Дальше была черная, еще не ожившая пахота, за ней небольшое, в несколько гектар, поле озимых, а дальше были видны соломенные крыши изб.
По-хорошему, вначале надо было бы отправить разведку, но общее нетерпение было слишком велико и, забыв об осторожности, мы гурьбой двинулись к жилью. Раскисшее после таянья снега поле было не перейти, пришлось обходить посуху, по дороге, а это заняло минут тридцать.
Деревня была дворов в пятьдесят, с близко стоящими друг к другу избами. Вокруг нее был тын из вертикальных бревен. Мы подошли к запертым воротам. Фортификационные свойства забора были не очень качественны, он был невысок, и бревна отрухлявели от времени, но выглядела ограда на первый взгляд весьма солидно. Кто-то из нашей компании начал колотить в ворота ногами, и минут через пять в щелях показались сначала любопытные ребячьи глазки, а затем пришли и взрослые. Начались долгие бестолковые переговоры, с выяснением, кто мы такие и как сюда попали. Селяне уже никому не верили и пускать за ограду толпу незнакомых людей не спешили. Пришлось за дело браться Алексию. Ему удалось убедить крестьян, что мы православные и мирные люди. Наконец ворота со скрипом распахнулись, и мы попали за ограду.
Человек двадцать взрослых жителей обоего пола, вооруженные подсобным воинским инвентарем, настороженно встретили нашу компанию, и только разглядев наше с отцом Алексием священническое одеяние, успокоились.
– Кто здесь старший? – спросил я, не зная, как точно назвать главу местной администрации: старостой или старшиной.
– Я, староста, – откликнулся крепкий мужик с бельмом на левом глазу и ржавым двуручным мечем, на который он опирался, как на дубину.
– Накормить нас сможете? – задал я самый злободневный сейчас вопрос.
– Ну, – начал, поскучнев лицом, говорить мужик, он даже, чтобы не смотреть на меня, отвел зрячий глаз в сторону, – нынче у нас и зерна-то, почитай, не осталось. Весна – весь припас вышел. Конечно, если только Христа ради...
– Нам милостыня не нужна, мы серебром заплатим, – подавил я в зародыше его сомнения.
– Ну, если так, тогда конечно. Тогда почему не помочь, – сразу повеселел староста. – Кислыми щами с пирогами, да кашей накормим. Почему ж добрых людей не накормить.
Между тем все деревенские жители от мала до велика собрались у ворот и с великим интересом рассматривали гостей. Мои же сотоварищи, оказавшись в относительной безопасности, совсем потеряли силы и начали один за другим садиться, где кто стоял, прямо на землю. Нужно было что-то делать. Селяне не спешили нести свои пироги, потому опять пришлось подтолкнуть развитие событий.
– Тебя как звать? – спросил я старосту.
– Антоном кличут.
– Разведи людей по избам, пусть отдохнут, – велел я непререкаемым тоном, предполагая, что иначе нас так и будут держать у ворот. – Поторопи баб, люди несколько дней не ели.
– Это можно, – легко согласился староста и прикрикнул на односельчан.
Крестьяне засуетились и начали разводить по дворам непрошеных гостей, выбирая, кто кому приглянется. Мы с отцом Алексием и Натальей Морозовой с детьми последовали за старостой. Наталья Георгиевна немного отошла после недавнего потрясения и сосредоточилась на детях. Теперь, кроме дочери, которую она по-прежнему несла на руках, к ней жался мальчик по имени Бориска лет восьми с бледным заострившимся личиком.
Староста Антон жил в крепкой, новой избе покрытой берестой. Деревенские жилища, сколько я не видел их в разные эпохи, почти ничем не отличались друг от друга. Прогресс и нововведения явно обходили жилища наших предков стороной.
Внутреннее устройство изб до двадцатого века осталось без изменений в большей части великорусских деревень. Обыкновенно крыша избы была деревянная, тесовая, гонтовая или из драни. В XVI и XVII веках были в обычае кровли из березовой коры. Форма их была скатная на две стороны, с фронтонами на других двух сторонах. Окна в простых избах были волоковые для пропуска дыма; по надобности на них натягивали кожу; вообще они у бедных были малы (для сохранения теплоты); когда их закрывали, в избе среди дня становилось совершенно темно. В зажиточных избах окна делались большие и малые; первые назывались красными, а последние, по своей фигуре, были продолговатые и узкие. До второй половины XVII века вместо стекол обыкновенно употреблялась слюда. Такие окна и назывались красными, а от них и сама изба – красною.
Мы поднялись на «предместье», примитивное подобие крыльца, и через низкую дверь прошли внутрь. Свежие бревенчатые стены еще не окончательно почернели от дыма и были темно-коричневыми. Вслед за нами в помещение прошло все семейство старосты, и там сразу стало негде повернуться. Нас усадили за стол и подали кислые щи, странный напиток из ржаного и ячменного солода и пшеничной муки, а к щам пироги. Вторым блюдом была пшенная каша на воде. На Руси был Великий пост, и пироги оказались с капустной начинкой. С голодухи мы жадно набросились на еду.
Наевшись, я позволил себе расслабиться, однако велел старосте выставить охрану на тыне и будить себя в случае чего. После этого лег на жесткую лавку у стены и мгновенно заснул. Сколько времени я проспал, не знаю, наверное, недолго, потому что принудительное пробуждение было тяжелым и мучительным.
– Что случилось? – с трудом приходя в себя, спросил я жену старосты, которая упорно трясла меня за плечо.
– Казаки, батюшка, – скороговоркой произнесла она, – мой мужик велел тебе сказать.
Какие казаки, и где я нахожусь, до меня дошло не сразу, еще какое-то время я недоуменно таращился на стены чужой, незнакомой избы. Потом вспомнил, где нахожусь, и вскочил с лавки.
– Где твой Антон?
– У ворот. Казаки велят их впустить, грозятся деревню пожечь, а он сомневается.
– Отца Алексия разбуди, – велел я женщине, спешно обуваясь, – пусть немедля идет к воротам.
– Только казаков нам не хватает, – думал я, стремглав выскакивая наружу.
Дом старосты находился в середине деревни, и ты-новые ворота от него были не видны. Я сориентировался по шуму и побежал в нужную сторону. Все наличные в деревне крестьяне уже собрались около запертых ворот.
Я пробрался к тыну и выглянул в щель. Не меньше сотни казаков, кто, спешившись, кто верхами, толпились по ту сторону забора.
– Отворяй ворота, смерд поганый! – надсадно кричал здоровенный, усатый мужик, скорее всего, атаман ватаги. – Отворяй, кому говорю, иначе всю деревню спалим!
– Никак невозможно, государь-батюшка, – надрывался в ответ староста, стоя на приставной лестнице и возвышаясь головой над воротами, – не велено никого пускать!
Его несложно было понять: пускать в деревню разудалую вольницу, пьяную и бесшабашную, было действительно крайне рискованно. Так же рискованно было им противодействовать, вольные люди вполне могли сжечь поселение дотла.
– Отворяй ворота, смерд поганый! – вновь закричал казак. – Иначе всех порешим!
Разнообразием лексики и вариантами деловых предложений он селян не баловал. Крестьяне выглядели явно испуганными. Затевать войну с казаками им не было никакого резона, как и впускать их в деревню. Я приставил вторую лестницу к воротам и поднялся наверх, к старосте.
– Поп, открывай ворота, хуже будет! – закричал тот же голосистый казак, как только увидел меня в стихаре. – А то и тебя порешим!
Я пока не придумал, как общаться с наглой вольницей и молча рассматривал нежданную напасть. Казаки были так уверены, что сумеют запугать крестьян, что выстроились перед воротами, как на плацу, совсем не боясь контратаки.
– Слышь, поп, я кому сказал! – опять заревел казак, раздувая щеки и устрашающе тараща глаза.
Был он толстый, мордастый, с длинными, как у Тараса Бульбы, вислыми усами.
– Ты кто такой, чтобы тут шуметь и царский приказ нарушать? – спокойно спросил я.
– Кто я такой? А кто ты, поп, такой, чтобы меня спрашивать! Ты знаешь, кто я?! Да я тебя враз порешу!
– Смотрите, казаки, если сюда сунетесь, то мы вас из пищалей досыта свинцом накормим! – пообещал я, обращаясь к вольнице, удивленно таращащей глаза на воинственного священника.
– Да не поп это, а Глухарь, что Свиста зарубил! – вдруг закричал истеричным голосом какой-то казак из толпы. – Бей его, ребята!
Мы со старостой шустро соскочили с лестниц вниз, а над воротами просвистели брошенные казаками пики. Стало, похоже, что дело по моей милости мирно разрешить не удастся.
Снаружи начался гвалт, и в ворота забухали тяжелые удары. Кроме меня, никто не понимал, с чего это так внезапно озверели станичники.
Ворота, сделанные из толстых досок, выломать было не так-то просто. Тем более, что у казаков под руками не оказалось ничего тяжелого, чтобы сделать таран. Когда им надоело отбивать руки и ноги, тот же громогласный голос потребовал, чтобы деревенские меня им выдали.
– Отдайте нам ирода, и мы вас пальцем не тронем! – надрывался он, а его товарищи свистели и ругались в поддержку.
– Мне нужно отсюда уходить, – сказал я старосте, – а то они не уймутся.
– Чего это они? – удивленно спросил он. – Никак, вы давно знакомы?
– У меня с казаками старые счеты, есть у вас ход к лесу?
– Лаз есть тайный. Да, может быть, здесь останешься, куда ж ты один против всех?
– Лучше мне уйти, – окончательно решил я. – Зачем подвергать вашу деревню опасности. Скажешь им, что я сбежал, они погонятся за мной, а вас оставят в покое.
– Ну, как знаешь, – как мне показалось, с облегчением согласился Антон. – Пойдем, провожу до лаза.
Оставив за себя помощника, староста спешно повел меня в противоположную часть деревни.
По пути нам встретились заспанный отец Алексий и Наталья Георгиевна с детьми.
– Что случилось? – издалека крикнул священник. – Ногаи?
– Казаки, – ответил я, – мне нужно уходить, а ты попробуй с ними договориться.
– Я с тобой, государь-батюшка, – вдруг подала голос Морозова.
– Со мной никак нельзя. Лучше оставайся со всеми.
– Муж приказал, – покачала головой молодая женщина. – Это его последняя воля.
– Взял бы вас с собой, да не могу. Скоро на меня устроят охоту, пропадете вместе с детьми, – сказал я.
– На все воля Божья, – упрямо ответила боярыня и, подхватив сына за руку, заспешила вслед за нами.
– Здесь, – когда мы дошли до противоположной воротам стены тына, указал староста на тайное место.
Он оттащил за оглобли стоявшую у забора телегу и аккуратно убрал закрывавшие тайный лаз ветки.
– С Богом, – сказал Антон и перекрестил меня, – иди на восход, так безопасней. За нашим лесом будет деревня, спросишь там Порфирия Кузьмича, это мой кум. Передашь от меня привет, он поможет.
– Возьми, – сказал я, выуживая из своей мошны несколько ефимок, – это плата за постой, как я обещал.
Антон, поклонившись, принял деньги. Я спрыгнул в узкую, сырую, метра два глубины яму.
– Прими, батюшка, – раздался сверху голос Натальи Георгиевны, и она спустила вниз за руки сына Бориску.
Мне ничего другого не оставалось, как подхватить мальчика. А за ним и девочку. Спорить было некогда, да и опасность остаться в деревне без защиты молодой красивой женщине была не меньшая, чем прятаться со мной в лесу.
– Погоди, помогу, – сказал я ей наверх и, передав сестру Бориске, велел: – Прыгай.
Наталья Георгиевна доверчиво бросилась вниз, прямо в мои объятья. Я опустил ее на ноги. Разобравшись с детьми, мы спешно пошли по траншее, прикрытой сверху жердями и ветками. Лаз был длинный, с закрепленными плетнем стенами. Ноги скользили по осклизлой глине. Кое-где пришлось идти по колено в воде. Ноги у нас промокли, в сапогах хлюпала холодная вода, зато выбрались мы из траншеи в самом лесу. – Сначала отойдем отсюда подальше, – сказал я. Дети, видимо, инстинктивно чувствуя опасность, не капризничали и не хныкали.
Похоже, что тяжелые времена приучили не только взрослых стоически сносить жизненные перипетии.
Я забрал у Натальи Георгиевны девочку, она взяла за руку сына, и мы, как могли быстро, пошли на восток. Лес уже начал просыхать, но все равно идти было трудно, тем более, что я выбирал места посырее, чтобы помешать возможной конской погоне.
То, что казаки не станут гнаться за нами пешим ходом, я был почти уверен.
Вряд ли покойный Свист был им так дорог, что они захотят промочить ноги, бегая по лесам из-за удовольствия отомстить за товарища, к тому же павшего в честной, на мой взгляд, дуэли.
После часа скорой ходьбы Наталья Георгиевна начала отставать, да и я сам, так толком не отдохнув, почувствовал, что притомился. Мы практически не разговаривали, шли молча, каждый занятый собственными мыслями.
– Скоро должна быть деревня. Купим там лошадей и повозку, – обнадежил я, чтобы подбодрить измученную женщину.
– А дальше куда?
– В Москву.
– Мне бы нужно в нашу вотчину попасть, в Семеновское, – помолчав, как бы между делом сказала Морозова.
– Это где?
– Недалеко, на реке Лопасне.
О такой реке я слышал, как об одной из рек Подмосковья.
– Это где?
– Здесь, недалеко, мы туда и ехали, когда попались ногайцам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
По-хорошему, вначале надо было бы отправить разведку, но общее нетерпение было слишком велико и, забыв об осторожности, мы гурьбой двинулись к жилью. Раскисшее после таянья снега поле было не перейти, пришлось обходить посуху, по дороге, а это заняло минут тридцать.
Деревня была дворов в пятьдесят, с близко стоящими друг к другу избами. Вокруг нее был тын из вертикальных бревен. Мы подошли к запертым воротам. Фортификационные свойства забора были не очень качественны, он был невысок, и бревна отрухлявели от времени, но выглядела ограда на первый взгляд весьма солидно. Кто-то из нашей компании начал колотить в ворота ногами, и минут через пять в щелях показались сначала любопытные ребячьи глазки, а затем пришли и взрослые. Начались долгие бестолковые переговоры, с выяснением, кто мы такие и как сюда попали. Селяне уже никому не верили и пускать за ограду толпу незнакомых людей не спешили. Пришлось за дело браться Алексию. Ему удалось убедить крестьян, что мы православные и мирные люди. Наконец ворота со скрипом распахнулись, и мы попали за ограду.
Человек двадцать взрослых жителей обоего пола, вооруженные подсобным воинским инвентарем, настороженно встретили нашу компанию, и только разглядев наше с отцом Алексием священническое одеяние, успокоились.
– Кто здесь старший? – спросил я, не зная, как точно назвать главу местной администрации: старостой или старшиной.
– Я, староста, – откликнулся крепкий мужик с бельмом на левом глазу и ржавым двуручным мечем, на который он опирался, как на дубину.
– Накормить нас сможете? – задал я самый злободневный сейчас вопрос.
– Ну, – начал, поскучнев лицом, говорить мужик, он даже, чтобы не смотреть на меня, отвел зрячий глаз в сторону, – нынче у нас и зерна-то, почитай, не осталось. Весна – весь припас вышел. Конечно, если только Христа ради...
– Нам милостыня не нужна, мы серебром заплатим, – подавил я в зародыше его сомнения.
– Ну, если так, тогда конечно. Тогда почему не помочь, – сразу повеселел староста. – Кислыми щами с пирогами, да кашей накормим. Почему ж добрых людей не накормить.
Между тем все деревенские жители от мала до велика собрались у ворот и с великим интересом рассматривали гостей. Мои же сотоварищи, оказавшись в относительной безопасности, совсем потеряли силы и начали один за другим садиться, где кто стоял, прямо на землю. Нужно было что-то делать. Селяне не спешили нести свои пироги, потому опять пришлось подтолкнуть развитие событий.
– Тебя как звать? – спросил я старосту.
– Антоном кличут.
– Разведи людей по избам, пусть отдохнут, – велел я непререкаемым тоном, предполагая, что иначе нас так и будут держать у ворот. – Поторопи баб, люди несколько дней не ели.
– Это можно, – легко согласился староста и прикрикнул на односельчан.
Крестьяне засуетились и начали разводить по дворам непрошеных гостей, выбирая, кто кому приглянется. Мы с отцом Алексием и Натальей Морозовой с детьми последовали за старостой. Наталья Георгиевна немного отошла после недавнего потрясения и сосредоточилась на детях. Теперь, кроме дочери, которую она по-прежнему несла на руках, к ней жался мальчик по имени Бориска лет восьми с бледным заострившимся личиком.
Староста Антон жил в крепкой, новой избе покрытой берестой. Деревенские жилища, сколько я не видел их в разные эпохи, почти ничем не отличались друг от друга. Прогресс и нововведения явно обходили жилища наших предков стороной.
Внутреннее устройство изб до двадцатого века осталось без изменений в большей части великорусских деревень. Обыкновенно крыша избы была деревянная, тесовая, гонтовая или из драни. В XVI и XVII веках были в обычае кровли из березовой коры. Форма их была скатная на две стороны, с фронтонами на других двух сторонах. Окна в простых избах были волоковые для пропуска дыма; по надобности на них натягивали кожу; вообще они у бедных были малы (для сохранения теплоты); когда их закрывали, в избе среди дня становилось совершенно темно. В зажиточных избах окна делались большие и малые; первые назывались красными, а последние, по своей фигуре, были продолговатые и узкие. До второй половины XVII века вместо стекол обыкновенно употреблялась слюда. Такие окна и назывались красными, а от них и сама изба – красною.
Мы поднялись на «предместье», примитивное подобие крыльца, и через низкую дверь прошли внутрь. Свежие бревенчатые стены еще не окончательно почернели от дыма и были темно-коричневыми. Вслед за нами в помещение прошло все семейство старосты, и там сразу стало негде повернуться. Нас усадили за стол и подали кислые щи, странный напиток из ржаного и ячменного солода и пшеничной муки, а к щам пироги. Вторым блюдом была пшенная каша на воде. На Руси был Великий пост, и пироги оказались с капустной начинкой. С голодухи мы жадно набросились на еду.
Наевшись, я позволил себе расслабиться, однако велел старосте выставить охрану на тыне и будить себя в случае чего. После этого лег на жесткую лавку у стены и мгновенно заснул. Сколько времени я проспал, не знаю, наверное, недолго, потому что принудительное пробуждение было тяжелым и мучительным.
– Что случилось? – с трудом приходя в себя, спросил я жену старосты, которая упорно трясла меня за плечо.
– Казаки, батюшка, – скороговоркой произнесла она, – мой мужик велел тебе сказать.
Какие казаки, и где я нахожусь, до меня дошло не сразу, еще какое-то время я недоуменно таращился на стены чужой, незнакомой избы. Потом вспомнил, где нахожусь, и вскочил с лавки.
– Где твой Антон?
– У ворот. Казаки велят их впустить, грозятся деревню пожечь, а он сомневается.
– Отца Алексия разбуди, – велел я женщине, спешно обуваясь, – пусть немедля идет к воротам.
– Только казаков нам не хватает, – думал я, стремглав выскакивая наружу.
Дом старосты находился в середине деревни, и ты-новые ворота от него были не видны. Я сориентировался по шуму и побежал в нужную сторону. Все наличные в деревне крестьяне уже собрались около запертых ворот.
Я пробрался к тыну и выглянул в щель. Не меньше сотни казаков, кто, спешившись, кто верхами, толпились по ту сторону забора.
– Отворяй ворота, смерд поганый! – надсадно кричал здоровенный, усатый мужик, скорее всего, атаман ватаги. – Отворяй, кому говорю, иначе всю деревню спалим!
– Никак невозможно, государь-батюшка, – надрывался в ответ староста, стоя на приставной лестнице и возвышаясь головой над воротами, – не велено никого пускать!
Его несложно было понять: пускать в деревню разудалую вольницу, пьяную и бесшабашную, было действительно крайне рискованно. Так же рискованно было им противодействовать, вольные люди вполне могли сжечь поселение дотла.
– Отворяй ворота, смерд поганый! – вновь закричал казак. – Иначе всех порешим!
Разнообразием лексики и вариантами деловых предложений он селян не баловал. Крестьяне выглядели явно испуганными. Затевать войну с казаками им не было никакого резона, как и впускать их в деревню. Я приставил вторую лестницу к воротам и поднялся наверх, к старосте.
– Поп, открывай ворота, хуже будет! – закричал тот же голосистый казак, как только увидел меня в стихаре. – А то и тебя порешим!
Я пока не придумал, как общаться с наглой вольницей и молча рассматривал нежданную напасть. Казаки были так уверены, что сумеют запугать крестьян, что выстроились перед воротами, как на плацу, совсем не боясь контратаки.
– Слышь, поп, я кому сказал! – опять заревел казак, раздувая щеки и устрашающе тараща глаза.
Был он толстый, мордастый, с длинными, как у Тараса Бульбы, вислыми усами.
– Ты кто такой, чтобы тут шуметь и царский приказ нарушать? – спокойно спросил я.
– Кто я такой? А кто ты, поп, такой, чтобы меня спрашивать! Ты знаешь, кто я?! Да я тебя враз порешу!
– Смотрите, казаки, если сюда сунетесь, то мы вас из пищалей досыта свинцом накормим! – пообещал я, обращаясь к вольнице, удивленно таращащей глаза на воинственного священника.
– Да не поп это, а Глухарь, что Свиста зарубил! – вдруг закричал истеричным голосом какой-то казак из толпы. – Бей его, ребята!
Мы со старостой шустро соскочили с лестниц вниз, а над воротами просвистели брошенные казаками пики. Стало, похоже, что дело по моей милости мирно разрешить не удастся.
Снаружи начался гвалт, и в ворота забухали тяжелые удары. Кроме меня, никто не понимал, с чего это так внезапно озверели станичники.
Ворота, сделанные из толстых досок, выломать было не так-то просто. Тем более, что у казаков под руками не оказалось ничего тяжелого, чтобы сделать таран. Когда им надоело отбивать руки и ноги, тот же громогласный голос потребовал, чтобы деревенские меня им выдали.
– Отдайте нам ирода, и мы вас пальцем не тронем! – надрывался он, а его товарищи свистели и ругались в поддержку.
– Мне нужно отсюда уходить, – сказал я старосте, – а то они не уймутся.
– Чего это они? – удивленно спросил он. – Никак, вы давно знакомы?
– У меня с казаками старые счеты, есть у вас ход к лесу?
– Лаз есть тайный. Да, может быть, здесь останешься, куда ж ты один против всех?
– Лучше мне уйти, – окончательно решил я. – Зачем подвергать вашу деревню опасности. Скажешь им, что я сбежал, они погонятся за мной, а вас оставят в покое.
– Ну, как знаешь, – как мне показалось, с облегчением согласился Антон. – Пойдем, провожу до лаза.
Оставив за себя помощника, староста спешно повел меня в противоположную часть деревни.
По пути нам встретились заспанный отец Алексий и Наталья Георгиевна с детьми.
– Что случилось? – издалека крикнул священник. – Ногаи?
– Казаки, – ответил я, – мне нужно уходить, а ты попробуй с ними договориться.
– Я с тобой, государь-батюшка, – вдруг подала голос Морозова.
– Со мной никак нельзя. Лучше оставайся со всеми.
– Муж приказал, – покачала головой молодая женщина. – Это его последняя воля.
– Взял бы вас с собой, да не могу. Скоро на меня устроят охоту, пропадете вместе с детьми, – сказал я.
– На все воля Божья, – упрямо ответила боярыня и, подхватив сына за руку, заспешила вслед за нами.
– Здесь, – когда мы дошли до противоположной воротам стены тына, указал староста на тайное место.
Он оттащил за оглобли стоявшую у забора телегу и аккуратно убрал закрывавшие тайный лаз ветки.
– С Богом, – сказал Антон и перекрестил меня, – иди на восход, так безопасней. За нашим лесом будет деревня, спросишь там Порфирия Кузьмича, это мой кум. Передашь от меня привет, он поможет.
– Возьми, – сказал я, выуживая из своей мошны несколько ефимок, – это плата за постой, как я обещал.
Антон, поклонившись, принял деньги. Я спрыгнул в узкую, сырую, метра два глубины яму.
– Прими, батюшка, – раздался сверху голос Натальи Георгиевны, и она спустила вниз за руки сына Бориску.
Мне ничего другого не оставалось, как подхватить мальчика. А за ним и девочку. Спорить было некогда, да и опасность остаться в деревне без защиты молодой красивой женщине была не меньшая, чем прятаться со мной в лесу.
– Погоди, помогу, – сказал я ей наверх и, передав сестру Бориске, велел: – Прыгай.
Наталья Георгиевна доверчиво бросилась вниз, прямо в мои объятья. Я опустил ее на ноги. Разобравшись с детьми, мы спешно пошли по траншее, прикрытой сверху жердями и ветками. Лаз был длинный, с закрепленными плетнем стенами. Ноги скользили по осклизлой глине. Кое-где пришлось идти по колено в воде. Ноги у нас промокли, в сапогах хлюпала холодная вода, зато выбрались мы из траншеи в самом лесу. – Сначала отойдем отсюда подальше, – сказал я. Дети, видимо, инстинктивно чувствуя опасность, не капризничали и не хныкали.
Похоже, что тяжелые времена приучили не только взрослых стоически сносить жизненные перипетии.
Я забрал у Натальи Георгиевны девочку, она взяла за руку сына, и мы, как могли быстро, пошли на восток. Лес уже начал просыхать, но все равно идти было трудно, тем более, что я выбирал места посырее, чтобы помешать возможной конской погоне.
То, что казаки не станут гнаться за нами пешим ходом, я был почти уверен.
Вряд ли покойный Свист был им так дорог, что они захотят промочить ноги, бегая по лесам из-за удовольствия отомстить за товарища, к тому же павшего в честной, на мой взгляд, дуэли.
После часа скорой ходьбы Наталья Георгиевна начала отставать, да и я сам, так толком не отдохнув, почувствовал, что притомился. Мы практически не разговаривали, шли молча, каждый занятый собственными мыслями.
– Скоро должна быть деревня. Купим там лошадей и повозку, – обнадежил я, чтобы подбодрить измученную женщину.
– А дальше куда?
– В Москву.
– Мне бы нужно в нашу вотчину попасть, в Семеновское, – помолчав, как бы между делом сказала Морозова.
– Это где?
– Недалеко, на реке Лопасне.
О такой реке я слышал, как об одной из рек Подмосковья.
– Это где?
– Здесь, недалеко, мы туда и ехали, когда попались ногайцам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42