Собак в деревне не было, как сказал Гривов, их перестреляли бариновы воины. Потому шел я открыто. Дом у толстого помещика оказался небольшим и был немногим краше крестьянской избы. Зато со всех сторон защищался крепким, высоким тыном. Я обошел его кругом, ища подходящее для перелаза место. От ходьбы и движений опять начало саднить спину, что явно не способствовало проявлениям гуманизма.
На мое счастье успела взойти луна, и стало совсем светло, иначе мне бы пришлось искать дорогу ощупью. Как всегда в родном отечестве, даже в самом крепком заборе обязательно не обойдется без прорехи. Место с раздвинутыми жердями оказалось в дальней от ворот стене. Я без труда их развел и, не коснувшись мозжащей спиной дерева, пролез внутрь. Потом осторожно двинулся к дому. Похоже, что меня здесь не ждали. Хозяин был так уверен в своей силе, что не держал возле дома даже обычных сторожей.
Я подошел к крыльцу, воткнул стрелецкий бердыш в землю, обнажил саблю и неслышно вошел в дом. Смазанные жиром петли не скрипели, и я, не останавливаясь, двинулся вглубь дома. За просторными сенями сразу же оказалась темная каморка, за ней дверь, из-за которой пробивался свет. Я осторожно ее приоткрыл. В комнате, освещенной сальными свечами, стоял большой стол, за которым сидело несколько человек: четверо мужчин и две женщины. Компания мирно ужинала, услаждаясь хмельным медом. Голоса были пьяные, неестественно громкие, у женщин визгливые.
Я прислушался к разговору. Громче всех говорил хозяин, обрывая и прерывая не в меру расходившихся гостей. О чем шла речь, я не сразу понял, бражники обсуждали какие-то свои дела. Потом я уловил знакомые мотивы и насторожился. Речь зашла о нас:
– ...Долго не протянет, – говорил толстяк, – завтра погоню навоз возить, она не сможет, тогда еще батогов получит...
– Кнутом его надо, чего его жалеть, чтоб мясо летело... – перебила одна из женщин.
– ... бабу сейчас приведут, все и погуляем, мы ее, лахудру рыжую... а потом батогами, батогами!..
– Кнутом ее, суку... – опять взвизгнула та же женщина. – И зенки выдрать...
– Ох, боярин, мы ж и потешимся! – заревел головастый мужик с непомерно широкими плечами и складчатым, мясистым лицом.
– Надо, чтобы они не сразу сдохли, а помучились! – продолжил с подъемом хозяин. – Чтоб с нас спроса не было, что, мол, порешили. Да и им наука, не зарься на чужое!
Последние слова меня заинтересовали.
Никаких счетов с незнакомым толстяком у меня не было, я сегодня увидел его впервые в жизни.
– Умен ты, Гаврила Васильич, ох, умен, – льстиво проблеял высокий, худой человек с узкой головой, которого видно было только со спины. – Тебя б на Борискино место-то! Ты б поцарствовал!
– Ты крамолу не сей! Воровские речи не веди! – довольным голосом оборвал худого хозяин. – Бориска, он хоть и из татар, да царь венчанный!
– Да ты знатней его семикратно! – загудели гости. – Тебе бы царствовать, а не ему, идолу!
– Будет, будет! – шутливо рассердился Гаврила Васильевич. – Полно вздор нести, нам бы морозовскую вотчину получить, и то ладно, а там, глядишь, одно к одному...
Последние слова толстяка разом поставили все на свои места. Теперь стало понятно, откуда у осла растут уши.
– А поп не помешает? – спросил доселе молчавший сотрапезник, лица которого я в дверную щель не видел.
– У Ермолки не побалуешь! – засмеялся хозяин. – После его батогов долго не живут. Он завтра ему еще подсыплет, и Господь батюшку к себе приберет!
– Может быть, нужно было сразу его на небеса отправить? – опять спросил тот же голос.
– Не хотел я торопиться, боярин, попик-то и так квелый, слышал бы ты, как он визжал под батогами! Хуже бабы. Совсем в их сословии нет мужества. Вот мы одного боярского сына пытали, этот да! Брюхо ему вспороли, он ничего, кишку вынули да к столбу прибили – терпит! Смех, да и только. Потом кнутом заставили кругами бегать, пока все кишки на столб не намотались! Это – да! А он ничего, не просил пощады, только ругался матерно!
«Ах, ты, тварь, – подумал я, – мужества ты хочешь! Удовольствие тебе нужно было еще доставить! Погоди, доставлю я тебе удовольствие!»
Между тем толстяк продолжал сладостно вспоминать:
– Уж брюхо у него пусто, ан, все не подыхает. Тут один мой клеврет удумал бросить его на муравьиную кучу! Там, шалишь, там он прочувствовал!
– А откуда вообще этот поп взялся? – перебил интересный рассказ невидимый гость.
Говорил он уверенно, без лести в голосе, скорее, в ответах Гаврилы Васильевича слышалось вежливое почтение.
– Ногаи его в полон взяли. К тому часу, люди говорят, они боярина Иван Михалыча уже порешили, а боярыню с детками не успели. А тут чертов поп-то возьми и убеги от них, да и ведьму рыжую с собой прихвати...
– Ловок, видать, батюшка, коли от ногаев сбежать смог! Им же за Морозовых было сполна уплачено. Ты, Васильич, с ним ухо востро! Не ровен час! И с ногаев пеню взыщи, нечего их баловать. И князька их припугни, чтоб не повадно...
– Это уж как водится. Да, куда же мои удальцы запропали, давно должны быть! Неужто сами с боярыней забаловали, поперек батьки! Шкуру спущу с подлецов! Мишутка! – неожиданно закричал в сторону двери хозяин.
Я едва успел отпрыгнуть в угол, как из сеней выскочил рослый парень и бросился в комнату. Пока он в комнате выслушивал распоряжения, я выскользнул наружу и затаился за утлом.
Луна светила на полнеба, кусты были голы и прозрачны, прятаться было негде. Вступать в бой со столь превосходящими силами противника было бы полным безумием. Я с больной спиной даже убежать не смогу, не то, что попытаться со всеми ними рубиться на саблях.
Дождавшись когда «Мишутка» выскочит из дома и побежит разыскивать пропавших стрельцов, я спешно вернулся к лазу и благополучно покинул опасное место.
Идти по тропинке к лесу мне было легко, но не весело. Положение, в которое мы попали, было если и не безнадежное, то крайне тяжелое. То, что по «горячим следам» за нами погонятся люди Гаврилы Васильевича, а с ними, если он додумается, вся крестьянская округа, я ни минуты не сомневался. Бегать же по здешним лесам с детьми от вполне реального и организованного противника, хорошо знающего местность, – последнее дело Я даже пожалел, что не послушался Гривова и не сжег в хате стрельцов. Теперь, после того, как я их отделал, они как никто будут заинтересованы нас поймать и отомстить.
Нужно было придумать что-нибудь необычное, но ничего оригинальнее того, чтобы спрятаться под фонарем, в самом доме толстяка, мне в голову не приходило. Будь дом больше, такой, какие обычно бывают у нормальных помещиков, схорониться там было бы реально. Я шел и надеялся, что в голове у меня непременно что-нибудь «сварится», но пока никаких конструктивных идей в ней не было.
Выйдя за околицу на западную оконечность деревни, я свистнул. В ответ раздалось неестественно басовитое кряканье утки.
Я пошел в нужном направлении и вскоре различил на фоне темного низкорослого леса здоровенный дуб.
Под его лунной сенью группа товарищей с надеждой и тревогой ждала моего возвращения.
– Ну, что? – спросили одновременно и Морозова, и Гривов.
– Ничего хорошего, – честно сказал я, – они охотятся за Натальей Георгиевной с детьми. Подкупили ногайцев, чтобы вас всех убить. Дело, как я понял, в наследстве на морозовские вотчины. Ты того толстячка, который приходил со стрельцами, случайно, не знаешь? Его зовут Гаврила Васильевич? – спросил я Наталью.
Женщина задумалась, потом отрицательно покачала головой.
– Там еще был один человек, главный, но я его в лицо не видел и по имени его никто не называл, он и есть зачинщик... Кто, кроме твоего покойного мужа и вас с детьми, может наследовать земли и имущества Морозовых?
– Не ведаю, Иван Михайлович ничего мне про наследство не сказывал.
– Когда узнаем, кому выгодна ваша гибель, тогда и найдем заказчика. Пока же нужно думать, как отсюда выбраться. С утра за нами устроят охоту...
В подтверждение моих слов со стороны деревни послышались отчаянные крики.
– Слышите, нашли стрельцов. Тебе лучше вернуться домой, – сказал я Гривову, – не дай бог, хватятся.
– Верно, говоришь, батюшка, да только и вас не бросишь, без меня-то, думаю, вас сразу поймают.
– А я глаза им отведу, – пообещала Ульяна.
Несмотря на то, что фокус с казаками у нее получился, и они нас действительно не увидели в темной избе, экспериментировать на детях и себе я опасался.
– Есть в лесу одно место, куда никакие стрельцы не доберутся, знают про него всего два человека, мои кумовья... – задумчиво начал дядька Гривов. – Только больно глухо там и нехорошо ...
– Чем нехорошо?
– Нечисто. Много чего про то место болтают. Известно, у страха глаза велики. А вот что правда из того, что нет, не знаю... Туда потому никто и не ходит, все боятся... Мы с кумовьями случаем попали, да так напутались, еле ноги унесли.
– Чего напугались-то? – спросила Наталья Георгиевна.
– А Бог его знает чего. Так словом не скажешь. Одно дело, нечистое место.
В деревне ударили в набат. Все невольно оглянулись.
– Уходить надо, – нервно сказала Наталья Георгиевна, прижимая к себе спящую дочь.
– Ладно, пошли в нечистое место, – решил я. Лесной нечисти я не боялся, а вот людской стоило поберечься.
– Как знаешь, батюшка, ты священный сан, тебе виднее.
Несмотря на то, что рваный стихарь я оставил в избе и был одет в свое обычное платье, меня, видимо, по привычке, продолжали называть «батюшкой».
Крики в деревне делались все громче, какой-то идиот, несмотря на светлую лунную ночь, даже бегал с факелом.
– Пошли, что ли, – поторопил Гривов, а то не ровен час, заявятся...
Идти, особенно первую часть пути, было легко. Сквозь голые ветви во всю свою силу светила луна, и оттого лесная тропинка казалась серебряной. Потом под ногами захлюпало, начиналось болото. Идти стало труднее. Гривов взял на руки маленькую Олюшку, Ульяна помогала Бориске, а я подал руку Наталье Георгиевне.
Несмотря на то, что нам приходилось вглядываться в дорогу, вытягивать ноги из липкой грязи, скользить и спотыкаться, я ощущал не неудобства пути, а тепло женской руки. После порки батогами и помощи, которую оказывала мне Морозова, наши отношения начали стремительно меняться в лучшую сторону. Пока это внешне никак не проявлялось, но я чувствовал, что Наталья Георгиевна стал внимательней смотреть на меня, и между нами возникло нечто, что трудно объяснить словами, некая форма душевной близости, когда люди вдруг начинают как бы видеть друг друга.
– Дядь Мить, скоро уже? – спросила Ульяна Гривова, когда женщины, совсем выбившись из сил, попросили нас сделать остановку для отдыха.
– Да, кто ж его знает, племяшка, в лесу концы не меряны. Как путь кончится, так и ладно будет.
– А почему все-таки то место плохое? – дрогнувшим голосом поинтересовалась Наталья Георгиевна. – Убили там кого или как?
– Не могу сказать, чего не знаю, того не знаю, – охотно откликнулся Гривов. – Вроде бы ничего такого не было, я за свой век ни о чем таком не слышал. Однако слава идет плохая, народ и опасается.
– Черти здесь, что ли, водятся? – прямо спросил я.
Вопрос в лоб Гривова смутил, если не сказать напугал, – он несколько раз быстро перекрестился и три раза плюнул через левое плечо.
– Ты, батюшка, говори да не заговаривайся. Чего в таком месте, да еще ночью, да в полнолуние нечистого поминать! Свят, свят, свят! Говорю же, никто здесь не водится, только зря болтаешь...
– Извини, это я так...
– То-то же, ну, что, пошли, что ли, а то я и к заре в деревню не вернусь!
Мы опять начали скользить и спотыкаться по жидкой весенней грязи, а потом и вовсе скакать с кочки на кочку, когда кончилась хоженая тропинка. К довершению всего луна, отсветив свое положенное время, удалилась по своим космическим делам, и мы оказались в полной темноте на небольшом островке, посредине натуральной болотной топи.
– Ну, здесь и будьте, – сказал Гривов. – Это самое место и есть. Сюда, поди, никто не сунется. А я, как смогу, за вами приду.
– Тихо-то как, – задумчиво произнесла Наталья Георгиевна, – действительно, странное место.
– Пошел я, что ли, – виновато сказал Гривов.
– Действительно иди, а то не ровен час, хватятся, – бодро сказал я. – Счастливого пути.
– Прощайте, – Гривов поклонился и прыгнул на невидимую болотную кочку. В мертвой, ночной тишине было только слышно, как удаляются его чавкающие шаги.
– Давайте устраиваться, – стараясь, чтобы голос звучал уверенно, произнес я, хотя как можно устроиться на неверной болотной тверди в три квадратных метра, и сам не знал.
– Матушка, я водицы хочу, – попросил до селе молчавший Бориска.
Надо сказать, что мальчик все это время вел себя прекрасно, не ныл, не жаловался и даже не задавал вопросов.
– Потерпи, сынок, – ответила Морозова, – скоро рассвет будет, тогда водицы и поищем, а болотную пить негоже, от нее лихорадка бывает.
– Хорошо, матушка, – без капризов согласился мальчик.
– Ишь ты, водицы ему подавай, – вдруг всего в нескольких шагах от нас раздался, чей-то ломкий, насмешливый голос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42