Сказать, чем мне поможет освобожденное плечо, я бы в тот момент не мог. Разглядеть, как меня связали, было практически невозможно. Оставалась надежда на то, что веревка цельная и, освободив натяг, я ослаблю путы.
Я по-прежнему лежал под лавкой. Занятие делом, даже таким малоперспективным, отвлекало от физических мучений. Правда, у меня очень устала шея, мучила жажда, и болели ребра. Однако отчаянья не было. Была злость. Я думал, что если мне удастся выпутаться, то я заставлю владельца сафьяновых сапог сожрать их вместе со всеми украшениями. Почему-то именно эти разукрашенные сапоги возмущали меня больше всего.
Веревка, между тем, размочалилась, но я не «доел» ее даже до середины. Шея занемела. Пришлось прервать свой тяжкий труд. Я устроился, сколько было возможно удобно, и попытался расслабить мышцы. Однако насладиться заслуженным отдыхом мне не удалось. По полу застучали подошвы, взвизгнули несмазанные петли дверей, и я услышал, что в комнату идут несколько человек. Я рывком перевернулся на живот, в ту позицию, в которой меня оставили.
– Ты смотри, он уползти хотел! – глумливо-восхищенно воскликнул резкий с металлом голос владельца сафьяновых сапог, и меня больно ударили ногой по бедру. Я стерпел и не издал ни звука.
– Нет, смотрите, он опять спит! – возмущаясь, заныл второй, тягучий. – Ничего его не берет!
– Пусть, – сказал кто-то новый, – скоро на том свете вкусит вечного сна до отвала.
– Хватит болтать, делайте, как я вам приказал, – распорядился резкий голос, и высокие каблуки зацокали к выходу.
Меня поволокли за ноги из-под лавки. Я только успел чуть приподнять голову, чтобы не ободрать лицо о плахи пола.
В горнице по прежнему было светло, из чего я заключил, что времени прошло не слишком много. Со мной больше не разговаривали. Сильные руки приподняли голову и натянули на нее плотный мешок. Стало совсем темно.
Сделали это так быстро, что я никого не успел увидеть. Зато и сами пленители не заметили, что я освободился от кляпа. Тут же меня подняли за руки и ноги и понесли к выходу. Мне показалось, что их не двое, а трое, но этот третий пока не произнес ни слова.
– Ишь, бугай какой, – недовольно проворчал новый персонаж. – Может, развязать ему ноги, пусть сам идет?
– Я тебе развяжу! – одернул его тягучий. – Выполняй, что велели, и не забывай, чей хлеб ешь.
– Мне что, мне все едино, я просто хочу, как лучше. Чего ему сделается, коли напоследок ножками походит.
– Ты не болтай лишнего, и ухо держи востро. Этот байстрюк и не таких умных, как ты, на тот свет отправлял.
– Так, может, его сразу успокоить, даже здесь и закопать? Что мы его, как архиерея, на себе таскаем!
– Ванька, ты меня не зли. Тебе сказано отнести его и ухо востро держать, ты и выполняй. Без твоей тупой головы умные люди знают, что делать. Совсем разленился!
– Я что, я выполняю... – опять завел свое невидимый Ванька. – Только...
Разговор скоро зациклился и продолжался все в том же ключе. Большой радости от того, что меня несут на руках, я не испытывал. Тем более, что несли небрежно и два раза уронили. Мои похитители вскоре дошли, как я понял из разговора, до ограды и небрежно бросили меня на землю. Теперь они принялись пререкаться о том, как правильнее сделать лаз в заборе. «Тягучий» и Ванька спорили буднично, без азарта, вероятно, просто для того, чтобы занять себя разговором.
Проделав дыру в ограде, меня куда-то потянули, грубо протащили сквозь тесный лаз и опять опустили на землю.
– Пусть здесь полежит. Ты его сторожи, а я лошадь подгоню. Действительно, что нам его на себе таскать, – сказал тягучий и ушел.
– Ванька, а уел тебя Николаич! – через минуту послышался голос третьего участника.
– Скажешь, тоже! Это я ему врезал-то! Со мной, Серега, не пошалишь! Ты бы знал, как меня бабы уважают!
– Меня, что ли, не уважают?! Про меня так и говорят: Серега, он того! Вот!
Разговор у них пошел вокруг да около уважения. Ребята, по всему, были классные, кто ими только не восхищался! Я слушал весь этот бред и пытался как-то ослабить путы. За время «носки» веревки немого растянулись и ослабели. Я уже начал шевелить пальцами рук и ног, чтобы, сколько можно, восстановить кровообращение.
– Ишь, ты, смотри, наша дохлятина зашевелилась, – заметил мои потуги Ванька. – Серега, всыпь ему, чтобы укоротился.
– Это мы всегда с удовольствием, – радостно ответил Серега и несколько раз ударил меня носком сапога по ребрам.
Я сжал зубы, с трудом удержав крик.
– Ишь, ты, терпит, – добродушно заметил садист-любитель. – Еще, что ли, ему всыпать?
– Не нужно, Николаич, чай, заругается, – рассудительно остановил его Ванька.
– Погодь немного, скоро ужо повеселимся. Вот ты, Серега, за что меня уважаешь?
– Ну, мы с тобой, вроде как товарищи. А ты меня за что?
Боль от удара была адская, тело покрылось холодным потом. Дышать в мешке было нечем. О восстановлении кровообращения пришлось забыть, иначе эти два идиота от нечего делать меня просто изувечат. Они же продолжили свой бесконечный разговор о самоуважении. Минут через пятнадцать послышались шаги лошадиные и человеческие, вернулся Николаевич с лошадью.
– Ну, как он тут? – спросил он, топчась возле моей головы.
– Смирен, – доложил Ванька, – куда ему от нас деваться. С нами, Николаич, не пошалишь!
– Ну, полно хвалиться, грузите его.
Меня подхватили и перебросили через спину неоседланной лошади. После чего мы тронулись в путь. Теперь говорили Николаич с Ванькой, а Серега, как и прежде, молчал, не вмешиваясь в разговор старших.
От тряски мне стало совсем худо, и я на какое-то время потерял сознание. Очнулся уже лежа на земле с открытым лицом. По щеке полз муравей. Я машинально поднял руку, и оказалось, что она свободна. Забыв про муравья, я поднес ладонь к глазам. Она была распухшая и синяя. Я пошевелил пальцами, они двигались, но плохо.
– Очухался, милок? – раздался сверху Серегин голос.
Я с трудом повернул голову и увидел сверху наклонившееся надо мной заросшее клочковатой бородой лицо. Ниже его находилась могучая грудь, ло бокам которой свисали длинные, мощные руки.
– Мы думали, что ты ужо, того, окочурился, – сообщил говорящий примат. – Николаич оченно рассердился. А ты, значиться, не издох. Николаич, – закричал Серега, – он, того, живой!
Послышался треск валежника, и к нам подошли двое. Один, с плоским, сальным лицом и оловянными глазками, и был «Николаич», другой, здоровый, даже тучный, соответственно «Ванька».
– Что же ты, паря, такой квелый? – издевательски поинтересовался Николаевич. – Мы тебя еще и править не начали, а ты уже Богу душу чуть не отдал. Ты потерпи, не помирай до срока.
– Постараюсь, – пообещал я, – сначала тебя схороню.
– Это ты глупо сделаешь, если меня ждать будешь, – засмеялся Николаевич таким же тягучим, как голос, смехом. – Тебе как раз след помереть, а не жить на Голгофе. Мы тебе устроим такие казни Египетские, что будешь о смерти молить.
– Моя смерть не твоя забота, о своей думай.
– Ишь ты, какой стал разговорчивый. Сказывать будешь, куда саблю хозяйскую дел? Скажешь, убью без мучений.
– Не скажу.
– Ну, как знаешь, наше дело предложить. Давай, ребята, готовь раба божьего к преставлению.
– Может, над костерком? – с надеждой попросил, впервые прямо обращаясь к начальнику, Серега. – Али на муравьиную кучу посадить, пусть муравьишки его погложут.
– Тебя не спросил, олуха. Выполняй, что приказано.
Серега, с сожалением пощелкав языком, послушно двинулся к Ваньке, который начал набрасывать веревку на молодую березку. Я вначале не понял, что они затевают, но когда догадался, мне сделалось совсем худо. Эти придурки собрались разорвать меня пополам.
– Понял! – радостно сообщил наблюдавший за мной Николаевич. – Востер! Повисишь ночку вниз головой, пока у тебя ноги из жопы не вырвет, и все вспомнишь! Ноги мне лизать будешь, чтобы прикончил. А ты собрался помирать опосля меня!
Деревцо, вершину которого согнули и притягивали к земле Ванька с Серегой, было толщиной сантиметров в десять-двенадцать. Достав до вершины, они привязали к ней верёвку, конец которой прикрутили к соседнему толстому стволу, чтобы оно не распрямилось, и начали набрасывать другую веревку на соседнее дерево.
Идея была плодотворная. Мои ноги привяжут к разным деревцам и оставят тело в подвешенном состоянии, пока их действительно не вырвет из того места, на которое намекал Николаевич.
Я внимательно посмотрел на своего резонерствующего палача. Он ждал, что я попытаюсь вскочить и наброситься на него. Явно искал повод почесать кулаки и покуражиться над беззащитным человеком. Я равнодушно на него посмотрел и отвернулся.
– Али совсем не боишься? – насмешливо поинтересовался палач.
– А чего мне бояться. У меня, как начнете тянуть, так в сердце жила лопнет. Будет вам тогда сабля! А тебя боярин прикажет на то же место за яйца повесить, вот мы с тобой на том свете и встретимся.
– А коли не лопнет? – с сомнением в голосе предположил Николаевич. – Ты по виду мужик здоровый.
– Лопнет, – уверенно сказал я. – Я лекарь, мне виднее. Пока вы меня сюда везли, я и то чуть не помер.
Николаевич призадумался. Брать на себя ответственность за мою жизнь ему явно не хотелось.
– А, коли, как Серега предлагал, на муравьиную кучу посадим?
– Я щекотки боюсь. Сразу помру, они меня враз до смерти защекочут.
– Вот уж напасть так напасть, – озабочено произнес обескураженный палач. – И так нехорошо, и сяк плохо. Может, скажешь, где сабля? Тебе все одно помирать, а у меня детки малые.
Похоже, что Николаевич был прост не по годам, и у меня мелькнула одна безумная идея. Я вспомнил, как легендарный Ходжа Насреддин обманул стражников, несших его в мешке на казнь.
– Даром не скажу, а вот коли сослужишь службу, то другое дело.
– Это какую еще службу?
– Служба у меня простая. Я мешок серебра в тайном месте зарыл, хочу, чтобы его откопали и отдали в церковь на помин моей души. Сможешь такую службу выполнить?
– Смогу, – не задумываясь, воскликнул Николаевич. – Будь благонадежен, все исполню в точности. Так где сабля-то?
– В тайном месте, далеко отсюда, а вот серебро закопано за гостевой избе под вторым окном.
– Говори, где саблю спрятал, а серебро я потом откопаю и в церкву отдам.
– Боюсь, пока ты соберешься, его там отыщут дворовые. Про мой клад еще пара человек знает, как бы тебя не опередили...
Николаевич занервничал, но тотчас бежать за сокровищем не решался.
– И много серебра-то? – с тоской в голосе спросил он.
– Немного, всего с полпуда. Думаю, на помин души хватит. Дай водицы испить, – добавил я как бы между прочим.
– Пей, – деланно равнодушно сказал потенциальный богач и передал мне в руки тыквенную фляжку с водой. – А кто еще знает-то?
Я непослушными руками принял сосуд, вытащил пробку зубами и, прежде чем ответить, выпил до дна.
– Всякие, тот же Федя, – наобум назвал я первое пришедшее в голову имя.
– Это кто таков, – встревожился Николаевич, – не Федька ли варнак?
– Он, – подтвердил я. – Так исполнишь просьбу-то?
– Исполню. Хоть бы и сейчас побежал, да боярин скоро быть должен, коли меня здесь не найдет, то головы не сносить... А Федька-то, вот кто воистину варнак! Ну, погоди он у меня!
– Может быть, он тебя подождет, вместе в церковь и снесете, – обнадежил я.
– Подождет! – с горькой безнадежностью произнес Николаевич. – Он точно подождет! – Ванька, Серега!
– Чаво? – спросил, подходя Ванька.
– Ничаво! Следите за человеком, глаз с него не спускайте. Если приедет боярин, сказывай, что у меня пузо прихватило, и я скоро буду.
Решившись на смелый поступок, Николаевич не стал медлить, вскочил на неоседланного коня и поскакал по просеке.
– Чего это он? – спросил удивленный Серега.
– Ничаво! – высокомерно ответил Ванька. – Не твоего это ума дело, знай, следи, чтобы варнак не утек.
– У меня не побалуешь! – независимо проговорил Серега. После чего начал во все глаза следить, чтобы я не сбежал.
– Я сказал Николаевичу, где большие деньги закопаны, – сказал я.
– Николаич, он дока, – уважительно проговорил Ванька. – Он своего не упустит.
– А вам деньги не нужны?
– Николаич, нас, поди, не обидит, что положено, то и выдаст.
– А если все себе заберет? – попытался я пробудить у идиотов алчность.
– Это будет не по совести, – нравоучительно объяснил мне Серега.
Я понял, что мне не справиться с такой тупостью, но предпринял еще одну попытку:
– А на деньги-то можно купить красный кафтан, красную шапку и красные сапоги!
– Знамо, на деньги всего можно укупить, – согласился Ванька. – Коли у меня были бы деньги, то шалишь!
– Так пойди и возьми свою часть у Николаевича!
– Николаич нас и так, поди, не обидит, а рассудит по совести.
Я безнадежно махнул рукой и начал растирать руки и ноги, надеясь вернуть им подвижность. По моим подсчетам, Николаевич будет отсутствовать около часа, за это время нужно было привести себя в норму и попытаться разобраться с охранниками. Это был единственный шанс спастись.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42