроси милая, а если простыла, то пусть опять натопят, я заплачу.
Девочка убежала к соседям, а я попытался разговорить Наталью Георгиевну, которая занималась дочкой. Девочка, несмотря на недавнюю тяжелую болезнь и наши злоключения, выглядела вполне здоровенькой, что-то лепетала и забавлялась с матушкой, теребя ее за нос и волосы.
– Как вы нынче спали? – спросил я рыжую красавицу, перейдя почему-то с вчерашнего «сердечного ты» на почтительное «вы».
– Спасибо, батюшка, хорошо, – односложно ответила Морозова, не отвлекаясь от игры с ребенком.
Обращение ко мне «батюшка» было мне непривычно и не очень приятно, но, пока я не снял рваный стихарь, закономерно. Батюшка, так батюшка.
– Мыться в бане будете? – поинтересовался я, как бы между прочим, пытаясь представить, что скрывается под затрепанными одеждами Натальи Георгиевны.
– Уж как буду, как буду, батюшка, все тело от грязи свербит.
Ответ был настолько неромантичный, да и произнесла это молодая женщина так безыскусно просто, что особый интерес к ее не обозначенным под одеждой прелестям у меня временно пропал.
– Гривовы спрашивают, вам жарко топить? – скороговоркой спросила Ульянка, влетая в избу.
– Жарко не нужно! – откликнулся я за всех, реально представляя, что такое жарко натопленная маленькая крестьянская банька. Да и не время нам было тешить плоть долгими водными процедурами.
Наталья Георгиевна, судя по выражению лица, была противоположного мнения, но не возразила, просто нейтрально и отстранено взглянула на меня зелеными глазами.
Девочка кивнула, выскочила вон, через минуту вернулась и принялась собирать нам банные принадлежности. Вопрос, пойдем ли мы мыться вместе или по раздельности, как-то не стоял. Не знаю, как велось у бояр, но крестьяне мылись все скопом, без полового разделения.
Вообще, совместные «помывки» в последние времена мне удавались. Стоило вспомнить об этом, и тут же нахлынули ностальгические воспоминания. Въяве представилась Аля, которая, очень может быть, так же, как я мыкается сейчас по беспредельной Руси, Алена в Москве.
– ...Ты где был, батюшка? – пробился в сознание голос Морозовой.
– Простите, не расслышал?
– Я спрашиваю, где был-то? Так задумался, что ничего не слышишь.
– Вспомнил старое, – неопределенно ответил я.
– Поди, зазнобу? – со скрытой насмешкой поинтересовалась Наталья Георгиевна. – Небось, пока сан не принял, многих девок жалел?
Мне ее странный тон не понравился, и я кратко подтвердил:
– Зазнобу.
– Поди люба, зазноба-то, была, – продолжала любопытствовать Морозова.
Я посмотрел на молодую женщину. Она продолжала играть с дочерью, на меня не глядела, но было понятно, то, что в ее присутствии я вспоминаю другую, ее задевает. Нравлюсь ли я ей, и почему она так ревностно выполнила волю покойного мужа – рискнула бежать со мной в неизвестность, я не знал и не понимал. Однако, то, что она ревнует, было заметно, как говорится, невооруженным глазом.
Наталья Георгиевна смотрела на меня ждущими, требовательными глазами. Врать мне не хотелось, как и говорить ей о своих чувствах к другой женщине. Такое всегда если не бестактно, то глупо, потому я только неопределенно пожал плечами и задал вымученный вопрос:
– Вы сыты?
Морозова, не сразу поняла, что я спросил, рассеяно кивнула:
– Не хлебом единым жив человек.
Библейская фраза в таком контексте выглядела немного двусмысленно, но я сделал вид, что не обратил на скрытый намек внимания. В это время около избы послышался шум и чьи-то громкие голоса. Я отогнул полупрозрачную кожу, закрывавшую крохотное окошечко, и выглянул в щель. Невиданные, если верить Ульяне, здесь казаки спешивались со своих низкорослых лошадок прямо перед нашими окном. На виду их было четверо, но по тому, как они перекликались с товарищами, их было гораздо больше. Вот уж действительно – картина Репина «Не ждали»!
Я совершенно растерялся. Спрятаться в избе, в которой не было даже нормальной печи, а только лавки вдоль стен и очаг посередине комнаты, было негде. Бежать, соответственно, некуда. Оставалось принять бой. Хотя в лучшем случае, мне удастся заколоть только первого, кто войдет в комнату, а потом нас просто отсюда выкурят или того проще – спалят заживо.
– Казаки! Прячьтесь под лавки! – крикнул я Морозовой и бросился за своим ятаганом, который вчера оставил у входа.
Между тем голоса во дворе стали слышны отчетливей, и я разобрал, о чем идет речь. Казаки прочесывали деревню в поисках чужака. В ином я не сомневался, как и в том, кого они ищут.
– Садитесь по лавкам, – торопливо сказал я Наталье Георгиевне, которая стояла у стены, ничего не предпринимая. – Скажете, что вы местные.
В избе было полутемно. Маленькие оконца, затянутые кожей, почти не пропускали свет, и разглядеть здесь что-нибудь после яркого дня будет невозможно. Может быть, и обойдется...
В этот момент дверь широко распахнулась, я отвел руку с эфесом ятагана к плечу, готовясь заколоть первого же нападающего, но в помещение влетела одна Ульяна.
– Гривовы баню подтопили, можно мыться! – с порога закричала она.
– Какая баня! – прошептал я. – Там казаки!
– Да, Бог с ними, – легкомысленно, в полный голос ответила девчонка. – Они вас не увидят.
– Как это не увидят, они же у тебя во дворе!
– Так я им глаза отвела! – с удовольствием похвасталась отроковица. – Они сейчас как слепые котята!
– Ты это серьезно? – только и успел задать я риторический вопрос, как в избу ввалились двое казаков с шашками наголо.
Я попятился от двери, не зная, что делать. Один из вошедших подошел к оконцу и бесцеремонно сорвал с него кожу. Сразу сделалось светло.
– Поп высокий, без клобука, в рваном стихире?.. – продолжил он начатую, видимо, еще снаружи фразу.
– Никого здесь не было, дяденька, – ответила Ульяна. – У нас и церкви своей нет, откуда батюшке взяться!
Казаки мельком осмотрели пустую избу и, заглянув под лавки, вышли наружу. Нас они как будто не видели.
– Я вам чистое исподнее батюшки и матушки дам, а деткам и так хорошо.
Ульяна достала из неказистого сундучка домотканое холщовое белье и передала его Наталье Георгиевне.
– Веники и щелок я уже в баню отнесла, – сообщила она. – Можете идти мыться.
– Там же казаки! – возразил я, выглядывая в оконца.
Человек двадцать конных казаков шныряли по деревне, проверяя все избы. Теперь они отошли к центру, но были достаточно близко, чтобы нас увидеть.
– Они ничего, они не заметят, – обнадежила нас отроковица. – Идите спокойно.
Мы так и сделали, вышли из избы и задами отправились вслед за Ульянкой в соседнее подворье. Земля еще не просохла, травка только начала пробиваться на прогретых кочках, и деревня выглядела голой и неприютной. С соседского огорода казаков видно не было, только что изредка долетали до нас женские крики. Вероятно, станичники совмещали приятное с полезным – искали меня и заодно помаленьку грабили местное население.
Баня у Гривовых была заглублена в землю, наружу выходило всего четыре венца, крыша покрыта землей. Срублена она была, вероятно, недавно, как и все окрестные дома, желтела свежими бревнами и казалась совсем маленькой. Навстречу нам открылась низкая дверца, и по ступеням вверх поднялся бородатый мужик, как я предположил, сам Гривов.
– Здравствуйте, вам, гости дорогие. Спасибо, что нами не побрезговали, милости просим, – сказал он, церемонно кланяясь. – Легкого вам пара.
Мы поздоровались, поблагодарили и гуськом спустились вниз. Предбанник был очень тесен, всего с двумя узкими скамейками и освещался через отворенную дверь. Наталья Георгиевна усадила на скамьи детей и начала их раздевать. Я вышел наружу, чтобы не мешать: вчетвером там было не повернуться.
Время, судя по теням, приближалось к полудню. Солнце стояло высоко и хорошо грело. Несмотря на прохладный ветерок, было тепло. Предстоящий визуальный контакт с молодой женщиной приятно волновал воображение. К бане я относился без священного, языческого трепета, потому свои половые пристрастия за ее порогом не оставлял.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42