Как в любое другое место, когда не в силах себя защитить.
– Еще какие деревни есть поблизости?
– Всякие есть... Беляево, Гордищи...
– Так и Коровино должна быть здесь же рядом! – обрадовано воскликнул я, услышав знакомые названия.
– Коровино тоже. Только там, сказывают, неспокойно, понаехали какие-то стрельцы, а что и как, мне неведомо.
– А сможешь меня туда отвезти?
– Чего тебя везти, когда ты сам конный, – удивился мужик.
– Болею я, еле в седле сижу, – признался я. – Да ты не сомневайся, я заплачу.
От моего былого богатства в кармане оставалось еще несколько мелких монет, так что я еще вполне мог расплатиться.
– Мне это не с руки, – замялся мужик, – Да, опять же, там стрельцы... Как бы чего плохого не вышло.
– Это не стрельцы, а крестьяне из Семеновского, – успокоил я мужика.
– ...Опять же, завтра наказывали лекаря искать, – продолжил он перечислять препятствия.
– Какого лекаря?
– Коровинского. Сказывают, ушел в лес и пропал. То ли медведь задрал, то ли сам заблудился. А знатный, говорят, лекарь был, мужички им премного довольны.
– А когда он пропал?
– Да, видать, вчера.
Я подумал было, что речь идет обо мне, но я «пропал» не вчера.
– А что за лекарь, ты его знаешь?
– Нет, он не местный, пришлый. Недавно объявился, но очень им мужички были довольны, – повторил крестьянин.
Я решил, что мужик перепутал время, и речь идет все-таки обо мне.
– Так это я лекарь.
– Так он же потерялся, а ты вот он! – усомнился он.
– Я и потерялся, а теперь возвращаюсь, да, видишь, занедужил. Ты не сомневайся, я тебе за труды две деньги дам, – посулил я, в подтверждении покопался в карманах и выудил оттуда две мелкие монетки.
– Я б со всей душой, да как от тебя зараза? Сам же говоришь, что недужный...
– Я не так болен, не нутром, а ногами. От ног заразы не бывает.
– Сомнительно мне все-таки, – попытался еще посомневаться нерешительный крестьянин.
– Помоги лучше с лошади слезть, – попросил я и начал сползать с седла.
Крестьянину ничего не оставалось, когда я начал падать с лошади, как помочь. Дальше дело пошло быстрее, мужик разостлал сено в телеге, и я, наконец, смог лечь и вытянуть ноги. Правильно говорят, что все познается в сравнении. Теперь лежа, с надеждой на спасение, даже боль в паху стала казаться не такой мерзкой. Мужик, пока я устраивался, привязал моего одра к задку телеги, и мы безотлагательно тронулись в путь.
Телега скрипела несмазанными осями, крестьянин, видимо, соскучившись по общению, начал неторопливо пересказывать мне всю свою жизнь, а я впал в полудрему.
Когда мы, наконец, доехали до Коровино, был совсем темно. Возница без спроса подъехал к господскому дому. Никакого караула выставлено не было, и крестьянину пришлось долго стучать кнутовищем в двери, пока бдительные ополченцы соизволили проснуться.
– Кого еще несет на ночь глядя? – спросил из-за двери знакомый голос, и здоровяк Ефим вышел на крыльцо.
– Лекаря привез, – смущенно сообщил крестьянин.
– Какого еще лекаря? – начал было переспрашивать Ефим, но я окликнул его по имени, и он, издав радостный возглас, бросился к телеге.
– Ты, что ль, боярин! А мы завтра всю округу поднимаем, тебя по лесам искать. Минич пошел к Гривову, его парнишку пытать, куда он тебя завел.
– Помоги вылезти, – попросил я. – У меня ноги повреждены.
– Это мы завсегда с радостью.
Ефим подхватил меня на руки и легко вынул из телеги.
– Сам пойдешь или отнести? – спросил он, излучая неподдельную радость.
– Сам, – ответил я, чтобы не растерять авторитета. – Возьми, что обещано, – сказал я вознице и расплатился с ним за провоз.
– Премного вами благодарны, – сказал он, кланяясь, и тут же полез на облучок.
Я же, расставляя ноги циркулем, побрел к крыльцу.
– Да чего ж сам-то, – закричал Ефим, видя, как я иду, и без спроса поднял меня на руки и отнес в горницу.
Отбиваться я не стал. Ефим опустил меня на лавку и помог лечь.
– Где это тебя, боярин, ноги так побить угораздило?
– Места нужно знать, – неопределенно ответил я.
– Боярыню-матушку позвать?
– Она что, здесь?
– Утром приехала, по детям тоскует.
– Позови.
Ефим ушел, а я расслабился и занялся самолечением. Натальи Георгиевны долго не было. Наконец она вошла, полностью одетая, с покрытой головой.
– Здравствуйте вам, Алексей Григорьевич, – произнесла Морозова, как говорится, по писаному, и низко поклонилась, коснувшись правой рукой пола – по-ученому. Потом спросила с несдержанной тревогой:
– Где дети?
– Здравствуй, Наташа, – просто поздоровался я. – Извини, но до детей я не смог добраться. Здесь все справляли пасху, а сам я их не нашел, заблудился в лесу – еле выбрался.
– Обманываешь! Сгинули мои детушки! Это все за мои грехи наказание! – произнесла Морозова с отчаяньем в голосе. – Господь все видит и карает!
– Да ничего с детьми не случилось. Ей богу! Вот тебе святой крест!
– Правду говоришь?
– Конечно, правду!
– Коли Господь попустит детей вернуть, замолю! Схиму приму!
– Ты что такое говоришь, какую схиму, как же детей оставишь без матери? Обещаю тебе, все будет хорошо. И у нас все наладится.
– Больше греха не допущу, – тихо произнесла Наталья и посмотрела на меня темными глазами. – Люб ты мне был, только все это блуд да грех смертный. Не видать мне спасения!
Мне было совсем худо, и вести теологические диспуты недостало сил.
– Давай лучше завтра поговорим! – взмолился я. – Какой блуд! Какой грех! Тебе же было хорошо?
– В том-то и есть искушение сладостью! Прости меня, Алексей Григорьевич, добро твое помню, век за тебя буду Бога молить, только не искушай меня больше. Мое дело вдовье – слезы лить да детей растить.
– Давай об этом поговорим завтра, – попросил я.
– Это наш последний разговор с глазу на глаз. Другого не будет. Не дело честной вдове с чужим мужчиной шептаться. Прощай, сокол сизокрылый, не поминай лихом.
– Наташа! – позвал я, но Морозова закрыла платком лицо и быстро вышла из комнаты.
Несколько минут я пролежал, закрыв глаза. Возможно, то, что произошло, было к лучшему. Встретив фальшивую Алю, я ведь ни разу даже не вспомнил о Наталье Георгиевне.
– Нашелся! – радостно произнес Минин, быстро входя в комнату. – А мы тебя совсем потеряли! Я как вчера узнал, что ты из леса не вернулся, места себе не нахожу.
– Здравствуй, Кузьма, как вы здесь?
– Что нам сделается, вот тебя завтра собрались в лесу искать. Мальчишка обещался показать, где ты пропал. Ты, говорят, занедужил?
– Занедужил, да еще и голоден... Прикажи-ка подать водки и закуски. Сутки маковой росинки во рту не было.
– Сейчас распоряжусь. А вот водки, извини, нет. Может, затора выпьешь? Правда, его только вчера поставили, хмеля в нем еще мало.
– Что за «затор»? И куда водка делась, в подвале три бочки было?!
– Затор, это так брага зовется по-здешнему. А водку еще когда выпили!
– Как выпили? Все три бочки! То-то вы меня только вчера хватились!
– Так они неполные были...
– По-моему, только одна была слегка почата. Давай, Кузьма, где хочешь, доставай, но чтобы водка была!
– Так будет. Я Ваньку Крайнего пошлю, он разом добудет. Вот делов-то. А с ногами у тебя что?
– Потом расскажу.
Виноватый Кузьма отправился добывать зелье, совершенно необходимое мне после всех передряг, а я продолжил самолечение.
Состояние покоя и сама энергетика немного помогли, боль отступила. Вернулся Минин и начал подгонять сонную бабу, накрывающую на стол.
– Ты, Григорьевич, не сомневайся, я Ваньку послал. Ванька водку где хочешь найдет!
– Почему нет караульных? – продолжил занудничать я, не в силах преодолеть раздражение на своих соратников. – Хочешь, чтобы вас сонных казаки перерезали?
– Да, какие казаки в пасхальную неделю? Все же гуляют! С тобой-то что стряслось?
Я вкратце рассказал о своих приключениях.
– Подвинь ко мне стол, я вставать не буду, – попросил я.
Минин начал двигать тяжелый стол. В этот момент в комнату влетел Иван Крайний.
– Нашел у бабки Марьи, на березовых почках настояна! – с гордостью сообщил он, показывая две внушительные баклаги. – Еле уговорил продать!
На огонек сальной свечи и запах березовых почек потянулись проснувшиеся волонтеры. Водка помогла мне снять напряжение. Растянутые сухожилия и мышцы утихли. Крестьяне, подвыпив, начали жевать извечные русские вопросы: что делать, и кто виноват. Как всегда у каждого было свое оригинальное мнение на историю и судьбу Руси. Царя Бориса в основном поминали добром. Про указы Годунова, юридически отменившие «Юрьев день», одну неделю в году, когда можно было менять помещика, никто не слышал. Спорили, как водится, на самом примитивном уровне: хороший был царь Борис или плохой. О том, что на самом деле делается в стране, никто ничего толком не знал.
Минин, как и я, больше помалкивал, не вмешивался в общий разговор. Водка на березовых почках была слабой, вонючей и скоро кончилась. Сразу же иссякли и разговоры. Все разошлись по своим углам. Я остался один и постарался заснуть. Нужно было набраться сил для завтрашнего самолечения.
Весь следующий день я только отдыхал. Наталья Георгиевна сдержала слово и не показывалась. Моральное разложение и беспробудное пьянство лишили нас наемников, они, пока меня не было, разбежались. Ополченцев по моему требованию Минин заставил заняться военной подготовкой, чтобы разогнали праздничный, хмельной угар. Я лечился и к утру следующего дня был почти в норме. Во всяком случае, мог нормально передвигаться и сменил циркульную походку на макаронную – ходил, как на строевом плацу, на прямых ногах.
Идти в лес за Натальиными детьми решили на следующий день. Однако в планы вмешался случай. Из Першино пришел знакомый парень, один из тех, кого я тщетно просил сходить в Коровино к Минину. Першинский житель рассказал, что в их деревне бунт. Оказалось, что тамошние мальчишки видели, как меня похищали, и народ встал на защиту доброго барина. Крестьяне собрали сход и всем миром повесили прихвостня Николаевича, а его помощников посадили в темную. И еще, по словам парня, они собираются сжечь «поганый» боярский дом.
Пришлось срочно седлать коней и всей «лошадиной командой» ехать успокаивать народное возмущение. Мне подали донца, и через полчаса мы кавалькадой поехали на место происшествия. Чтобы сократить время в пути и поберечь ноги, я обогнал нашу команду и на рысях поскакал в бунтующую деревню.
Ворота в барскую усадьбу были распахнуты настежь. Я без опаски въехал во двор и попал в пьяную сумятицу. Все население деревни собралось на помещичьем дворе и пило из выставленных около крыльца бочек экспроприированную у покойного Меченого водку. Мой неожиданный приезд вызвал у народных масс повышенный интерес. Поднялся общий гвалт, и со всех сторон посыпались угрозы. Я сначала растерялся. Будучи, по словам гонца, причиной народного волнения, честно говоря, рассчитывал на более теплую встречу.
– Бей его, иуду! – надсадно закричал какой-то оборванный мужик и метнул в меня рогатину.
Я успел уклониться от смертоносного оружия, нырнув под брюхо лошади. Рогатина пролетела над спиной донца и вонзилась в какую-то женщину. Та пронзительно закричала, что еще больше возбудило селян. Даже совсем пьяные мужики повскакали с земли, на которой отдыхали после принятия «боярской горькой». Началась общая свалка. К сожалению, главным объектом ненависти крестьяне выбрали меня. В мою сторону полетело еще несколько рогатин. Пришлось опять уворачиваться, что при боли в ногах и всем теле оказалось делом мучительно сложным.
– Убили, ироды! – завопила раненая женщина.
– Бей его, я его знаю! – надрывался здоровенный расхристанный мужик и, заведя сам себя, бросился на меня с косой.
Я оттолкнул его ногой, чем еще убавил свою популярность. Несколько человек с криком: «Наших бьют», начали стаскивать меня с лошади. На мое счастье, донец был обучен прежним хозяином и опытен в рукопашных баталиях. Не успел я дать ему «шенкеля», то есть ударить пятками по бокам, как он встал на дыбы и начал кружить на месте, пугая нападающих тяжелыми копытами.
Шутки кончились, тем более, что среди толпы я узнал два до боли в паху знакомые лица, которые, теоретически, находились под арестом, Серегу и Ваньку.
– Всех порублю! – закричал я диким голосом и выхватил саблю из обшарпанных ножен.
Для нормального боя она была слаба, сломалась бы после первой стычки, но хорошего оружия у крестьян не было, только самодельные рогатины – палки с привязанными к ним короткими, лесными косами, и топоры.
Мой стихийный порыв заставил нападающих селян отступить. Один недавний «приятель», человек без царя в голове, Серега, кинулся на меня с топором. Мужик он, как я уже говорил, был необыкновенной мощи и отчаянной до дурости храбрости. Серега летел на меня, широко раскрыв кричащий рот, полный широких, желтых зубов. Почему-то зубы мне запомнились больше всего. Топор на длинном топорище для большего замаха Серега завел далеко за голову.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
– Еще какие деревни есть поблизости?
– Всякие есть... Беляево, Гордищи...
– Так и Коровино должна быть здесь же рядом! – обрадовано воскликнул я, услышав знакомые названия.
– Коровино тоже. Только там, сказывают, неспокойно, понаехали какие-то стрельцы, а что и как, мне неведомо.
– А сможешь меня туда отвезти?
– Чего тебя везти, когда ты сам конный, – удивился мужик.
– Болею я, еле в седле сижу, – признался я. – Да ты не сомневайся, я заплачу.
От моего былого богатства в кармане оставалось еще несколько мелких монет, так что я еще вполне мог расплатиться.
– Мне это не с руки, – замялся мужик, – Да, опять же, там стрельцы... Как бы чего плохого не вышло.
– Это не стрельцы, а крестьяне из Семеновского, – успокоил я мужика.
– ...Опять же, завтра наказывали лекаря искать, – продолжил он перечислять препятствия.
– Какого лекаря?
– Коровинского. Сказывают, ушел в лес и пропал. То ли медведь задрал, то ли сам заблудился. А знатный, говорят, лекарь был, мужички им премного довольны.
– А когда он пропал?
– Да, видать, вчера.
Я подумал было, что речь идет обо мне, но я «пропал» не вчера.
– А что за лекарь, ты его знаешь?
– Нет, он не местный, пришлый. Недавно объявился, но очень им мужички были довольны, – повторил крестьянин.
Я решил, что мужик перепутал время, и речь идет все-таки обо мне.
– Так это я лекарь.
– Так он же потерялся, а ты вот он! – усомнился он.
– Я и потерялся, а теперь возвращаюсь, да, видишь, занедужил. Ты не сомневайся, я тебе за труды две деньги дам, – посулил я, в подтверждении покопался в карманах и выудил оттуда две мелкие монетки.
– Я б со всей душой, да как от тебя зараза? Сам же говоришь, что недужный...
– Я не так болен, не нутром, а ногами. От ног заразы не бывает.
– Сомнительно мне все-таки, – попытался еще посомневаться нерешительный крестьянин.
– Помоги лучше с лошади слезть, – попросил я и начал сползать с седла.
Крестьянину ничего не оставалось, когда я начал падать с лошади, как помочь. Дальше дело пошло быстрее, мужик разостлал сено в телеге, и я, наконец, смог лечь и вытянуть ноги. Правильно говорят, что все познается в сравнении. Теперь лежа, с надеждой на спасение, даже боль в паху стала казаться не такой мерзкой. Мужик, пока я устраивался, привязал моего одра к задку телеги, и мы безотлагательно тронулись в путь.
Телега скрипела несмазанными осями, крестьянин, видимо, соскучившись по общению, начал неторопливо пересказывать мне всю свою жизнь, а я впал в полудрему.
Когда мы, наконец, доехали до Коровино, был совсем темно. Возница без спроса подъехал к господскому дому. Никакого караула выставлено не было, и крестьянину пришлось долго стучать кнутовищем в двери, пока бдительные ополченцы соизволили проснуться.
– Кого еще несет на ночь глядя? – спросил из-за двери знакомый голос, и здоровяк Ефим вышел на крыльцо.
– Лекаря привез, – смущенно сообщил крестьянин.
– Какого еще лекаря? – начал было переспрашивать Ефим, но я окликнул его по имени, и он, издав радостный возглас, бросился к телеге.
– Ты, что ль, боярин! А мы завтра всю округу поднимаем, тебя по лесам искать. Минич пошел к Гривову, его парнишку пытать, куда он тебя завел.
– Помоги вылезти, – попросил я. – У меня ноги повреждены.
– Это мы завсегда с радостью.
Ефим подхватил меня на руки и легко вынул из телеги.
– Сам пойдешь или отнести? – спросил он, излучая неподдельную радость.
– Сам, – ответил я, чтобы не растерять авторитета. – Возьми, что обещано, – сказал я вознице и расплатился с ним за провоз.
– Премного вами благодарны, – сказал он, кланяясь, и тут же полез на облучок.
Я же, расставляя ноги циркулем, побрел к крыльцу.
– Да чего ж сам-то, – закричал Ефим, видя, как я иду, и без спроса поднял меня на руки и отнес в горницу.
Отбиваться я не стал. Ефим опустил меня на лавку и помог лечь.
– Где это тебя, боярин, ноги так побить угораздило?
– Места нужно знать, – неопределенно ответил я.
– Боярыню-матушку позвать?
– Она что, здесь?
– Утром приехала, по детям тоскует.
– Позови.
Ефим ушел, а я расслабился и занялся самолечением. Натальи Георгиевны долго не было. Наконец она вошла, полностью одетая, с покрытой головой.
– Здравствуйте вам, Алексей Григорьевич, – произнесла Морозова, как говорится, по писаному, и низко поклонилась, коснувшись правой рукой пола – по-ученому. Потом спросила с несдержанной тревогой:
– Где дети?
– Здравствуй, Наташа, – просто поздоровался я. – Извини, но до детей я не смог добраться. Здесь все справляли пасху, а сам я их не нашел, заблудился в лесу – еле выбрался.
– Обманываешь! Сгинули мои детушки! Это все за мои грехи наказание! – произнесла Морозова с отчаяньем в голосе. – Господь все видит и карает!
– Да ничего с детьми не случилось. Ей богу! Вот тебе святой крест!
– Правду говоришь?
– Конечно, правду!
– Коли Господь попустит детей вернуть, замолю! Схиму приму!
– Ты что такое говоришь, какую схиму, как же детей оставишь без матери? Обещаю тебе, все будет хорошо. И у нас все наладится.
– Больше греха не допущу, – тихо произнесла Наталья и посмотрела на меня темными глазами. – Люб ты мне был, только все это блуд да грех смертный. Не видать мне спасения!
Мне было совсем худо, и вести теологические диспуты недостало сил.
– Давай лучше завтра поговорим! – взмолился я. – Какой блуд! Какой грех! Тебе же было хорошо?
– В том-то и есть искушение сладостью! Прости меня, Алексей Григорьевич, добро твое помню, век за тебя буду Бога молить, только не искушай меня больше. Мое дело вдовье – слезы лить да детей растить.
– Давай об этом поговорим завтра, – попросил я.
– Это наш последний разговор с глазу на глаз. Другого не будет. Не дело честной вдове с чужим мужчиной шептаться. Прощай, сокол сизокрылый, не поминай лихом.
– Наташа! – позвал я, но Морозова закрыла платком лицо и быстро вышла из комнаты.
Несколько минут я пролежал, закрыв глаза. Возможно, то, что произошло, было к лучшему. Встретив фальшивую Алю, я ведь ни разу даже не вспомнил о Наталье Георгиевне.
– Нашелся! – радостно произнес Минин, быстро входя в комнату. – А мы тебя совсем потеряли! Я как вчера узнал, что ты из леса не вернулся, места себе не нахожу.
– Здравствуй, Кузьма, как вы здесь?
– Что нам сделается, вот тебя завтра собрались в лесу искать. Мальчишка обещался показать, где ты пропал. Ты, говорят, занедужил?
– Занедужил, да еще и голоден... Прикажи-ка подать водки и закуски. Сутки маковой росинки во рту не было.
– Сейчас распоряжусь. А вот водки, извини, нет. Может, затора выпьешь? Правда, его только вчера поставили, хмеля в нем еще мало.
– Что за «затор»? И куда водка делась, в подвале три бочки было?!
– Затор, это так брага зовется по-здешнему. А водку еще когда выпили!
– Как выпили? Все три бочки! То-то вы меня только вчера хватились!
– Так они неполные были...
– По-моему, только одна была слегка почата. Давай, Кузьма, где хочешь, доставай, но чтобы водка была!
– Так будет. Я Ваньку Крайнего пошлю, он разом добудет. Вот делов-то. А с ногами у тебя что?
– Потом расскажу.
Виноватый Кузьма отправился добывать зелье, совершенно необходимое мне после всех передряг, а я продолжил самолечение.
Состояние покоя и сама энергетика немного помогли, боль отступила. Вернулся Минин и начал подгонять сонную бабу, накрывающую на стол.
– Ты, Григорьевич, не сомневайся, я Ваньку послал. Ванька водку где хочешь найдет!
– Почему нет караульных? – продолжил занудничать я, не в силах преодолеть раздражение на своих соратников. – Хочешь, чтобы вас сонных казаки перерезали?
– Да, какие казаки в пасхальную неделю? Все же гуляют! С тобой-то что стряслось?
Я вкратце рассказал о своих приключениях.
– Подвинь ко мне стол, я вставать не буду, – попросил я.
Минин начал двигать тяжелый стол. В этот момент в комнату влетел Иван Крайний.
– Нашел у бабки Марьи, на березовых почках настояна! – с гордостью сообщил он, показывая две внушительные баклаги. – Еле уговорил продать!
На огонек сальной свечи и запах березовых почек потянулись проснувшиеся волонтеры. Водка помогла мне снять напряжение. Растянутые сухожилия и мышцы утихли. Крестьяне, подвыпив, начали жевать извечные русские вопросы: что делать, и кто виноват. Как всегда у каждого было свое оригинальное мнение на историю и судьбу Руси. Царя Бориса в основном поминали добром. Про указы Годунова, юридически отменившие «Юрьев день», одну неделю в году, когда можно было менять помещика, никто не слышал. Спорили, как водится, на самом примитивном уровне: хороший был царь Борис или плохой. О том, что на самом деле делается в стране, никто ничего толком не знал.
Минин, как и я, больше помалкивал, не вмешивался в общий разговор. Водка на березовых почках была слабой, вонючей и скоро кончилась. Сразу же иссякли и разговоры. Все разошлись по своим углам. Я остался один и постарался заснуть. Нужно было набраться сил для завтрашнего самолечения.
Весь следующий день я только отдыхал. Наталья Георгиевна сдержала слово и не показывалась. Моральное разложение и беспробудное пьянство лишили нас наемников, они, пока меня не было, разбежались. Ополченцев по моему требованию Минин заставил заняться военной подготовкой, чтобы разогнали праздничный, хмельной угар. Я лечился и к утру следующего дня был почти в норме. Во всяком случае, мог нормально передвигаться и сменил циркульную походку на макаронную – ходил, как на строевом плацу, на прямых ногах.
Идти в лес за Натальиными детьми решили на следующий день. Однако в планы вмешался случай. Из Першино пришел знакомый парень, один из тех, кого я тщетно просил сходить в Коровино к Минину. Першинский житель рассказал, что в их деревне бунт. Оказалось, что тамошние мальчишки видели, как меня похищали, и народ встал на защиту доброго барина. Крестьяне собрали сход и всем миром повесили прихвостня Николаевича, а его помощников посадили в темную. И еще, по словам парня, они собираются сжечь «поганый» боярский дом.
Пришлось срочно седлать коней и всей «лошадиной командой» ехать успокаивать народное возмущение. Мне подали донца, и через полчаса мы кавалькадой поехали на место происшествия. Чтобы сократить время в пути и поберечь ноги, я обогнал нашу команду и на рысях поскакал в бунтующую деревню.
Ворота в барскую усадьбу были распахнуты настежь. Я без опаски въехал во двор и попал в пьяную сумятицу. Все население деревни собралось на помещичьем дворе и пило из выставленных около крыльца бочек экспроприированную у покойного Меченого водку. Мой неожиданный приезд вызвал у народных масс повышенный интерес. Поднялся общий гвалт, и со всех сторон посыпались угрозы. Я сначала растерялся. Будучи, по словам гонца, причиной народного волнения, честно говоря, рассчитывал на более теплую встречу.
– Бей его, иуду! – надсадно закричал какой-то оборванный мужик и метнул в меня рогатину.
Я успел уклониться от смертоносного оружия, нырнув под брюхо лошади. Рогатина пролетела над спиной донца и вонзилась в какую-то женщину. Та пронзительно закричала, что еще больше возбудило селян. Даже совсем пьяные мужики повскакали с земли, на которой отдыхали после принятия «боярской горькой». Началась общая свалка. К сожалению, главным объектом ненависти крестьяне выбрали меня. В мою сторону полетело еще несколько рогатин. Пришлось опять уворачиваться, что при боли в ногах и всем теле оказалось делом мучительно сложным.
– Убили, ироды! – завопила раненая женщина.
– Бей его, я его знаю! – надрывался здоровенный расхристанный мужик и, заведя сам себя, бросился на меня с косой.
Я оттолкнул его ногой, чем еще убавил свою популярность. Несколько человек с криком: «Наших бьют», начали стаскивать меня с лошади. На мое счастье, донец был обучен прежним хозяином и опытен в рукопашных баталиях. Не успел я дать ему «шенкеля», то есть ударить пятками по бокам, как он встал на дыбы и начал кружить на месте, пугая нападающих тяжелыми копытами.
Шутки кончились, тем более, что среди толпы я узнал два до боли в паху знакомые лица, которые, теоретически, находились под арестом, Серегу и Ваньку.
– Всех порублю! – закричал я диким голосом и выхватил саблю из обшарпанных ножен.
Для нормального боя она была слаба, сломалась бы после первой стычки, но хорошего оружия у крестьян не было, только самодельные рогатины – палки с привязанными к ним короткими, лесными косами, и топоры.
Мой стихийный порыв заставил нападающих селян отступить. Один недавний «приятель», человек без царя в голове, Серега, кинулся на меня с топором. Мужик он, как я уже говорил, был необыкновенной мощи и отчаянной до дурости храбрости. Серега летел на меня, широко раскрыв кричащий рот, полный широких, желтых зубов. Почему-то зубы мне запомнились больше всего. Топор на длинном топорище для большего замаха Серега завел далеко за голову.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42