Ткнул себя пальцем в широкую — только мехи раздувать! — грудь, потом обвел жестом других пробудившихся: во взгляде читался вопрос.
— Кхазад, - кивнул Ауле; глаза Кузнеца сияли теплым золотым светом, неожиданно он рассмеялся, не в силах больше держать в себе это огромное невыразимое счастье. — Вы — Подгорный народ, властители камня и металла, Кхазад. Ты… понимаешь меня?
— Кхазад, — повторил Новый и тоже кивнул — запоминая.
Создатель раскинул руки, запрокинув лицо к сияющим сводам — счастье переполняло его, все — золотое сияние и звонкая медь, хотелось смеяться, хотелось взлететь, распахнув крылья, хотелось…
…Но ведомо было Илуватару о том, что делалось, и в тот час, когда завершена была работа Ауле и, довольный, начал он обучать гномов тому языку, который создал для них, заговорил с ним Илуватар; и, услышав голос его, умолк Ауле. И рек ему Илуватар: "Почему сотворил ты это? Почему пытаешься сделать то, что, как ведомо тебе, превыше разумения твоего и власти твоей ?Ибо лишь свое бытие, не более, как дар получил ты от Меня; и потому жизнь тварей, созданных рукой твоей и разумом твоим, лишь в нем имеет начало; и движутся они лишь тогда, когда ты помыслишь об этом, когда же мысли твои далеки от них, то замирают в бездействии. Этого ли желаешь ты ?"
И так ответил Ауле: «Я не желал такой власти. Мыслил я создать существ иных, чем я сам, дабы любить их и наставлять их, дабы и они постигли красоту Эа, Мира Сущего, которому Ты повелел быть. Ибо казалось мне, что довольно в Арде места для многих творений, что увеличат красоту ее, но большею частью пуста она и безрадостна; и нетерпением наполнила меня пустота, и в нетерпении своем впал я в неразумие. Но Ты, сотворивший меня, и в мою душу вложил жажду творить; неразумный ребенок, обращающий в игру деяния отца своего, не в насмешку делает это, но лишь потому, что он — дитя своего отца. Но что же делать мне ныне, дабы не навлек я на себя вечный гнев Твой? Как дитя в руки отца своего, так в руки Твои предаю я ныне мои творения; и да будет воля Твоя. Но не лучше ли будет мне уничтожить то, что по неразумию создано?»
И поднял тогда Ауле великий молот, дабы сокрушить гномов; и он плакал.
…Ничего этого майя не слышал — видел только, как внезапно замер Кузнец, как страх удушливо-темной волной затопил его глаза, как с побелевшим лицом, искаженным болью и тоской, он, словно повинуясь чужой воле, поднимает молот…
Майя вцепился в руку Кузнеца, повис на ней — молча, стиснув зубы.
Ваятель… ведь ты выковал живое… зачем ты…
Не выдержав пронзительно-светлого вопрошающего взгляда, Ауле отвернулся.
Таково веление Единого. Это твари без жизни, без души…
Майя выпустил Ваятеля; дернул плечом, щуря дерзкие глаза.
В треснувшей форме отлито! Эру сплел узор песни для того, чего нет. Ты покорился этой песне, как воск — молоту. Почему?
Ауле все ниже клонил голову.
Он — Творец Мира.
Но и ты — творец! Ты — Мастер!
Он создал нас. Нет своей воли у молота, не измыслит нового наковальня: мы — лишь орудия Замысла Единого.
А ты создал меня — значит…
Майя остановился: мысли Кузнеца склубились в туман, на миг в них проступил и исчез образ — больше ничего понять было невозможно, и Артано спросил снова, уже угадывая ответ:
Ты создал меня — или ?..
…Из глубин непроглядного темного озера рванулся столб ослепительного пламени: Ваятель поднял голову в изумлении, и Сотворенный впился в его зрачки взглядом и больше не отпускал — его мысль хлестала огненным бичом, словно пытаясь из треснувшей бронзы извлечь хотя бы один чистый звук, и в какой-то миг из клубка вопящего тумана явилось вспышкой пламени тонкое яростное лицо, мучительно искаженное — лицо - незнакомое и виденное когда-то, то же — иное - обожгло воспоминанием -
Он ?
Дымной чернотой заволокло видение, и что-то болезненно дергалось в этом дыму, дрожало, стремилось забиться в глубь золото-медных глаз, сжавшихся в точку зрачков, но Сотворенный в яростном нетерпении не отпускал взгляда Ваятеля.
Кто он ?
Ваятель вскинул крестом руки, заслоняясь от жгучего взгляда Сотворенного.
Кто?!
Ваятель опустил тяжелые веки и ответил. Голос его звучал ровно, слова падали свинцовыми каплями, глухо и тускло:
— Ты… пришел из тьмы… и… несешь в себе… тьму. Уходи, айканаро. Ты… сожжешь меня… и сгоришь сам. Большего… я… не скажу. Уходи.
Он отвернулся и медленно побрел прочь, еще ожидая, что Сотворенный остановит его. Но бесшумные шаги позади не были шагами Артано, и Кузнецу не нужно было оборачиваться, чтобы понять, кто следует за ним.
…На мгновение майя показалось — он видит перед собой Властителя Изначальных; даже головой тряхнул, отгоняя наваждение, — но стоило вглядеться, и он уже не понимал, как мог ошибиться.
И дело было не в том, что стоящий перед ним был в черном и черными были его волосы, тяжелыми волнами спадающие на плечи. Весь он был как-то легче, тоньше, стремительнее — хотя и стоял неподвижно, даже шага не сделал навстречу вошедшему. Резче и острее — черты лица, и какая-то неуловимая неправильность в них — незавершенность, которой живое дерево отличается от попытки изобразить его. А самое странное — глаза, на мгновение ледяным сиянием напомнившие майя снега Вершины Мира: глаза, цвета которых он не мог угадать, как ни старался.
Майя так и остался стоять посреди подземного зала, не зная, с чего начать. Кажется, Ступающий-во-Тьме вовсе не намеревался помогать ему: просто рассматривал его — спокойно, внимательно — и еще было в его глазах что-то странное, то, что прежде майя читал иногда во взгляде Одинокой.
Что же, ты собираешься объяснить, зачем пришел сюда, или предоставишь мне самому догадаться ?
Мысль, коснувшаяся его сознания, оставила ощущение глубокого мягкого голоса. Майя кивнул, но так ничего и не сказал.
Ты станешь говорить словами ?
Снова майя не ответил, и Изначальный повторил:
— Ты станешь говорить словами?
Голос у него оказался именно такой, какой и ожидал услышать майя. Слова были иными — по-другому говорят в Валиноре, когда выбирают говорить - как Те, Кто Придет; но смысл был внятен.
— Да.
— Так говори.
— Был среди Народа Валар. Ушел.
— Зачем?
— Хотел видеть. Хотел понять.
— И что же ты увидел? — Еле уловимая усмешка в голосе — как искорка.
Говорить словами было непривычно, тяжело, и майя немного помолчал, прежде чем ответить:
— Чего не увидел — сказать легче. Говорили — искажаешь Замысел. Говорили — извращаешь кэлвар и олвар. Говорили — бездны огня и пустыни без жизни создаешь. Этого — не видел. Теперь — вижу тебя.
— И что понял?
— Что не вернусь.
Изначальный помолчал: задумался. Тени и блики скользили по его лицу, неуловимо меняя облик.
— Вижу — ты был среди майяр Ауле, — странно он подчеркнул слово «майяр». — Как имя тебе?
— Имени больше нет, Ступающий-во-Тьме. Называли — Артано. Артано Аулендил, — во взгляде майя вспыхнул мрачноватый упорный огонек — и словно в ответ в глазах Изначального заплясали огненно-золотые искры, черты лица стали острее и резче:
— Так — не стану называть, айкъе-нээрэ; вижу, тебе не по нраву. Чего хочешь от меня?
— Знать.
Изначальный пожал плечами: странный его, из тьмы сотканный плащ колыхнулся, словно ветер хотел распахнуть его — только ветра не было.
— Смотри.
Поднял руку; на его ладони вспыхнула искорка — разгорелась — пламя взлетело жгутами, переплетаясь с какими-то тонкими хрустально-светлыми нитями, вбирая их в себя… сплетенные пальцы рук — пламя и тьма, и ветер, и песнь — вечно изменчивая, распадающаяся на тысячи голосов, шорохов, шелестов — снова сплетающаяся, сливающаяся в одно — ветер, поющий в сломанном стебле тростника, — звон металла — звон струн — танец огня…
Внезапно майя почувствовал странное: словно бы Изначальный держал сейчас в ладони его душу — смятенную, еще не обретшую себя, лишенную цельности, лишенную имени — суть рождающейся души. Он разделился надвое — был здесь, в поющем подземном зале, а его я билось беспокойным огнем в ладони Изначального; и было это странно, непонятно — и правильно, словно именно так и должно было быть от начала…
— Подожди!..
Пламя сжалось в единственную алую искру — и угасло; Изначальный медленно опустил руку и так же медленно поднял глаза, сейчас — задумчиво-серые.
— Ты создал меня?
Сталь во взгляде:
— Ты только это хотел знать?
Майя ощутил какую-то затягивающую холодную пустоту внутри; и этот, самый главный вопрос, который собирался задать с самого начала, показался вдруг неважным.
Говорить с ним — как по клинку ступать… Скажешь — «да», и не останется ничего иного, кроме как уйти. А этого уже не могу. Не знаю, не понимаю, почему — не могу…
И — с силой почти отчаянной:
— Хочу остаться с тобой — позволь! Возьми — это все, что есть, — снял с пояса кинжал, протянул — резко, порывисто. — Только — прими к себе!
Сталь и темное золото. Сталь и медь. Светлые льдистые искры на темном железе.
— Дар не нужен, фаэрни, - неожиданно мягко, как первое прикосновение рук Создателя, запомнившееся навсегда. — Я… ждал тебя.
Прозрачная золотисто-зеленая волна радости поднимает высоко — выше — и душа готова сорваться с пенного гребня вверх, распахнув крылья.
— Камни — твоя песнь?
— Видел — огонь. Хотел сохранить. Не застывшее — живое. Вот… — майя неловко развел руками.
— А что Ауле?
— Сказал: твой замысел — мой замысел. Иного в тебе нет. Непонятно. Я ведь сам увидел…
Чуткие пальцы Изначального скользнули по рукояти кинжала — двум сплетенным змеям, серебряной и черненой, с отливом в синеву:
— Это?..
— Не знаю. Не мое. Не его. Другая песнь. Услышал. Красиво. Словно — знак. Сделал — а понять не могу.
— Почему решил отдать мне? — Изначальный все еще разглядывал клинок.
— Ты поймешь. У тебя руки творца. А еще — хотел остаться. Примешь?
Изначальный медленно провел рукой по клинку — железо вспыхнуло льдистым бледным пламенем, потом чуть потускнело, словно остывая, но свет, холодный и прозрачный, остался внутри самого металла, — и коротким движением протянул кинжал майя.
— Отвергаешь?
— Нет. Это — твоя первая песнь. Пусть останется у тебя. Идем…
… — Смотри, — тихо сказал Изначальный.
Но слова уже были не нужны — и без того майя не мог бы оторвать глаз от неба, где, ослепительным светом заполняя глаза, горело — раскаленное, огненное, сияющее… Майя тихо вскрикнул и прикрыл глаза рукой:
— Что это? Откуда?
— Сай-эрэ.
— Твоя песнь…
— Нет. Оно было раньше, прежде Арты. Смотри.
И майя смотрел и видел, как огненный шар, темнея — словно остывал кипящий металл, — скрылся за горизонтом. И стала тьма, но теперь он ясно видел в ней свет — искры, мерцающие холодным светом капли.
— Что это?
— Гэлли. Тоже — сай-эрэй, как то, что видел ты. Только они очень далеко. Там — иные миры…
— Тоже — песнь Единого? Как и Твердь-в-Ничто?
— Многие были и до Эру; и он не единственный творец…
Изначальный надолго замолчал, потом проговорил тихо:
— Ты станешь моим таирни, если таково твое решение.
Это был миг рождения слова, но майя понял.
— Тано… — только и сумел выговорить он, — благодарю, Тано…
И почему-то ему показалось, что привычное это слово — «Мастер» — сейчас обрело иной смысл: в нем было все, что успел испытать майя, — тревога и ожидание, страх и радость — огромная, невероятная, и счастливое изумление — словно вот тут, на его глазах, с ним — произошло необъяснимое нежданное чудо.
— А имя твое — Ортхэннэр. — Изначальный улыбнулся светло и спокойно. — Тебе многое предстоит узнать, ученик…
Слова для Народа Валар — то же, что одежды плоти для Изначальных; они не нужны — можно просто соприкоснуться мыслью. Потому майя недоумевал немного — почему Ступающий-во-Тьме выбрал говорить словами? Но теперь это казалось ему правильным; то, что в Земле-без-Тьмы было игрой с гармониями новых звуков, здесь обретало какой-то особенный смысл, и он уже не мог понять, как прежде обходился без слов.
Тано говорил — йоолэй-суулэ, и в этом было все сразу — горьковатый сухой запах, и шепот, и голубовато-серебряные волны трав, и призрачные облака, бледная луна, ночь, и прохладное прикосновение ветра-вздоха, и одна тихая протяжная нота — неясная печаль: травы ветра…
Он учился словам: гэлли - это серебряная россыпь поющих бубенцов в бархатно-черной торжественной вышине — Орэ; а одна — гэлэ - искра света, она может лечь в ладонь и нашептывать видения… Сай-эрэ - это высокое и ясное пламя в прозрачно-синем, звонком — айантэ; ласковое, золотисто-зеленое, с шорохом набегающее на песчаный берег, соленая глубина, колышущиеся блики — тэлле. Водяная кисея, сплетение тончайших прохладных нитей — тилле…
— Откуда берутся имена сущему, Тано?
Изначальный улыбнулся — и в душе Ортхэннэра поднялась теплая солнечная волна:
— Разве ты сам не слышишь?..
Шепот осыпающегося песка — тхэсс. Дыхание ветра в сломанном стебле тростника — суул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86
— Кхазад, - кивнул Ауле; глаза Кузнеца сияли теплым золотым светом, неожиданно он рассмеялся, не в силах больше держать в себе это огромное невыразимое счастье. — Вы — Подгорный народ, властители камня и металла, Кхазад. Ты… понимаешь меня?
— Кхазад, — повторил Новый и тоже кивнул — запоминая.
Создатель раскинул руки, запрокинув лицо к сияющим сводам — счастье переполняло его, все — золотое сияние и звонкая медь, хотелось смеяться, хотелось взлететь, распахнув крылья, хотелось…
…Но ведомо было Илуватару о том, что делалось, и в тот час, когда завершена была работа Ауле и, довольный, начал он обучать гномов тому языку, который создал для них, заговорил с ним Илуватар; и, услышав голос его, умолк Ауле. И рек ему Илуватар: "Почему сотворил ты это? Почему пытаешься сделать то, что, как ведомо тебе, превыше разумения твоего и власти твоей ?Ибо лишь свое бытие, не более, как дар получил ты от Меня; и потому жизнь тварей, созданных рукой твоей и разумом твоим, лишь в нем имеет начало; и движутся они лишь тогда, когда ты помыслишь об этом, когда же мысли твои далеки от них, то замирают в бездействии. Этого ли желаешь ты ?"
И так ответил Ауле: «Я не желал такой власти. Мыслил я создать существ иных, чем я сам, дабы любить их и наставлять их, дабы и они постигли красоту Эа, Мира Сущего, которому Ты повелел быть. Ибо казалось мне, что довольно в Арде места для многих творений, что увеличат красоту ее, но большею частью пуста она и безрадостна; и нетерпением наполнила меня пустота, и в нетерпении своем впал я в неразумие. Но Ты, сотворивший меня, и в мою душу вложил жажду творить; неразумный ребенок, обращающий в игру деяния отца своего, не в насмешку делает это, но лишь потому, что он — дитя своего отца. Но что же делать мне ныне, дабы не навлек я на себя вечный гнев Твой? Как дитя в руки отца своего, так в руки Твои предаю я ныне мои творения; и да будет воля Твоя. Но не лучше ли будет мне уничтожить то, что по неразумию создано?»
И поднял тогда Ауле великий молот, дабы сокрушить гномов; и он плакал.
…Ничего этого майя не слышал — видел только, как внезапно замер Кузнец, как страх удушливо-темной волной затопил его глаза, как с побелевшим лицом, искаженным болью и тоской, он, словно повинуясь чужой воле, поднимает молот…
Майя вцепился в руку Кузнеца, повис на ней — молча, стиснув зубы.
Ваятель… ведь ты выковал живое… зачем ты…
Не выдержав пронзительно-светлого вопрошающего взгляда, Ауле отвернулся.
Таково веление Единого. Это твари без жизни, без души…
Майя выпустил Ваятеля; дернул плечом, щуря дерзкие глаза.
В треснувшей форме отлито! Эру сплел узор песни для того, чего нет. Ты покорился этой песне, как воск — молоту. Почему?
Ауле все ниже клонил голову.
Он — Творец Мира.
Но и ты — творец! Ты — Мастер!
Он создал нас. Нет своей воли у молота, не измыслит нового наковальня: мы — лишь орудия Замысла Единого.
А ты создал меня — значит…
Майя остановился: мысли Кузнеца склубились в туман, на миг в них проступил и исчез образ — больше ничего понять было невозможно, и Артано спросил снова, уже угадывая ответ:
Ты создал меня — или ?..
…Из глубин непроглядного темного озера рванулся столб ослепительного пламени: Ваятель поднял голову в изумлении, и Сотворенный впился в его зрачки взглядом и больше не отпускал — его мысль хлестала огненным бичом, словно пытаясь из треснувшей бронзы извлечь хотя бы один чистый звук, и в какой-то миг из клубка вопящего тумана явилось вспышкой пламени тонкое яростное лицо, мучительно искаженное — лицо - незнакомое и виденное когда-то, то же — иное - обожгло воспоминанием -
Он ?
Дымной чернотой заволокло видение, и что-то болезненно дергалось в этом дыму, дрожало, стремилось забиться в глубь золото-медных глаз, сжавшихся в точку зрачков, но Сотворенный в яростном нетерпении не отпускал взгляда Ваятеля.
Кто он ?
Ваятель вскинул крестом руки, заслоняясь от жгучего взгляда Сотворенного.
Кто?!
Ваятель опустил тяжелые веки и ответил. Голос его звучал ровно, слова падали свинцовыми каплями, глухо и тускло:
— Ты… пришел из тьмы… и… несешь в себе… тьму. Уходи, айканаро. Ты… сожжешь меня… и сгоришь сам. Большего… я… не скажу. Уходи.
Он отвернулся и медленно побрел прочь, еще ожидая, что Сотворенный остановит его. Но бесшумные шаги позади не были шагами Артано, и Кузнецу не нужно было оборачиваться, чтобы понять, кто следует за ним.
…На мгновение майя показалось — он видит перед собой Властителя Изначальных; даже головой тряхнул, отгоняя наваждение, — но стоило вглядеться, и он уже не понимал, как мог ошибиться.
И дело было не в том, что стоящий перед ним был в черном и черными были его волосы, тяжелыми волнами спадающие на плечи. Весь он был как-то легче, тоньше, стремительнее — хотя и стоял неподвижно, даже шага не сделал навстречу вошедшему. Резче и острее — черты лица, и какая-то неуловимая неправильность в них — незавершенность, которой живое дерево отличается от попытки изобразить его. А самое странное — глаза, на мгновение ледяным сиянием напомнившие майя снега Вершины Мира: глаза, цвета которых он не мог угадать, как ни старался.
Майя так и остался стоять посреди подземного зала, не зная, с чего начать. Кажется, Ступающий-во-Тьме вовсе не намеревался помогать ему: просто рассматривал его — спокойно, внимательно — и еще было в его глазах что-то странное, то, что прежде майя читал иногда во взгляде Одинокой.
Что же, ты собираешься объяснить, зачем пришел сюда, или предоставишь мне самому догадаться ?
Мысль, коснувшаяся его сознания, оставила ощущение глубокого мягкого голоса. Майя кивнул, но так ничего и не сказал.
Ты станешь говорить словами ?
Снова майя не ответил, и Изначальный повторил:
— Ты станешь говорить словами?
Голос у него оказался именно такой, какой и ожидал услышать майя. Слова были иными — по-другому говорят в Валиноре, когда выбирают говорить - как Те, Кто Придет; но смысл был внятен.
— Да.
— Так говори.
— Был среди Народа Валар. Ушел.
— Зачем?
— Хотел видеть. Хотел понять.
— И что же ты увидел? — Еле уловимая усмешка в голосе — как искорка.
Говорить словами было непривычно, тяжело, и майя немного помолчал, прежде чем ответить:
— Чего не увидел — сказать легче. Говорили — искажаешь Замысел. Говорили — извращаешь кэлвар и олвар. Говорили — бездны огня и пустыни без жизни создаешь. Этого — не видел. Теперь — вижу тебя.
— И что понял?
— Что не вернусь.
Изначальный помолчал: задумался. Тени и блики скользили по его лицу, неуловимо меняя облик.
— Вижу — ты был среди майяр Ауле, — странно он подчеркнул слово «майяр». — Как имя тебе?
— Имени больше нет, Ступающий-во-Тьме. Называли — Артано. Артано Аулендил, — во взгляде майя вспыхнул мрачноватый упорный огонек — и словно в ответ в глазах Изначального заплясали огненно-золотые искры, черты лица стали острее и резче:
— Так — не стану называть, айкъе-нээрэ; вижу, тебе не по нраву. Чего хочешь от меня?
— Знать.
Изначальный пожал плечами: странный его, из тьмы сотканный плащ колыхнулся, словно ветер хотел распахнуть его — только ветра не было.
— Смотри.
Поднял руку; на его ладони вспыхнула искорка — разгорелась — пламя взлетело жгутами, переплетаясь с какими-то тонкими хрустально-светлыми нитями, вбирая их в себя… сплетенные пальцы рук — пламя и тьма, и ветер, и песнь — вечно изменчивая, распадающаяся на тысячи голосов, шорохов, шелестов — снова сплетающаяся, сливающаяся в одно — ветер, поющий в сломанном стебле тростника, — звон металла — звон струн — танец огня…
Внезапно майя почувствовал странное: словно бы Изначальный держал сейчас в ладони его душу — смятенную, еще не обретшую себя, лишенную цельности, лишенную имени — суть рождающейся души. Он разделился надвое — был здесь, в поющем подземном зале, а его я билось беспокойным огнем в ладони Изначального; и было это странно, непонятно — и правильно, словно именно так и должно было быть от начала…
— Подожди!..
Пламя сжалось в единственную алую искру — и угасло; Изначальный медленно опустил руку и так же медленно поднял глаза, сейчас — задумчиво-серые.
— Ты создал меня?
Сталь во взгляде:
— Ты только это хотел знать?
Майя ощутил какую-то затягивающую холодную пустоту внутри; и этот, самый главный вопрос, который собирался задать с самого начала, показался вдруг неважным.
Говорить с ним — как по клинку ступать… Скажешь — «да», и не останется ничего иного, кроме как уйти. А этого уже не могу. Не знаю, не понимаю, почему — не могу…
И — с силой почти отчаянной:
— Хочу остаться с тобой — позволь! Возьми — это все, что есть, — снял с пояса кинжал, протянул — резко, порывисто. — Только — прими к себе!
Сталь и темное золото. Сталь и медь. Светлые льдистые искры на темном железе.
— Дар не нужен, фаэрни, - неожиданно мягко, как первое прикосновение рук Создателя, запомнившееся навсегда. — Я… ждал тебя.
Прозрачная золотисто-зеленая волна радости поднимает высоко — выше — и душа готова сорваться с пенного гребня вверх, распахнув крылья.
— Камни — твоя песнь?
— Видел — огонь. Хотел сохранить. Не застывшее — живое. Вот… — майя неловко развел руками.
— А что Ауле?
— Сказал: твой замысел — мой замысел. Иного в тебе нет. Непонятно. Я ведь сам увидел…
Чуткие пальцы Изначального скользнули по рукояти кинжала — двум сплетенным змеям, серебряной и черненой, с отливом в синеву:
— Это?..
— Не знаю. Не мое. Не его. Другая песнь. Услышал. Красиво. Словно — знак. Сделал — а понять не могу.
— Почему решил отдать мне? — Изначальный все еще разглядывал клинок.
— Ты поймешь. У тебя руки творца. А еще — хотел остаться. Примешь?
Изначальный медленно провел рукой по клинку — железо вспыхнуло льдистым бледным пламенем, потом чуть потускнело, словно остывая, но свет, холодный и прозрачный, остался внутри самого металла, — и коротким движением протянул кинжал майя.
— Отвергаешь?
— Нет. Это — твоя первая песнь. Пусть останется у тебя. Идем…
… — Смотри, — тихо сказал Изначальный.
Но слова уже были не нужны — и без того майя не мог бы оторвать глаз от неба, где, ослепительным светом заполняя глаза, горело — раскаленное, огненное, сияющее… Майя тихо вскрикнул и прикрыл глаза рукой:
— Что это? Откуда?
— Сай-эрэ.
— Твоя песнь…
— Нет. Оно было раньше, прежде Арты. Смотри.
И майя смотрел и видел, как огненный шар, темнея — словно остывал кипящий металл, — скрылся за горизонтом. И стала тьма, но теперь он ясно видел в ней свет — искры, мерцающие холодным светом капли.
— Что это?
— Гэлли. Тоже — сай-эрэй, как то, что видел ты. Только они очень далеко. Там — иные миры…
— Тоже — песнь Единого? Как и Твердь-в-Ничто?
— Многие были и до Эру; и он не единственный творец…
Изначальный надолго замолчал, потом проговорил тихо:
— Ты станешь моим таирни, если таково твое решение.
Это был миг рождения слова, но майя понял.
— Тано… — только и сумел выговорить он, — благодарю, Тано…
И почему-то ему показалось, что привычное это слово — «Мастер» — сейчас обрело иной смысл: в нем было все, что успел испытать майя, — тревога и ожидание, страх и радость — огромная, невероятная, и счастливое изумление — словно вот тут, на его глазах, с ним — произошло необъяснимое нежданное чудо.
— А имя твое — Ортхэннэр. — Изначальный улыбнулся светло и спокойно. — Тебе многое предстоит узнать, ученик…
Слова для Народа Валар — то же, что одежды плоти для Изначальных; они не нужны — можно просто соприкоснуться мыслью. Потому майя недоумевал немного — почему Ступающий-во-Тьме выбрал говорить словами? Но теперь это казалось ему правильным; то, что в Земле-без-Тьмы было игрой с гармониями новых звуков, здесь обретало какой-то особенный смысл, и он уже не мог понять, как прежде обходился без слов.
Тано говорил — йоолэй-суулэ, и в этом было все сразу — горьковатый сухой запах, и шепот, и голубовато-серебряные волны трав, и призрачные облака, бледная луна, ночь, и прохладное прикосновение ветра-вздоха, и одна тихая протяжная нота — неясная печаль: травы ветра…
Он учился словам: гэлли - это серебряная россыпь поющих бубенцов в бархатно-черной торжественной вышине — Орэ; а одна — гэлэ - искра света, она может лечь в ладонь и нашептывать видения… Сай-эрэ - это высокое и ясное пламя в прозрачно-синем, звонком — айантэ; ласковое, золотисто-зеленое, с шорохом набегающее на песчаный берег, соленая глубина, колышущиеся блики — тэлле. Водяная кисея, сплетение тончайших прохладных нитей — тилле…
— Откуда берутся имена сущему, Тано?
Изначальный улыбнулся — и в душе Ортхэннэра поднялась теплая солнечная волна:
— Разве ты сам не слышишь?..
Шепот осыпающегося песка — тхэсс. Дыхание ветра в сломанном стебле тростника — суул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86