– Поп? – растерянно проговорил Гаврила Васильевич, вглядываясь мне в лицо. – Какой такой поп?
– А который меня по голове саданул, – равнодушно ответил Ермола.
Наступила долгая пауза.
На Захарьина было жалко смотреть. Он явно не знал, что лучше, попасть к вымогателям дьякам или мстительному священнику, переодевшемуся в кольчугу.
– Я сейчас людей кликну, – тихим голосом пообещал он, наблюдая, как его недавние гости выезжают со двора, – посмотрим тогда, какие вы воеводские дьяки!
– Людей сейчас здесь будет много, – пообещал я, – только свистни!
Однако Гаврила Васильевич уже начал оправляться от шока и наглел на глазах.
– Устиньюшка, милая, пойди-ка, позови дворовых! – попросил он подругу.
Крашеная сударушка, забыв о своей недавней лебединой стати, вдруг завизжала пронзительным голосом и с криком «убивают» побежала к дому. Последние ратники пришпорили лошадей, чтобы скорее выехать со двора.
Наступила пауза в отношениях, которую каждая из сторон истолковала по-своему. Мы с Кузьмой незаметно переглянулись и остались спокойно сидеть на своих местах. На пронзительный крик Устиньи из дома и служб набежало до полутора десятка человек обоего пола. Захарьин совсем осмелел и испепелял нас взором.
– И кто тебе, Гаврюшка, велел разбой над боярыней Морозовой и ее детками учинить? – грозно спросил я. – Сам сейчас или под пыткой признаешься?
– Вязать их! – тонким голосом крикнул Захарьин, указывая на нас пальцем.
Дворовые ошарашено мялись, ничего не понимая.
– Ермола, вяжи их, негодяев!
– Это можно, – спокойно согласился верный раб и начал подниматься во весь свой внушительный рост.
– Ты лучше сиди на месте, – посоветовал я ему и для убедительности вытащил из ножен саблю.
Ермолка задумался, потом покладисто согласился:
– Можно и посидеть.
Самоуверенность Захарьина опять пошла на убыль, теперь он совсем не знал, что делать дальше. Подчиняться его приказам никто не спешил, а обнаженная сабля говорила сама за себя.
– Эй, малец, – обратился я к подростку, прибежавшему вместе со всей дворней, – ты свистеть умеешь?
– Ага, – ответил он.
– А ну, свистни.
Парнишка засунул в рот два пальца и пронзительно свистнул. Тут же послышался топот копыт, и во двор въехала наша конница.
– Еще свистни, – попросил я.
Отрок восхищенно покрутил головой и снова свистнул. На задах усадьбы послышался шум, и пехота во всем блеске предстала перед потрясенными зрителями.
– Так говоришь, ты московский дворянин? – спросил я Захарьина. – Сейчас проверим. Ермолушка, – обратился я к верному клеврету Захарьина, – а не поставишь ли ты своего благодетеля на батоги?
– Ага! – заулыбался Ермола.
– А вот и поставь, а мы посмотрим.
– Я счас принесу! – сорвался с места Ермола.
– Вы не посмеете! – забормотал Захарьин, отлично понимая, что очень мы даже посмеем. – Я московский дворянин!
– А вот правку сделаем и увидим, дворянин ты или беглый холоп, – хладнокровно сказал Кузьма.
Народный герой нравился мне все больше и больше. В нем начинала проявляться лихость и раскованность артистичной натуры.
– Хочешь без батогов? – спросил я Захарьина. Он с надеждой посмотрел на меня.
– Скажи, кто такой Константин Иванович?
– Не ведаю, – потухая, ответил толстяк. – У нас таких нет.
– Ну, как знаешь, – не стал настаивать я. – Ребята, кладите его на лавку!
– Не подходите! – беспомощно закричал московский дворянин, но его собственные холопы кинулись помогать нашим людям, сдирать со своего барина одежду.
Раздетого догола помещика прижали к скамье, на которой он недавно сидел, потчуя гостей. Ермола радостно заржал, со свистом рассекая воздух толстым ореховым прутом.
– Сколь батогов ставить, боярин? – спросил он, предвкушая наслаждение чужой болью.
– Сколько мне дал, столько и ему.
– А я уже запамятовал. Ты сам скажи, когда будет довольно. Держи его, ребята! – приказал он добровольным помощникам.
Захарьина припечатали к скамье, а Ермола изо всей силы, с оттяжкой, ударил своего благодетеля. Я отвернулся, чтобы не видеть результатов порки.
Гаврила Васильевич буквально взвыл высоким, почти женским голосом.
– Так кто такой Константин Иванович? – повторил вопрос Кузьма.
– Не ведаю, пощадите!
Опять засвистела палка. Захарьин снова закричал, но на самой высокой ноте оборвал крик.
– Никак помер, – сказал кто-то из зрителей, и все невольно сделали шаг назад. Завыла дурным голосом крашеная Устинья.
Я подошел и послушал на горле пульс. Гаврила Васильевич и вправду был мертв.
– Это Ермолка виноват, – крикнул кто-то в толпе. Он барина погубил. Ему батогов!
Садист растеряно огляделся на сторонам, но встретил только злые, враждебные взгляда. Сообразив, что надвигается самосуд, он собрался схитрить.
– Уйди, порешу! – заревел он и попытался вырваться из кольца зрителей.
В разные стороны полетели отброшенные его могучими руками люди, пока на пути его не встал наш Ефим. Лицо у него горело вожделенным желанием подраться.
– Шалишь, – громко сказал он и сграбастал Ермолу за грудки.
Экзекутор попытался сбить нежданного противника с ног, но тут коса нашла на камень, и камень оказался крепче. Здоровяки сцепились и начали лупцевать друг друга. Про мертвого барина все тут же забыли и принялись подбадривать бойцов.
Униженный мной Ефим всеми силами старался реабилитироваться за прошлое поражение и лупцевал Ермолу насмерть. Тот стоически терпел тяжелые удары, но ответить равными не смог и вскоре был сбит с ног и прижат к земле.
– Вяжи его, ребята, – прохрипел счастливый победитель.
Толпа бросилась на побежденного. С палача сорвали одежду. Весь двор ликовал. Мычащего, еще пытающегося сопротивляться Ермолу подтащили к скамье, на которой лежал умерший барин.
– Барина в дом несите! – закричала осиротевшая Устинья. – Осторожнее!
Однако народу было не до нежностей. Захарьина схватили за руки и за ноги и бегом отволокли в дом, чтобы освободить место следующей жертве.
– Кто править будет? – спросил Ефим, чувствуя себя победителем.
– Можно я, – попросил, выступая вперед, невзрачный мужичонка с клочковатой бородой. – Ермолушка моего сыночка до смерти забил, пусть теперь сам такую же сладость попробует.
– Ну, если так, давай, – вынуждено согласился я. Крестьянин низко поклонился сначала нам с Мининым, потом остальным:
– Простите меня, люди добрые.
За что его прощать, пока было непонятно. Ермолу между тем уже уложили на скамью и крепко держали за голову и ноги.
Крестьянин перекрестился, взял в руку батог и, не очень даже замахиваясь, опустил палку на спину убийце сына. Несколько мгновений было тихо, потом раздался рев, полный звериной тоски и смертной муки.
Я невольно взглянул на спину палача. Его красивое, сильное тело перечеркнула кровавая рана. Крестьянин, словно торопясь, чтобы его не лишили выстраданной мести, вновь взмахнул батогом...
С Ермолой нужно было кончать по любому. Слишком большое удовольствие получал он от человеческих мучений, чтобы его носила земля. Теперь же он находился в надежных руках.
Чтобы не видеть кровавого зрелища, я вскочил в седло и выехал со двора.
Мне еще нужно было встретиться с Ульяниным дядькой Гривовым, отблагодарить его за помощь и попросить проводить во владения старого Лешего.
Деревню Коровино при дневном свете я видел впервые. Она оказалась похожей на тысячи себе подобных нищих русских деревень. Длинная улица, вдоль которой стояли избы, была грязна и пуста. Крестьяне еще не вернулись с полей. Из помещичьей усадьбы продолжали слышаться надрывные крики.
Я остановился около избы, возле которой сидел на завалинке старик.
– Дедушка, – спросил я его, – не знаешь, Гривов в избе или в поле?
– Дома, сынок, – ответил он, пытаясь рассмотреть меня слепыми глазами. – Куда ж он, хворый, денется. Дома должен быть, если только не помер.
Я разом забыл про несчастного Ермолу и пришпорил коня. Изба Гривова была в конце деревни. Донец взял в галоп, и через две минуты я остановил его у знакомого крыльца.
В избе стоял тяжелый дух. Я закрыл глаза, привыкая к полумраку, и услышал знакомый голос:
– Кого Бог несет?
– Здравствуй, дядька Гривов, – шутливо сказали, подумав, что до сих пор даже не удосужился узнать его имени.
– Ты, что ли, батюшка? – откликнулся он. – Прости, плох глазами стал, не признал.
Я подошел к лавке, на которой лежал мужик. Глаза, привыкая к полумраку, постепенно начали различаться предметы, но пока без деталей.
– Болеешь? – задал я никчемный вопрос.
– Не то, что болею, помирать собираюсь, – грустно пошутил мужик. – Как там моя Ульянка?
– Когда уезжал, все было хорошо, – ответил я. – Что с тобой случилось?
– Запороли, ироды, все нутро отбили.
– А хозяйка твоя где? – спросил я, чтобы что-нибудь сказать.
– Знамо где, в поле.
– Ты сам встать и выйти сможешь, а то здесь ничего не видно?
– Прости, не подняться мне. Да ты не меня жалей, я свое пожил. Вот только деток некому будет кормить...
– С прокормом мы разберемся, – пообещал я. – Давай я хоть дверь и окно открою, а то, как тебя лечить в потемках.
– Чего там лечить, когда на спине мяса не осталось. А ты какими судьбами? – через силу спросил он. – Не боишься, что наш барин снова поймает?
– Помер твой барин, некому больше ловить, и палач его скоро помрет.
– То-то я слышал крики. Думал, опять кого калечат. А оно вон, что значит. Спасибо, батюшка, хоть перед смертью утешил.
– Ладно, потом поговорим, а сейчас я тебя поверну, мне нужно посмотреть твою спину.
– Нечего и ворочать, я с тех пор, как мы с тобой расстались, на брюхе лежу.
Я подошел к двери, распахнул ее настежь и подпер колом, чтобы не закрывалась. Потом открыл ставни на волоковом окне. Сразу стало светлее и даже как будто пахнуло теплом и весной.
Спина у Гривова оказалась в самом плачевном состоянии. Удивительно, как он еще не умер от заражения крови. Струпья от ран гноились и выглядели ужасно.
Я полез в печь и нащупал котел с теплой водой. Опять мне пришлось использовать свое многострадальное нижнее белье как обтирочный и перевязочный материал.
Трава только начала пробиваться из земли, и найти среди ростков противовоспалительные растения я не смог.
Пришлось лазать по сусекам и обходиться тем, что имелось в наличии. Я мелко нарубил лука и чеснока и выдавил из них сок в теплую воду. Этим раствором промыл общую гнойную рану. Дальше все зависело от моих способностей и, главное, состояния здоровья – хватит ли у меня нервной и физической энергии перебороть болезнь.
Гривов безропотно сносил мои болезненные для него прикосновения. Только, когда я закончил подготовку, взмолился:
– Батюшка, ты бы лучше грехи мне отпустил, спасу нет терпеть. Растревожил ты мою спину. Я скоро помирать буду.
– Придется еще потерпеть. Теперь уже недолго, – пообещал я. – А о грехах не бойся, я тебе их прощаю. Во имя отца, сына и святого духа. Аминь.
– Ну, коли так...
Я встал над распростертым телом, закрыл глаза, сосредоточился и начал свой сеанс...
Когда вернулись с полевых работ жена и дети Гривова, он был уже хоть куда: выпил кружку молока и съел кусок мякиша. Я же без сил лежал на соседней лавке.
– Гришаня! – крикнула женщина, вбегая в избу. – Барин помер!
– Знаю. Не шуми, батюшка отдыхает, – отозвался Гривов.
– А я как узнала, так домой. Слышь, солдаты пришли и барина за кривду до смерти запороли, – шепотом рассказывала женщина, испуганно косясь на меня. – Ишь ты, есть, значит, на свете правда!
– Есть, – согласился Гриша, – чего зря болтать, подай-ка лучше мне водицы.
– У вас мед есть? – спросил я со своей лавки.
– Мед есть только у кривого Евсеича, – охотно ответила женщина. – Только он просто так не даст.
– Возьми деньгу, сходи купи, – попросил я, шаря под кольчугой в карманах.
– Еще чего! – возмутилась Гривова. – Мед за деньгу! Я у него на просо сменяю.
– Сменяй, – согласился я. – Только возьми больше, Григорию нужно сладкое питье.
– Мало ли, чего ему нужно! – по привычке возразила рачительная женщина, но, не договорив, прикусила язык.
Она погремела горшками и отправилась за медом. Вскоре в избу пришел Минин.
– Ты куда пропал, Григорьич? – спросил он. – Мы тебя совсем потеряли.
– Приятеля лечу. Ну, что там с Ермолой?
– Забил его мужичок, а сам отпросился в монастырь замаливать грехи. Грозил постричься.
– Ладно. Ты распорядись Захарьина похоронить, а я здесь поживу, пока приятель на ноги не встанет.
– Пищу тебе сюда посылать, али с нами столоваться будешь? У покойника закрома полным-полнешеньки.
– Там видно будет. Прости, я совсем без сил, мне нужно поспать.
– Отдыхай я всем распоряжусь.
Глава 9
Кузьма Минич взял на себя все организационные вопросы по захоронению покойников и решил их удивительно оперативно. Кроме того, по моему совету, он организовал боевую учебу наших ратников, чтобы те не спились от приношений благодарных за избавление от тирана крестьян.
Мне не осталось ничего другого, как аккордно лечить Гривова, без помощи которого нам было не найти убежище Лешего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42