– Знаю, – сказал я, – только ничего хорошего от этого Дмитрия Руси не будет. Вот отведу тебя в Семеновское, решим вопрос с вотчиной, и подамся в Москву, сам посмотрю на этого царевича.
– И я с тобой, – твердо произнесла женщина.
– Тебе в Москву нельзя, там смута большая будет, а у тебя дети малые, не ровен час, что-нибудь с тобой случится.
– Детям у деда Дениса лучше будет. Я им, без тебя и пока в силу не войду, не защитница. Неровен час, душегубы смертью изведут.
– Ладно, там посмотрим. Нам бы живыми до твоей вотчины добраться...
Договорить мне не удалось, невдалеке заржала лошадь. Я как ужаленный выскочил из сенной ямы и выдернул из нее Наталью.
– Люди! – прошипел я, хотя никого поблизости пока не было. – Давай быстро вниз!
Мы подхватили свое влажное платье и скатились с сеновала. Опять, уже ближе, заржала лошадь. Нужно было выбираться из сарая, где мы оказывались в ловушке. Наталья попыталась начать одеваться, но я ей не дал и потащил за собой к земляной бане, стоящей вдалеке от избы. Она давала хоть какое-то укрытие. Морозова сопротивлялась, стыдясь выйти наружу голой.
Банька была маленькая, низенькая, в три венца над землей, и мы еле уместились за ее задней стеной.
– Теперь одевайся, – велел я, спешно натягивая на себя платье. – Только не высовывайся!
Голоса конников раздавались уже около самой избы. Я лег на землю и выглянул. Пять человек верховых с саблями и луками за спиной совещались возле открытых настежь дверей. Наконец, один из них спешился и вошел в избу. Однако тотчас выскочил назад с криком: «Чума!».
Конники попятились. Один из них, нагнувшись, подхватил поводья лошади спешенного товарища, и они с места в карьер поскакали прочь.
– Куда! – закричал тот и побежал вслед за кавалькадой. – Стойте!
– Не замай, Кузьма! – издалека ответили ему. – Ты теперь чумной!
Однако Кузьма не унимался и продолжал бежать вслед за товарищами. Тогда один из них ловко вытащил из-за спины лук и, развернувшись в седле назад, в него выстрелил.
Кузьма, как будто наткнувшись на препятствие, остановился и начал кружиться на месте.
– Прости, Кузьма, не поминай лихом! – крикнул кто-то из всадников, и группа ускакала.
– Чего это они? – ошарашено спросил я.
– Чума, батюшка, – дрожащим голосом произнесла Наталья и заплакала. – Зараза. Видно, помирать скоро будем.
– Что за глупости, – прикрикнул я на женщину, – пойдем, посмотрим, что там с этим Кузьмой.
– Он же в заразном доме был! – с ужасом сказала она.
– Я тоже вчера там был и, как видишь, не умер.
Наталья незаметно отстранилась от меня.
– Не бойся, – спокойным голосом сказал я, – обещаю, что все будет хорошо. Пойдем к Кузьме, может быть, ему нужна помощь.
Однако Наталья идти на верную, по ее мнению, гибель не собиралась, и я пошел один. Раненый сидел на дороге, держась за торчащую в верхней части груди, ближе к плечу, стрелу.
Увидев меня, он поднял гневные, голубые глаза и сказал грудным голосом:
– Вишь, варяги проклятые, что сделали!
– Встать можешь? – спросил я, со страхом глядя на древко толстой стрелы, которую мужчина бережно придерживал здоровой рукой.
– Могу, – ответил он, кривясь от боли. – Попал-таки, паскудник. И стрелять-то толком не умеет, а вишь, попал. Теперь точно помирать придется.
– Чего это они убежали, – спросил я, – так чумы испугались?
– Они сами московские, у них в белокаменной в позапрошлом году половина народа от чумы померла. Потому такие пугливые.
– А почему ты решил, что в избе чума?
– Так там вся семья мертвая, уже смердеть начали.
– Я тоже вчера туда заходил, да темно было, ничего не разглядел. Пошли к избе, я посмотрю, как стрелу вынуть.
– Как ее вынешь, когда она на два вершка в теле! – обреченно сказал он.
– Попробую, – не очень уверенно пообещал я. – Я немного в лекарстве понимаю.
Кузьма с надеждой глянул на меня, попытался встать, но, вскрикнув от боли, не смог.
– Держи стрелу, чтобы она не шевелилась, – велел я и поднял его на ноги.
Мы медленно пошли назад к избе.
– Что же это у тебя за товарищи такие? – чтобы отвлечь раненого, спросил я.
– Чумы как чумы боятся, – попытался пошутить он, криво ухмыляясь. – Может, они и правы, нешто можно заразу разносить! Что делать, коли не повезло.
– Наталья! – Позвал я, подводя раненого к дому. – Иди сюда, помоги.
Морозова вышла из-за нашего укрытия, но на помощь не спешила. Оно и понятно, два года назад в Москве от чумы умерло больше ста тысяч жителей.
– Иди, тебе говорю, не бойся! – сердито закричал я.
Наталья Георгиевна вздохнула, покорилась и медленно приблизилась.
– Постели на пол сено, нужно уложить человека, – велел я, указав на сарай.
Наталья повиновалась и быстро соорудила довольно удобное ложе. Я подвел к нему Кузьму и осторожно уложил на спину.
– Ишь, сердешный, как тебя ироды поранили! – запричитала женщина, увидев торчащую из тела стрелу.
Что делать дальше, было не очень понятно. Никаких приспособлений для операции, кроме небольшого ножа, у меня не была. Не говоря уже об антисептиках. Нужно было срочно найти что-нибудь подходящее, чтобы вскипятить воду.
– Я сейчас, – сказал я и, закрыв нос и рот шапкой, отправился в чумную избу.
Теперь, при дневном свете, передо мной открылось страшное зрелище. Комната была завалена трупами людей. Сдерживая дыхание, я спешно осмотрелся и, прихватив свободной рукой стоящий у очага глиняный горшок, выскочил наружу.
– Мне кажется, что они умерли не от болезни, а их убили, – сообщил я тревожно ждущим моего возвращения Наталье с Кузьмой. – Сейчас отдышусь и посмотрю. А ты, – велел я Морозовой, – вымой горшок и нагрей в нем воды.
Наталья безропотно взяла горшок и растерянно огляделась.
– Колодец за баней, – сказал я, предвосхищая ее вопрос. –Я пошел...
Я несколько раз глубоко вдохнул и опять ринулся в избу. Теперь я прошел вглубь, где в самых немыслимых позах лежали тела убиенных. Вблизи стало ясно, что я не ошибся. Люди, трое взрослых и четверо детей, были жесточайшим образом убиты. У крупного мужчины в крестьянском платье горло было перерезано, как говорится, от уха до уха. У старика размозжена голова, а женщину и детей закололи то ли пиками, то ли просто зарезали. Не сдержав тошноту, я выскочил наружу, и меня вырвало.
– Всех убили, – сказал я, когда мне немного полегчало.
У моих товарищей сразу прояснились лица. Насильственная смерть крестьян не грозила им неминуемой гибелью от страшной болезни.
– Я за водой, – ожила Наталья и бросилась на зады усадьбы к колодцу.
Не дожидаясь ее возвращения, я насовал сена в дворовую печурку и принялся добывать огонь. Трут, к счастью, уже высох и после нескольких попыток задымился от искры, выбитой специальной железкой из кремня. Я раздул огонь и запалил бересту, от нее занялось сено, а когда оно разгорелось, подбросил в печурку кольев из плетня.
Кузьма, сжав зубы, неподвижно лежал на своем лежаке в дверях сарая, внимательно наблюдая за моими действиями.
– А на что тебе вода? – спросил он осевшим голосом.
– Рану промыть, – ответил я, ставя на веселый костерок принесенный Морозовой горшок с водой. – Чтобы зараза в тело не попала.
Оставив Наталью наблюдать за печкой, я принялся за раненого. Сначала разрезал кафтан и нательную рубаху, уже пропитанную кровью. Стрела вошла так глубоко в тело, что наконечника видно не было. К тому же все было так залито кровью, что рассмотреть что-либо, кроме грубо струганного древка, было невозможно.
Кузьма мужественно терпел мои прикосновения, но по его побелевшему лицу и сжатым зубам было понятно, как ему больно. Чтобы отвлечь его от боли, я применил свою экстрасенсорику – начал концентрировать биополе над раной. Ладонями чувствовались ответные болевые импульсы, исходящие от раненого места. Я представил, что чувствует человек, в которого воткнута палка с железным наконечником, и меня прошиб пот.
– Зря ты, добрый человек, мучаешься, – сказал осипшим голосом раненый. – Мне уже не поможешь... Жаль, попа нет, придется помирать без покаяния.
– Помереть всегда успеешь. Ты лучше скажи, сейчас болит больше или меньше?
– Вроде немного полегчало. У тебя от рук тепло идет, от боли отвлекает.
– Вот и хорошо, сейчас вскипит вода, промоем рану и что-нибудь придумаем. Мне придется стрелу вытащить, сначала будет больно, а потом сразу станет легче, – успокаивал я Кузьму.
Вода, однако, все не вскипала, несмотря на все усилия Натальи, подсовывающей в костер сено и сухие щепки. Я уже присмотрелся к ране, и она перестала казаться такой ужасной, как на первый взгляд. В конце концов, вытащить стрелу не самое главное, самым сложным будет продезинфицировать рану. У меня для этого под рукой было единственное народное средство, которое я только один раз применил на практике, но в действенности которого сомневался. Пришлось идти на неизбежный риск. Я отрезал от остатков своей нижней рубашки лоскут и зашел за угол дома смочить его собственным стерилизатором.
Кузьме было не до того, откуда я взял для этого воду, и я не стал его посвящать в тайну своих экспериментов. Отерев кровь вокруг раны, я, наконец, рассмотрел, как сидит в теле стрела. Острие было полностью скрыто в груди, снаружи осталось только привязанное тонкой жилой к хвостовику наконечника древко. Я немного покачал стрелу, вытягивая ее наружу. Раненый дернулся и замычал от боли, а орудие убийства даже не пошевелилось. Из раны опять показалась кровь.
– Потерпи, – машинально сказал я, занимаясь остановкой кровотечения.
– Терплю, – ответил Кузьма, скрипя зубами.
– Вода закипает, – оповестила Наталья Георгиевна, подходя к сараю и опасливо косясь на обнаженную грудь Кузьмы.
Я вышел наружу и, зачерпнув в берестяной туесок горячую воду, попросил Наталью слить мне на руки. Условно вымыв руки, я опустил в кипяток нож и лоскуты своей нижней рубахи.
– Ты что, нож варить собрался? – удивленно спросила Морозова, наблюдая за моими странными действиями.
– Грязь с ножа смываю, как в бане, – пояснил я, не вдаваясь в подробности открытия Луи Пастера.
– А тряпки зачем варишь? – не унималась любознательная женщина.
– Тоже грязь с них смываю.
– Так у тебя же рубаха недавно стиранная.
– Нужно, чтобы в рану вообще ничего не попало.
– А что в нее может попасть?
Я не ответил и вынул из горшка слегка прокипяченные нож и материю.
– Пойдем, поможешь, – попросил я боярыню, остужая на воздухе свой хилый медицинский инвентарь.
– Так я ничего не умею, – опасливо сказала Наталья Георгиевна, неохотно следуя за мной.
– А ничего и не нужно уметь, – успокоил я. – Садись Кузьме на грудь.
– Зачем?
– Чтобы он не дергался.
– А зачем ему дергаться?
– Садись, как тебе сказано, – свирепо сказал я, начиная терять терпение.
Наталья Георгиевна не решилась ослушаться и села, как я ей показал, боком на здоровую часть груди Кузьма также ничего не понял, но ему было не до выяснения мотивов моих распоряжений. Наталья, сидя на груди раненого, загораживала ему обзор и не давала ему возможности видеть, что я с ним делаю.
Устроив себе полевой госпиталь, я приступил к самому тяжелому – операции на живом теле. Как это делать, я, естественно, не знал. Начал я с того, что слегка раздвинул рану, но в залитой кровью дырке разглядеть наконечник стрелы было невозможно. Я вновь удалил кровь и увидел два торчащие в глубине плоти шипа. Стрела, на наше с Кузьмой горе, оказалась с двумя зазубринами по краям и, как рыболовный крючок, надежно сидела в теле.
Я набрался храбрости и попытался надрезать рану. Однако руки мелко дрожали, и глаза заливал пот. Я отерся рукавом и попытался успокоиться. Ножу меня был очень острый, что плохо для последующего заживления хирургического разреза, но при такой операции это было лучше, чем тупой скальпель, рвущий мышцы.
Я закрыл глаза, сосредоточился и, когда мне показалось, что вошел в норму, надрезал рану. Опять сильно пошла кровь, но теперь шипы были на виду.
– Терпи казак, атаманом будешь, – сквозь зубы сказал я раненому и сильным, резким движением выдал наконечник из тела. Боль, видимо, была такой острой, что Кузьма взвыл и так рванулся, что сбросил с себя Наталью. Я не дал ему вскочить и, что есть силы, прижал к земле.
– Все, все... – бормотал я, стараясь удержать его бьющееся тело.
– Убил! – только и смог сказать он в ответ, и потерял сознание.
Кровь начала хлестать из розовой дыры, и я зажал рану приготовленной прокипяченной тряпкой.
– Вынул? – первым делом спросила Морозова, поднимаясь с земли и отряхивая платье от налипшего сена.
– Вынул, – ответил я, показывая на лежащую на земле стрелу. – Помоги мне, держи здесь!
Наталья Георгиевна перехватила прижатую к ране тряпицу, а я начал готовить материал для перевязки. Потом мы приподняли бесчувственное тело. Морозова поддерживала раненого, а я забинтовал полосами от его нательной рубашки грудь Кузьмы. Теперь пришло время использовать свою экстрасенсорную терапию. Я встал на колени и начал водить руками над раной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42