Триста человек подмастерьев набрали в три часа. Каждый из избранных получил по шеврону, который к завтрашнему утру следовало бы нашить на одежду: тюрбан, халат, панталоны – у кого что было. Шевроны были выданы, естественно, Шурой. Шевроны были, естественно, стройбатовские. Мастера получили нагрудные знаки с категорией классности «2». Троим подрядчикам лично Шура вручил афганские панамы.
Ближе к вечеру нашли человека на должность прораба. Это был старый грек, проектировавший когда-то в Керчи водопровод.
– Ну вот, а то все говорили: «Шура-жмот!», «Шура, на фига тебе столько разных шевронов?» «Шура, ты же в Афгане не был – откуда панамы?» – бурчал Лютиков вечером, когда они вместе с Шевенко составляли смету капитального ремонта крепости. – А ведь мне никогда не жалко заплатить сто рублев хорошему мастеру!
– Сто рублей в год, Шура! – уточнил Шевенко.
– Как в год? – всполошился старший прапорщик. – То-то я смотрю, что у меня в «ИТОГО» слишком мало ноликов получается! Как же они на эти деньги жрякать будут? И чего тогда так ломились на вербовку?
– Шура, хороший мастер получает теперь около трех рублей в месяц, то есть тридцать пять рублей в год! И это – очень хорошее жалованье. А ты по простоте своей душевной подумал что?
– Ну, мы внакладе не останемся, – просиял Шура, – и нолики сэкономлены, и рабочие довольны!
– Смотри, чтобы тебя к сонму святых местная церковь не причислила! – улыбнулся Шевенко.
Шестого августа емким ходом прошли мимо бастионов Азова, что остался по правому борту. За два года, что прошли со времен его захвата Петром у турок, следы штурма почти исчезли. «Мурена» уже была далеко, когда опомнившаяся крепость выстрелила из пушки, требуя показать флаг.
– Хватились, – добродушно проворчал Эриксон, стоя у штурвала, – уж и кильватер наш рассосался.
Без происшествий неслись целые сутки. Наконец восьмого августа, когда река стала уже вполовину шире, а путешественники были невдалеке от Воронежа, к Волкову подошел Лейф и, отозвав в сторонку, сказал:
– Гере командующий, здесь недалеко тайное нефтехранилище. Их в России несколько: Воронеж, Москва, Псков и Казань. Пока Хранитель сделал четыре. Сказал, если нужно больше – закажете.
– Что, предлагаешь заправиться?
– Не помешало бы, гере командующий. У нас три четверти емкостей заполнены, но учтите, что за Воронежем придется полтораста километров переходить по суше до Оки, а это – тройной расход топлива. Аппарат необходимо держать как минимум на полуметровой высоте – дополнительная нагрузка на турбины. На ваше усмотрение...
– Добро! – сказал Андрей Константинович. – Запас в корму не клюет. Далеко еще до схрона?
– Километров десять.
– Добро, – повторил полковник, – да и люди пусть ноги разомнут. Истосковались по суше.
Причалили к левому, низкому берегу. «Мурена», естественно, причаливала своеобразно: выползла на песок, аки огромный аллигатор, немного присела и заглушила турбины. Все. Посреди девственного леса лежит невесть откуда взявшееся чудовище.
Первым спрыгнул Ростислав. За ним – Инга. После спрыгнул Лейф.
– Заправка займет около часа, – сказал он, поводя похожим на компас прибором.
Затем нагнулся и прямо в землю перед собой вонзил фигурный штырь, похожий на палец от гусеницы танка. В землице чего-то щелкнуло, и внезапно пласт дерна размером метр на метр отъехал в сторону. Как будто этим всю жизнь и занимался, Лейф вытащил оттуда приспособление, похожее на пожарный гидрант, и потащил его к кораблю.
– Пап, мальчики направо, девочки налево? – спросил Костя.
Полковник оглядел высыпавших на берег. Человек двенадцать. В глазах бешеное желание пообщаться с природой. Один на один.
– Хрен с вами, уговорили, морды клюквенные. Погуляйте вокруг. Только... Только, парни, возьмите автоматы. Ростислав Алексеевич, вы когда-нибудь из пистолета стреляли? Хотя бы в прошлой жизни...
– Я, господин полковник, и в прошлой из личного «маузера», и в этой из вашего любимого «Калашникова». Военная кафедра в университете, знаете ли...
– Ладно-ладно, не обижайтесь, берите тоже автомат. Или, если желаете, возьмите мой АПС. А вы, Иннокентий, в каком полку служили? Чего-чего?! Берите что хотите!
Пузатый менестрель, оказывается, не всегда был оным. Он, оказывается, в группе немедленного реагирования «Вымпел» два года служил по контракту...
Войдя в лес, Иннокентий сплюнул.
– Видали? – спросил он. – В ночь на Ивана Купала девушки бросают в воду венки. Чей венок утонул, у той и самая большая башка! Твою мать!
– Чего? – спросил Костя Волков. – К чему ты это?
– Валежника почти нет. А у нас по белорусским лесам конца двадцатого века немцы бы не прошли. Не-а. Не из-за партизан. А из-за леспромхозов. – Кеша еще раз сплюнул. –Выбрались мы как-то с «Торнадо» в грибы... Бля! Не пройти! Все эти идиоты засрали. Но, надо отдать им должное, засрали качественно... На среднем танке не пролезешь.
Костя с интересом посмотрел на него.
– Тебе двадцать три года. Это ты с какого...
– С шестьдесят девятого. А ты?
– С девяностого. А мне – двадцать один!
– Чушь собачья! – фыркнула Анжела. – Ради бога, никто не спрашивайте, с какого я года.
– Ну-ка! – Ростислав, сжимая в руке по-походному АКСу, перепрыгнул через выворотень и остановился, глядя на маму Кости – молодую интересную женщину под тридцать.
– Семьдесят второго! – прыснула женщина. – Я моложе Кеши на три года. А вместе с тем мне тридцать девять лет.
Олег Локтев вдруг остановился и сказал:
– Това'гищи, за это нужно выпить. Сегодня же вечером.
– Ой, – закричала Инга, – какие подосиновики! И белые есть! Ребята, у кого с собой сумка?
Денис Булдаков, до этого в разговоре участия не принимавший, сказал:
– Мой батя всегда учил меня с собой носить четыре вещи: флягу, нож, спички и вещмешок. Флягу я вам не отдам, а вот вещмешок – всегда пожалуйста!
Все расхохотались. Так серьезно сказал эту фразу двадцатишестилетний капитан. От отца в Дениске только что и осталось, так это самоуверенный нагловатый взгляд. Отец – невысокий крепыш с круглым, чуть красноватым лицом и оригинальной проплешиной, брюнет. Этот – долговязый, бледнолицый, лицо немного вытянутое, шатен с пышной гривой. Но вот глаза... Один и тот же насмешливый прищур, то же придурковатое спокойствие в речи и глотание окончаний. Девки по нем так и сохли, но он только похохатывал:
– Жизнь у нас здоровая, длинная. Так зачем ее поганить смолоду!
Анжела с Ингой таки реквизировали у младшего Булдакова нож и принялись наполнять вещмешок отборными грибами. Олег принялся им помогать. Рената толкалась тут же рядом и «дури для» давала бестолковые советы на ломаном русском:
– Олег, вон там пот листочком, кашись отин спрятался!
– Аншела! Осторошно! Попой на кол сятешь! Понимаю, тепе не фперфой, но феть в тшинсах!
– Инга – матка! Не шри крибы – им польно! Куда, дура, жрешь, ребенка отравить захотела?
Инга, пробуя на язык состав, откусила кусочек белого. При словах Ренаты она испуганно сплюнула и показала ей кулак.
– Молчи, несчастная! Кешка рядом.
Полчаса ползали по мшистому подзолу, время от времени испуская радостные вопли потомственных грибников. Анжела уже намеревалась примерять завязки. Но внезапно метрах в двухстах от них раздался женский крик. Все утихли, принялись прислушиваться. Крик раздался снова.
– Слышали! – спокойно спросил капитан Булдаков. – А вроде и зори здесь тихие.
Ростислав внезапно сказал голосом знаменитого гнусавого переводчика бутлегерских фильмов:
– Возможно, медведь бабу дерет. Возможно, красивую. Айда, не допустим!
– Стоп! – сказал Костя. – Мама, вы с Олегом и Ренатой отнесете грибы на корабль, а мы посмотрим в чем дело. Бегом!
– Хорошо зафиксированная женщина в предварительных ласках не нуждается! – выдохнул толстячок Иннокентий, семеня рядом с Булдаковым удивительно легким шагом.
Группа бездельников-туристов моментально превратилась в боевую единицу. Никто не задавал лишних вопросов. Силовик старлей приказал – и точка. Булдаков был хоть и старше его по званию, но являлся скорее «особистом». «Психоаналитик-навигатор» – так звучала его должность в штатном расписании экспедиции.
Итак, никаких «А чо я?», группа движется на перехват. Условно-штатских оказалось трое: Ростислав, Инга и Евдокия. Военных тоже трое: Денис, Константин и фельдшер Паша Никифоров. Плюс экс-боец «Вымпела» Кеша. Семь человек, причем шестеро вооружены автоматами. У Инги – «беретта», подаренная Хранителем. Настрой как у пойнтеров, несущихся по следу. Под конец глаза загораются даже у закоренелых меланхоликов.
И все это разбилось о картинку в стиле «Маша и медведь» – на поляне мужичонка привязывает к осине брюхатую молодицу лет семнадцати. Молодица раз в минуту оглашает вопль стенаниями, а мужичок, тоже всхлипывая, вершит свою адскую работу. Где-то на заднем плане пасется лошадь – гнедой мерин и, чихая на психоделию, жрет сочную лесную мураву. Телега ему ничуть не мешает. Он даже не привязан, но не убегает – без хозяина в лесу он станет роскошным обедом для волчьей стаи, которых ой как много в русских лесах.
«Группа перехвата» толпится за ближайшим кустом лощины. Наконец Костя тыкает пальцем в себя, а затем в Ростислава и машет рукой. Добры молодцы выходят из-за укрытия и не спеша подходят к крестьянину. Ботинки диверсанта – вещь удобная, ни сучок не стрельнет, ни листок не хрустнет. Стоят метрах в двух от семейной сцены.
– Ну, полно реветь, Фроська-дура, – вздохнул мужичонка, – кто тебя в малину гнал, когда листопад во дворе? Теперя поздно лить слезы – умрешь все равно. От его никто родить не смог – все померли. Слава Богородице, мужики одолели упыря, больше бабы подыхать из-за него не будут. Реви-реви, дура, – всхлипнул мужик, – мамка вон твоя дома тож по-лешачьи голосит. Две дуры!
– Чего, дядя, голодный год? – внезапно спросил Костя.
Крестьянин медленно обернулся и замер, как заяц перед кактусом. Затем перекрестился. После снял шапку и бухнулся в ноги.
– Вот, Ростя, и я о людской гордости. Увидал, не понял – сразу в ноги.
– Менталитет! – вздохнул Ростислав. – Гордый холоп все равно что глист дрессированный.
– А чо глист? – не понял Волков.
– А чо холоп? – Каманин нес ахинею, порол чушь, валял дурака. На крестьянина ничего не действовало.
Наконец Костя не выдержал:
– Ты встанешь, человече, или нет? Мужик подумал, встал. В руках кусок пеньки.
– Кто вы, люди добрые? – наконец спросил он.
– Сами мы не местные, – популярно начал объяснять Костя, – отстали от поезда.
– Документы с хатою сгорели, – подхватил Ростислав.
– Чего? – оттопырил ухо мужичонка.
– Техпаспорт на горбатый «Запорожец», фотография девять на двенадцать и справка из кожвендиспансера! – проорал Константин.
– Звать как? – ласково спросил Каманин.
– Федькой люди кличут, – ответил мужик, пугливо озираясь. – Федька Рваный.
– Не бойся, лошадка нас твоя не интересует, – так же ласково продолжил старший лейтенант. – Ростя, проверь, что с бабою – чевой-то я давно звуков из того района не слыхал.
– Сомлела девка, –тотчас отозвался Каманин, – ну, чего уставился, как хрен на бритву?
Федьке было все по барабану. Стоят двое в чудной одеже – пятно коричневое налезает на два зеленых, говорят что-то. Один высокий, выше Федьки на полторы головы... А Федя – не самый низкий в деревне... Другой еще на голову выше первого. Наверняка оборотни. Эх, черт, завозился с Фроськой, замешкался. А нечистые уже тут как тут... Теперь каюк обоим.
– Я спрашиваю, зачем девку к дереву привязал? – заорал ему в ухо, склонившись, Константин.
– Погодь, Костя, я сама спрошу, – остальные пятеро вылезли из укрытия и беззлобно улыбались.
Федор замочил портки. Где-то должно быть их гнездо. Эх, не успеет передать в село – утречком бы явились мужички с дрекольем – живо бы всю нечисть перебили!
– Слышь, дядя, деревня твоя далеко? – спросила Инга, наклоняясь к нему.
Даже эта девка была выше его на полголовы. Внезапно Федор достал из-под исподнего свой нательный крест – приличный кусок позеленевшей меди и что было силы приложился по голове Инги. Брызнула кровь. Девушка осела на мох. Кеша бросился к ней.
– Что ж ты, дядя! – сграбастал его за грудки Костя. – Мы с тобой по-хорошему, а ты черепа крушить!
Отобрав у мужика крест, он поднес к его носу не самый маленький кулак.
– Слушай меня, псих, – прошипел он, – грюкну в ухо, мало не покажется. Тебя просто спросили, зачем девку в лес привез?
Федька, наконец, понял, что от него хотят.
– Дык она ж брюхатая! – буркнул он, ковыряя ногами, обутыми в старые лыковые лапти, мох.
– Вот это повод! – развеселился Волков-младший.
Инга встала и, держа перевязочный пакет на разбитой голове, приблизилась к Рваному.
– Я тоже брюхатая, – тихо сказала она, – так и что?
– Дык она ж от упыря брюхатая! – воскликнул потерявший терпение мужик. – Что с вами толковать!
Мало-помалу выяснилось, что лет триста по соседству с деревней жил упырь – здоровенный субъект мужского пола, совершенно дикий, живший охотой на всякого зверя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49