Ортхэннэр…
Кажется, он тоже не хотел говорить вслух — а может, просто не было сил; обычно они редко говорили мыслями.
Я… здесь…
Ты — слышал?..
Я… да, прости… Я не должен был…
Он заставил себя подойти — и опустился на каменные плиты у ног сидящего, хотя мог сесть рядом.
Как… ее зовут?
Он почти неосознанно подумал — она, словно о живом существе, словно о женщине.
Лаиэллинн.
Песнь, уводящая к звездам? — скорее Ийэнэллинн, Боль Звезды, ставшая песней…
Тень мысли.
Мысль, похожая на бледную улыбку, — в ответ.
Она умеет и смеяться…
Не верилось.
…это я — не могу.
Гортхауэр опустил голову.
Когда-то умел…
Рука поднялась, словно Изначальный хотел коснуться склоненной головы сидевшего у его ног фаэрни, — и снова бессильно упала.
Прости.
Тебе… наверно… надо остаться… одному…
А хватит ли сил уйти, если…
Не уходи, Ортхэннэр.
И — еще два слова, почти неразличимых.
ПЕСНЬ: Изгнанник
458 год I Эпохи — 462 год I Эпохи,
ноябрь — декабрь
— Повелитель Воинов! — прохрипел человек и рухнул к ногам Гортхауэра. Фаэрни вскочил, инстинктивно стиснув рукоять меча.
— Что?! Что произошло, говори?
— Артаир… и Тавьо… оба… — человек закрыл лицо руками.
Он понял без объяснений.
— Где?
— Я… покажу…
— Воды с красным вином ему, — отрывисто проговорил Гортхауэр. — Свежих коней… кони пройдут там?
Человек, захлебываясь, жадно пил воду, чуть подкрашенную вином. Кивнул; глаза у него были как у побитой собаки.
— Как же так, Айанто? — почти шепотом. — Скажи… как же?.. Сегодня только он мне про волчат своих рассказывал, смеялись все… как же?..
Старшего, Артаира, узнать можно было только по одежде и рыжевато-золотым волосам: удар меча рассек лицо. На лице младшего навсегда застыло выражение растерянности и какой-то детской обиды; две стрелы с зеленым оперением пронзили тело — под ключицей и в сердце. Гортхауэр осторожно, словно боясь причинить боль, извлек одну из раны.
— Бараир, — ровно и страшно.
Эти двое были его учениками, и Тавьо лишь недавно принял меч воина. Гортхауэр поднялся, все еще сжимая в руке стрелу.
— Велль знает?
— Нет, Повелитель.
— Скажите… нет, я сам скажу ему. Потом — предводителя ирхи ко мне.
Объяснять ничего не пришлось, и напрасно фаэрни подыскивал слова. Опустив глаза, Велль сказал с порога:
— Я знаю. Брата убили. Позволь проститься с ним.
Когда-то их подобрали в лесу — продрогших, голодных оборвышей, испуганно смотревших на Черных Воинов. Тавьо хотел быть с Гортхауэром — и тот позволил это, разглядев в мальчишке будущего воителя. Велль остался в Аст Ахэ — этого хотел Учитель, видевший странный и горький дар, которым наградила того судьба. Но братьям разлука оказалась не по силам. Так Велль пришел в отряд Повелителя Воинов. Стремительного, мальчишески дерзкого Тавьо, пожалуй, любили больше, чем его молчаливого и замкнутого брата, но Гортхауэр, сам не заметив того, привязался к обоим. И теперь один был мертв, другой — сломлен горем.
Они были близнецами и ощущали себя единым целым. И оставшемуся в живых казалось — он совсем один в мире, смерть просто забыла о нем.
…К Бараиру Гортхауэр относился со своеобразным мрачноватым восхищением; пожалуй, ему даже нравился этот предводитель изгнанников, умевший быть и безрассудно-отважным, и холодно-рассудительным. В чем-то они были похожи, а зачастую — когда дело касалось банд уруг-ай — становились едва ли не союзниками. Но сейчас Гортхауэр не хотел помнить об этом. Кровь за кровь? — что ж, он последует закону мести. Изгнанники мстят за смерть своих близких, и им нет дела до того, кто перед ними, виновные или невиновные, ирхи или люди; для них и те, и другие — прислужники Врага. И почему он, Гортхауэр Жестокий, должен щадить их и помнить о том, что они тоже — по-своему — сражаются за правое дело?
Холоднее вечных льдов голос Повелителя Воинов, неподвижно, как каменное изваяние, его лицо:
— Они должны умереть.
— Повинуюсь, Великий… — предводитель ирхи дрожит под жестким взглядом.
— Женщин и детей не трогать. Ответишь головой.
— Повинуюсь…
— Бараира взять живым. Если не удастся — принесешь его кольцо. Оно будет доказательством того, что приказ выполнен, — хрустнуло в пальцах древко стрелы с зеленым оперением. — Ты понял?
— Да, Великий.
— Иди.
…Тарн Аэлуин, чистое зеркало, созданное в те времена, когда мир не знал зла. Тарн Аэлуин, священное озеро, чьи воды некогда благословила Мелиан, владычица Дориата, — так говорят Люди. Тарн Аэлуин, берега твои — последний приют Бараира и тех его воинов, что еще остались в живых…
Жены и дети их исчезли — кто знает, что с ними. Успели уйти ?Мертвы ?В плену ?Сами они — как листья на ветру, маленький отряд отважных до безумия людей — ибо им уже нечего терять. А кольцо облавы сжимается все туже, как равнодушная рука на горле.
Его называли Горлим. Потом — Горлим Злосчастный. Он слишком любил свою жену, прекрасную Эйлинель; потому, несмотря на запрет Бараира, пробрался к опустевшему поселению, где некогда был его дом… Показалось — или действительно увидел он в окошке мерцающий свет свечи? И воображение мгновенно нарисовало ему хрупкую светлую фигурку, застывшую в ожидании, чутко вслушивающуюся в каждый шорох… Он был уже готов выкрикнуть ее имя, когда услышал невдалеке заунывный волчий вой. Псы Моргота… Бежать отсюда скорее, скорее, чтобы отвести от нее беду, сбить со следа преследователей! Горлим был уже уверен, что действительно видел свою жену, он не мог и не хотел верить, что она убита или в плену.
С той поры тоска совсем измучила его. Везде видел он ее, единственную; лунные блики складывались в чистый светлый образ Эйлинель, в шорохе травы слышались ее шаги, в шепоте ветра — ее голос… О, если только она жива! Он сделает все, чтобы освободить ее! Эти мысли сводили его с ума, и вот — он решился на безумный шаг…
— …Введите его. И оставьте нас.
Человек стоял, низко склонив голову. Сейчас невозможно было поверить, что это один из самых смелых и беспощадных воинов Бараира: дрожащие руки, покрасневшие глаза, молящий голос:
— Ты исполнишь мою просьбу?
— Чем ты заплатишь?
— Я покажу тебе, где скрывается Бараир, сын Брегора.
Гортхауэр жестко усмехнулся:
— Чего бы ты ни попросил — невелика будет цена за столь великое предательство. Я исполню. Говори.
…Тарн Аэлуин, чистое зеркало, созданное в те времена, когда мир не знал зла. Тарн Аэлуин, священное озеро, чьи воды благословила некогда Мелиан, владычица Дориата, — так говорят Люди. Тарн Аэлуин, отныне кровь на твоих берегах, и птицы смерти кружат над тобой…
— …Ты исполнил свое обещание. Я исполню — свое. Так чего же ты просишь?
— Я хочу вновь обрести Эйлинель и никогда более не разлучаться с ней. Я хочу, чтобы ты освободил нас обоих. Ты поклялся!
— И не изменю своему слову. Эрэден!
Те минуты, пока молодой воин не вошел в зал, показались Горлиму вечностью.
— Эрэден, этот человек ищет свою жену, Эйлинель.
Тот опустил голову:
— Я не знаю, что с ней, Повелитель.
— Как?..
— Она отказалась уйти. Сказала, что не покинет свой дом. Больше я не слышал о ней.
Лицо Гортхауэра не дрогнуло, но Горлим смертельно побледнел.
— …Там оставалась женщина. Что с ней?
— Великий, клянусь, я не знаю! — в ужасе взвыл орк.
— Лжешь. Она мертва.
— Нет, нет, клянусь! Пощади!..
— Она мертва. И убил ее ты. Ты нарушил приказ. Я не повторяю дважды: ты заплатишь жизнью.
— Я не виноват! Она…
— Ты умрешь, — безразлично бросил Жестокий. Повернулся к Горлиму. Столь безысходное отчаяние было написано на лице человека, что в душе фаэрни против воли шевельнулась жалость; но он вспомнил широко распахнутые смертью глаза Тавьо и стиснул руку в кулак. Его губы скривились в жесткой усмешке:
— Я держу слово. В Обители Мертвых вновь обретешь ты Эйлинель и никогда не расстанешься с ней. Смерть дарует свободу, и смерть будет для тебя меньшей карой, чем жизнь. Хочешь прежде видеть, как умрет виновник твоего несчастья?
— Нет… — прошелестел голос человека. — Нет, Жестокий. Вы отняли у меня все — так берите и мою жизнь. А пыток я не боюсь.
Гортхауэр отвел глаза.
Действительно ли дух злосчастного Горлима явился Берену, сыну Бараира, или сердце подсказало ему, что он должен вернуться, — кто знает… Из последних соратников отца он не застал в живых никого. Он похоронил Бараира и отправился по следу орков: те не ушли далеко, полагая, что из Изгнанников в живых никого не осталось, даже не выставили стражу, и Берен смог подкрасться почти к самому костру.
— Славная работа! Жестокий должен наградить нас: все они перебиты!
— Зачем ему нужно это кольцо? — предводитель взвесил на ладони кольцо Бараира. — Что ему, золота не хватает?
— Не пристало ему быть столь жадным!.. — хохотнул кто-то.
— И я говорю. Вот что: скажем — на руке этого… не было ничего. Запомнили? А кольцо будет моим.
У костра захохотали. И тогда Берен вылетел стрелой из своего укрытия, ударил орка ножом и, схватив кольцо, скрылся в лесу. Ошеломленные орки не стали даже преследовать его.
— Повелитель Гортхауэр.
— Велль… ты?
— Я ухожу. Я не могу больше оставаться с тобой. Ты был жесток.
— Они убили твоего брата, моего ученика!
— Ты был жесток, — лицо юноши осталось бесстрастным. — Ты знаешь, сколько было лет младшему в отряде Бараира?
— Они убили Тавьо!
Велль тяжело посмотрел на него:
— Разве твоя месть вернула мне брата?
— Не уходи, — после недолгого молчания тихо проговорил Гортхауэр. — Я прошу…
— Я понимаю тебя. Но не могу, прости.
В Аст Ахэ он отправился сам. Учитель уже ждал его. Сотни раз по дороге представлял себе Гортхауэр этот разговор, и когда услышал тихое: Выслушай меня, Гортхауэр… - не выдержала, оборвалась в нем натянутая до предела струна.
— Ты тоже будешь говорить, что я жесток? Конечно, легко рассуждать о милосердии и справедливости, когда твои руки чисты, потому что за тебя сражаются и умирают другие!..
Он осекся, мгновением позже осознав смысл своих слов. Мелькор медленно провел рукой по лицу, словно пытаясь собраться с мыслями, но промолчал и, отвернувшись, медленно пошел прочь, тяжело прихрамывая.
— Учитель, прости, прости меня! — отчаянно выкрикнул Гортхауэр. Изначальный не ответил. Кажется, он не услышал.
Ему больше не было места в Аст Ахэ. Он стал избегать людей — особенно Видящих Истину, летописцев, — страшась снова встретить взгляд, так похожий на взгляд Учителя, и услышать: Я не могу остаться с тобой. Ты был несправедлив.
Если бы он был человеком, о нем сказали бы: он ищет смерти, — столь отчаянно-обреченно шел он в бой во главе своих воинов. И не было у него сейчас ни кольчуги, ни шлема, ни щита; но, казалось, что-то большее, чем искусство воина, хранит его и от малейшей раны. Он сам стал похож на черных волков с Тол-ин-Гаурхот — Волчьего Острова, из крепости, что звалась когда-то Минас Тирит, и глаза его, как глаза затравленного зверя, горели отчаянием и всесжигающей ненавистью.
— Гортхауэр.
— Велль? Ты?.. — Лицо фаэрни болезненно дернулось. — Зачем ты здесь?
— Учитель хочет видеть тебя.
— Зачем… — он поперхнулся последними звуками слова и с трудом выдавил: — Я нужен здесь.
— Ты не понял. Он хотел говорить с тобой. Ты нужен ему.
— Нет! Я не хочу… не могу… Скажи ему все, что угодно, — я не могу, понимаешь? — Глаза Сотворенного умоляли.
Велль покачал головой:
— Я не умею лгать.
— Он… наверное, презирает меня… — Голос Гортхауэра упал до шепота.
— Нет. Ты слишком дорог ему. Но ты больно ранил его. Это не он говорит — я. Ты был жесток, Гортхауэр.
Сотворенный стиснул руки так, что побелели костяшки пальцев. Человек долго молчал, потом спросил очень тихо:
— Что же передать ему? Каков твой ответ?
Мгновение Гортхауэру хотелось крикнуть: Я еду, теперь же, сейчас! Пусть говорит что угодно, любая кара — все равно, только бы простил, только бы — быть рядом!..
— Нет. Не могу. Не теперь. Может быть, потом… — он склонил голову и глухо повторил: — Нет.
… — Велль?
— Гортхауэр. Прошло уже три луны. Он ждет тебя.
— Я приеду, — он отводил глаза.
— Что ты делаешь… разве ты не понимаешь? — с болью проговорил Видящий. — Он ждет тебя, слышишь? Он просил передать тебе — вот, возьми. Ты ответишь? Ответишь?
— Завтра, — глухо проговорил Гортхауэр.
Таирни, ты нужен мне. Я жду тебя. Я прошу…
…Свечи догорели, за окном уже занимался рассвет, когда он поднялся из-за стола, скомкал лист бумаги и швырнул его в камин.
Огонь расправил листок письма.
…что бы ты ни думал обо мне, ты навсегда останешься для меня — Тано…
— Я обязательно отвечу. Только… не сейчас, — вслух проговорил Гортхауэр. И повторил: — Не сейчас.
…Четыре года чащи Дортонион служили единственным приютом Берену, сыну Бараира. Четыре года он учился жить, как живут дикие звери, есть то, что едят они. Он не мог развести огня, чтобы дым не выдал его; он одевался в грубо выделанные волчьи шкуры, поклявшись убивать только тварей Врага и не причинять зла иным тварям земным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86