Прими своего сына, о Нанга, жена Великого Пьйон…
* * *
Наконечник копья, которым чернокожий ранил Вайгала, некоторое время до того пролежал в луже, а потом пребывал в потной ладони Бванги. Таким образом, яд муараре несколько утратил свою силу, но ни Конан, ни Деливио, ни Рыжий об этом не знали.
«Того, кто забрался в хранилище изваяний, можешь убить; того, кто побывал в моем кабинете, желательно доставить живым», — вспомнил Деливио слова своего хозяина, сенатора Моравиуса. А теперь тот, кого желательно было доставить живым, умирал от яда никому неизвестных, неизвестно зачем пришедших чернорожих бродяг.
И теперь, глядя на лежащего неподвижно на лежаке рыжего пройдоху, старый воин запаниковал. Ведь именно он, этот рыжий, виноват во всем происшедшем! И именно он, рыжий, должен выжить! Выжить, чтобы ответить за все. За свои слова касательно сенатора Моравиуса. Даже если он прав и сенатор действительно продался Немедии, он, рыжий, должен жить. Потому что, кроме него, никто не сможет держать ответ.
«До отставки осталось три года. Каких-то три года — и на желанный покой. Откладывая от того жалованья, весьма приличного, надо сказать, что я получаю на службе у сенатора и неизвестно, где еще смогу получать столько, я сумею-таки скопить на собственный домик на Пастушьих прудах. И буду доживать себе спокойно с супругой… а то и с Алаккией оставшиеся дни в тишине. Лишившись службы у Моравиуса, можно остаться и без домика…»
Пока Конан стоял к Деливио спиной, склонившись над телом рыжеволосого, начальник сенаторской стражи тайком спрятал за пазуху пергамент, который все еще держал в левой руке, и со всей возможной для его возраста прытью метнулся к двери.
— Тут неподалеку живет лекарь Пробе. Он мой шурин, — кратко бросил он на ходу. Он лекарь. Очень хороший лекарь. Он должен, он может помочь. Я сейчас, Конан. Я скоро. Мы поможем ему…
И Деливио исчез за дверью.
Конан не слышал его: он смотрел в лицо Вайгалу, с ужасом ожидая начала действия яда. Он не знал, что делать, что нужно предпринять…
Но едва Деливио покинул комнату, Вайгал поднял голову, открыл глаза и устремил пронзительно ясный взор в глаза киммерийцу.
— Конан, — сказал он отчетливо. Вдруг его рука метнулась вверх и крепко ухватила киммерийца за шиворот.
— Я здесь, — тут же откликнулся варвар. Он чувствовал полную свою беспомощность: единственный человек, которому он, казалось бы, мог доверять в этом городишке, смертельно ранен!
— Слушай меня внимательно, варвар из Киммерии…
Очевидно, резкое движение истощило быстро утекающие силы лже-вора: он закашлялся, изо рта выплеснулась струйка крови и побежала по щеке.
— Тихо, Вайгал, тихо, друг, — успокаивающе проговорил северянин и попытался освободиться от железной хватки подельника. Не тут-то было: сведенная судорогой рука сжимала его шею, точно ошейник раба. — Полежи спокойно. Скоро вернется Деливио…
— Пока он вернется, я… должен сказать тебе кое-что… очень важное… Слушай…
Вайгал вдруг издал хлюпающий звук, будто ребенок, который собирается заплакать, и кровь пошла не ТОЛЬКО горлом — две кровавые дорожки потянулись из ноздрей. Кровоточили, как заметил Конан, и уши. Медленно, но неумолимо яд делал свое дело.
— Вайгал…
— Я сказал — молчи и слушай! У меня очень мало времени… Конан. Я не сказал Деливио о самом главном…
Тело его скрутила судорога, дыхание прервалось, и киммериец испугался, что сотоварищ умер. Нет: спустя несколько мгновений спазм закончился, и Вайгал вновь задышал — часто, прерывисто, неровно.
— Я… умолчал о самом главном… Потому что Деливио слишком… Я не мог сказать… Потому что я выяснил, кто такой Аффендос. Я знаю, кто он. Но у меня нет прямых доказательств. Немедийские документы… это… ерунда… Но с их помощью можно связать Афф… Афф… как сенатора… по рукам, но… Потому что король не простит предательств сенатора… Я знаю, кто Аффендос, Запомни, Конан… Ты должен запомнить… И завершить начатое… Возьми мой перстень… Королевский знак… По… покажи его, и власти всюду будут помогать тебе… Сообщи королю… Я знаю, кто такой Аффендос…
Некоторое время Вайгал не мог говорить: кровь из горла текла алым пенящимся ручьем. Фальшивый вор несколько раз непроизвольно отхаркнул, чтоб не захлебнуться. Голос его становился все тише невнятнее; Конан наклонился поближе, чтобы н упустить ни слова. Сильные пальцы Вайгала вдавил ему в ладонь, перстень.
— Мне известно, кто такой Аффендос… О Боги, как не вовремя я умираю… О Боги, как больно.
— Вайгал, Вайгал, — от бессилия чуть ли не простонал киммериец, крепко сжимая руку Вайгала, горячую, как печка. — Потерпи немного… Помолчи, тебе нельзя разговаривать.
— Я… Я знаю, кто такой… Ты должен доложить Королю…
— Кто? Так кто же он такой, Вайгал? — Конан наклонился еще ниже.
— Обещай мне, варвар из Кимм… Киммерии… Ты должен… доложить королю…
По глазным яблокам умирающего вдруг побежали ярко-красные прожилки, множась, ширясь, разветвляясь… и глаза Вайгала вдруг взорвались, как гнилые сливы, едва не обдав северянина тучей кровавых брызг. Тело Вайгала выгнулось дугой, ноги дробно заколотили по полу. Лопнула артерия на шее. Из горла вместе с предсмертным хрипом вырвалось:
— Обещай…
— Хорошо, хорошо, я обещаю передать Королю, будь он проклят! — в отчаянии закричал Конан. — Но кто, кто, Бел забери меня, этот Аффендос?!
Лицо Вайгала стало пепельно-серым. Его тело неожиданно расслабилось, обмякло как тряпичная кукла. Рука, которую все еще сжимал Конан, из горячей превратилась в ледышку.
Однако тайный посланник был еще жив.
Он приподнял мокрую от крови голову, приблизил ее к уху северянина и на последнем в своей жизни выдохе произнес два слова — два коротких, два тихих слова, но таких явственных и отчетливых, что ослышаться Конан не мог.
— Аффендос — это… сенатор… Моравиус… — сказал Вайгал.
И умер.
* * *
Конан выпрямился. Огляделся. Все было тихо, мирно и спокойно — если не считать трех трупов на полу комнаты.
Киммериец плотно сжал губы. Да, он воровал. Убивал. Грабил. Но был он вором, который лишь облегчает чересчур набитые кошельки и сундуки — чтобы прокормиться самому и не дать умереть с голоду друзьям. И никогда он не стал бы воровать ради самого воровства, ради лишней наживы; никогда бы не стал убивать ради убийства и уж тем более не стал возводить свое ремесло в ранг смысла жизни.
Тогда как местный королек по имени Аффендос считает себя именно Королем воров. Он ворует потому, что ворует. Убивает потому, что убивает. Потому что ему нравится воровать и убивать, ничего боле. Мало ему места в Сенате!
Таких людей Конан ненавидел.
А кроме того, он дал слово Вайгалу.
И должен слово это сдержать.
Тем более, что Деливио, судя но всему, пергамент унес с собой. А значит, и ему доверять нельзя.
Что ж, придется двигаться в Морнстадинос… Глядишь, король и отсыплет несколько золотых из своих закромов в горсть нищего скитальца.
Глава XXVI
Манумба был стар. Очень стар. Так стар, что помнил времена, когда деревня НКарргну была богатой и процветающей и с легкостью урагана, вырывающего с корнем деревья, побеждала окрестные племена; он даже помнил, как однажды на рассвете, едва Огненная Черепаха начала свой неспешный путь по Синей Крыше, вдруг зашевелилась Черная Гора, задрожала и отрыгнула в небо красно-черную тучу пламени, дыма и пепла. Все жители НКарргну в ужасе бежали, точно трусливые древесные мыши, попрятались в лесу, во весь голос возвещая о гневе Нанги и мужа ее — Великого Пьйонги; и только он, шаман Манумба, остался на своем месте — он и дряхлый ЛЛгвага, который просто не мог выползти из хижины. Пока весь мир трясся и разваливался на куски, Манумба храбро бил в барабан из обезьяньей кожи длинными прямыми выбеленными костями священного длинношея и громко, стараясь заглушить рев разъяренной Черной Горы, выкрикивал заклинания. Шаман знал, что только таким образом можно умилостивить Нангу и мужа ее — Великого Пьйонгу и отвести беду от деревни. И он победил: огненная блевотина Черной Горы протекла мимо, так и не коснувшись деревни НКарргну.
Теперь на том месте, где прошла горячая, как десять Огненных Черепах, река, снова рос густой лес, и никто в НКарргну уже не помнил гнева Нанги и мужа ее — Великого Пьйонги.
А Манумба помнил. Потому что был стар.
Старее его в племени был только вождь ЛЛгвага, но ЛЛгвага теперь почти не выходил из Хижины Совета: он почти ослеп, едва двигался и говорил с большим трудом.
И однажды, когда Время Дождей подходило к концу и наступала Пора Новой Жизни, вождь ЛЛгвага призвал к себе шамана Манумбу.
Свет Огненной Черепахи пробивался сквозь тонкие прутики, из которой была построена Хижина Совета, под босыми ступнями Манумбы похрустывали прелые стебли тростника, которым был устлан пол. Множество мух вились вокруг головы Большого Человека, но он не отгонял докучливых насекомых: милость его ко всем созданиям Нанги и мужа ее, Великого Пьйонги была безграничной, как Синяя Крыша. Непереносимо воняло старческим потом и застарелыми испражнениями, однако шаман вдыхал этот аромат с благоговением, ибо, как известно, все, что выходит из тела Большого Человека, есть святое.
Вождь ЛЛгвага лежал, до самой шеи укрытый шкурой ягуара; длинные, узловатые пальцы с обломанными, грязными ногтями, непрестанно теребили, перебирали ворсинки теплого, пятнистого покрывала.
— Низменный Манумба пришел к тебе, о Большой ЛЛгвага, — с почтением прошептал шаман.
Слезящиеся глаза дряхлого вождя, похожего на высохший в объятиях Огненной Черепахи труп крокодила, с трудом обратились в сторону вошедшего; Манумба почувствовал, как влага выступает и у него на глазах.
Ведь не кто иной, как сам ЛЛгвага воспитывал его, обучал тайнам шаманства, провел с ним Обряд Посвящения в Мужчины… А теперь старый вождь умирал.
— Очень скоро ЛЛгвага отправится в живот Нанги, — очень тихо прошамкал вождь. — Духи давно зовут его. И ему на смену придет новый Большой Человек… Кого выберет племя, ЛЛгвага не знает. Ему нет до этого дела… Но ЛЛгвага не может уйти, пока не будет уверен, что НКарргну снова станет великим и сильным племенем… Помочь ему должен шаман Манумба.
ЛЛгвага надолго закашлялся. Манумба ждал терпеливо и благоговейно.
Отхаркнув густую слизь себе на бороду, вождь продолжил:
— Несколько дождей тому назад проклятые белые пауки похитили из сокровенной Хижины Почтения воплощение Великого Пьйонги — мужа Нанги. Коварные и глупые порождения змеи и мухи! Они не знают, какую мощь таит в себе Великий Пьйонга — муж Нанги! Великий Пьйонга — муж Нанги охраняет нас и дарит нам силу и богатство… Но белые науки украли его. И теперь мы, дети Нанги и мужа ее — Великого Пьйонги, беззащитны и слабы, как едва вылупившаяся ящерица. Теперь другие деревни вонючих выкормышей старой водяной крысы — Танх-да, Иигнлии, и даже гнусные Оуаша — могут разорить нашу деревню так же легко, как Дыхание Рургха срывает семена бальоки…
При последних словах ЛЛгваги шаман зарычал и непроизвольно сжал кулаки. О, премерзкие отродья, поклоняющиеся своим премерзким божкам, только и ждущие, чтобы трусливо напасть на НКарргну, отмеченную светом Нанги и мужа ее — Великого Пьйонги! Манумбе захотелось немедленно броситься в бой с этими пожирателями падали. Но он сдержался — ведь Большой Человек ЛЛгвага еще не закончил.
— Шаман Манумба смелый и сильный воин, — вновь заговорил вождь — еще более тихо. — Тело его покрыто волшебным рисунком Вудайю, ему ведомо тайное знание отцов наших, и отцов наших отцов, и отцов отцов наших отцов. ЛЛгвага повелевает: пусть Манумба отправится в земли, где ткут свои паутины белые пауки, отыщет воплощение Великого Пьйонги — мужа Нанги и вернет его племени. Только так НКарргну вновь станет сильным и непобедимым.
— Но как Манумба найдет Великого Пьйонгу — мужа Нанги? — негромко спросил шаман.
Огонь в чреве Нанги, которая осталась одна, будет вести Манумбу, — совсем тихо ответил вождь: долгая беседа утомила его. — Пусть Манумба возьмет с собой столько самых лучших воинов, сколько пальцев на руках и ногах у трех здоровых людей. Смажет их боевые палки соком муараре. Пусть возьмет свою мудрость. Возьмет цветные камушки, которые любят собирать белые пауки. И встанет так, чтобы Огненная Черепаха просыпалась со стороны той руки, которой настоящий воин держит боевую палку. И двинется вперед. Огонь в чреве Нанги будет вести его. Пусть Манумба вернет воплощение Великого Пьйонги — мужа Нанги, в НКарргну…
Шаману осталось лишь коснуться рукой лба, что означало полное подчинение. Ему очень не хотелось покидать родные леса, бросать родную деревню… но и ослушаться Большого Человека он не мог.
* * *
Огненная Черепаха просыпалась и засыпала столько раз, что сосчитать не хватит пальцев и у пятижды по пять воинов. Отряд двигался медленно, стараясь обходить стороной поселения белых пауков, но верно и неуклонно он двигался к цели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
* * *
Наконечник копья, которым чернокожий ранил Вайгала, некоторое время до того пролежал в луже, а потом пребывал в потной ладони Бванги. Таким образом, яд муараре несколько утратил свою силу, но ни Конан, ни Деливио, ни Рыжий об этом не знали.
«Того, кто забрался в хранилище изваяний, можешь убить; того, кто побывал в моем кабинете, желательно доставить живым», — вспомнил Деливио слова своего хозяина, сенатора Моравиуса. А теперь тот, кого желательно было доставить живым, умирал от яда никому неизвестных, неизвестно зачем пришедших чернорожих бродяг.
И теперь, глядя на лежащего неподвижно на лежаке рыжего пройдоху, старый воин запаниковал. Ведь именно он, этот рыжий, виноват во всем происшедшем! И именно он, рыжий, должен выжить! Выжить, чтобы ответить за все. За свои слова касательно сенатора Моравиуса. Даже если он прав и сенатор действительно продался Немедии, он, рыжий, должен жить. Потому что, кроме него, никто не сможет держать ответ.
«До отставки осталось три года. Каких-то три года — и на желанный покой. Откладывая от того жалованья, весьма приличного, надо сказать, что я получаю на службе у сенатора и неизвестно, где еще смогу получать столько, я сумею-таки скопить на собственный домик на Пастушьих прудах. И буду доживать себе спокойно с супругой… а то и с Алаккией оставшиеся дни в тишине. Лишившись службы у Моравиуса, можно остаться и без домика…»
Пока Конан стоял к Деливио спиной, склонившись над телом рыжеволосого, начальник сенаторской стражи тайком спрятал за пазуху пергамент, который все еще держал в левой руке, и со всей возможной для его возраста прытью метнулся к двери.
— Тут неподалеку живет лекарь Пробе. Он мой шурин, — кратко бросил он на ходу. Он лекарь. Очень хороший лекарь. Он должен, он может помочь. Я сейчас, Конан. Я скоро. Мы поможем ему…
И Деливио исчез за дверью.
Конан не слышал его: он смотрел в лицо Вайгалу, с ужасом ожидая начала действия яда. Он не знал, что делать, что нужно предпринять…
Но едва Деливио покинул комнату, Вайгал поднял голову, открыл глаза и устремил пронзительно ясный взор в глаза киммерийцу.
— Конан, — сказал он отчетливо. Вдруг его рука метнулась вверх и крепко ухватила киммерийца за шиворот.
— Я здесь, — тут же откликнулся варвар. Он чувствовал полную свою беспомощность: единственный человек, которому он, казалось бы, мог доверять в этом городишке, смертельно ранен!
— Слушай меня внимательно, варвар из Киммерии…
Очевидно, резкое движение истощило быстро утекающие силы лже-вора: он закашлялся, изо рта выплеснулась струйка крови и побежала по щеке.
— Тихо, Вайгал, тихо, друг, — успокаивающе проговорил северянин и попытался освободиться от железной хватки подельника. Не тут-то было: сведенная судорогой рука сжимала его шею, точно ошейник раба. — Полежи спокойно. Скоро вернется Деливио…
— Пока он вернется, я… должен сказать тебе кое-что… очень важное… Слушай…
Вайгал вдруг издал хлюпающий звук, будто ребенок, который собирается заплакать, и кровь пошла не ТОЛЬКО горлом — две кровавые дорожки потянулись из ноздрей. Кровоточили, как заметил Конан, и уши. Медленно, но неумолимо яд делал свое дело.
— Вайгал…
— Я сказал — молчи и слушай! У меня очень мало времени… Конан. Я не сказал Деливио о самом главном…
Тело его скрутила судорога, дыхание прервалось, и киммериец испугался, что сотоварищ умер. Нет: спустя несколько мгновений спазм закончился, и Вайгал вновь задышал — часто, прерывисто, неровно.
— Я… умолчал о самом главном… Потому что Деливио слишком… Я не мог сказать… Потому что я выяснил, кто такой Аффендос. Я знаю, кто он. Но у меня нет прямых доказательств. Немедийские документы… это… ерунда… Но с их помощью можно связать Афф… Афф… как сенатора… по рукам, но… Потому что король не простит предательств сенатора… Я знаю, кто Аффендос, Запомни, Конан… Ты должен запомнить… И завершить начатое… Возьми мой перстень… Королевский знак… По… покажи его, и власти всюду будут помогать тебе… Сообщи королю… Я знаю, кто такой Аффендос…
Некоторое время Вайгал не мог говорить: кровь из горла текла алым пенящимся ручьем. Фальшивый вор несколько раз непроизвольно отхаркнул, чтоб не захлебнуться. Голос его становился все тише невнятнее; Конан наклонился поближе, чтобы н упустить ни слова. Сильные пальцы Вайгала вдавил ему в ладонь, перстень.
— Мне известно, кто такой Аффендос… О Боги, как не вовремя я умираю… О Боги, как больно.
— Вайгал, Вайгал, — от бессилия чуть ли не простонал киммериец, крепко сжимая руку Вайгала, горячую, как печка. — Потерпи немного… Помолчи, тебе нельзя разговаривать.
— Я… Я знаю, кто такой… Ты должен доложить Королю…
— Кто? Так кто же он такой, Вайгал? — Конан наклонился еще ниже.
— Обещай мне, варвар из Кимм… Киммерии… Ты должен… доложить королю…
По глазным яблокам умирающего вдруг побежали ярко-красные прожилки, множась, ширясь, разветвляясь… и глаза Вайгала вдруг взорвались, как гнилые сливы, едва не обдав северянина тучей кровавых брызг. Тело Вайгала выгнулось дугой, ноги дробно заколотили по полу. Лопнула артерия на шее. Из горла вместе с предсмертным хрипом вырвалось:
— Обещай…
— Хорошо, хорошо, я обещаю передать Королю, будь он проклят! — в отчаянии закричал Конан. — Но кто, кто, Бел забери меня, этот Аффендос?!
Лицо Вайгала стало пепельно-серым. Его тело неожиданно расслабилось, обмякло как тряпичная кукла. Рука, которую все еще сжимал Конан, из горячей превратилась в ледышку.
Однако тайный посланник был еще жив.
Он приподнял мокрую от крови голову, приблизил ее к уху северянина и на последнем в своей жизни выдохе произнес два слова — два коротких, два тихих слова, но таких явственных и отчетливых, что ослышаться Конан не мог.
— Аффендос — это… сенатор… Моравиус… — сказал Вайгал.
И умер.
* * *
Конан выпрямился. Огляделся. Все было тихо, мирно и спокойно — если не считать трех трупов на полу комнаты.
Киммериец плотно сжал губы. Да, он воровал. Убивал. Грабил. Но был он вором, который лишь облегчает чересчур набитые кошельки и сундуки — чтобы прокормиться самому и не дать умереть с голоду друзьям. И никогда он не стал бы воровать ради самого воровства, ради лишней наживы; никогда бы не стал убивать ради убийства и уж тем более не стал возводить свое ремесло в ранг смысла жизни.
Тогда как местный королек по имени Аффендос считает себя именно Королем воров. Он ворует потому, что ворует. Убивает потому, что убивает. Потому что ему нравится воровать и убивать, ничего боле. Мало ему места в Сенате!
Таких людей Конан ненавидел.
А кроме того, он дал слово Вайгалу.
И должен слово это сдержать.
Тем более, что Деливио, судя но всему, пергамент унес с собой. А значит, и ему доверять нельзя.
Что ж, придется двигаться в Морнстадинос… Глядишь, король и отсыплет несколько золотых из своих закромов в горсть нищего скитальца.
Глава XXVI
Манумба был стар. Очень стар. Так стар, что помнил времена, когда деревня НКарргну была богатой и процветающей и с легкостью урагана, вырывающего с корнем деревья, побеждала окрестные племена; он даже помнил, как однажды на рассвете, едва Огненная Черепаха начала свой неспешный путь по Синей Крыше, вдруг зашевелилась Черная Гора, задрожала и отрыгнула в небо красно-черную тучу пламени, дыма и пепла. Все жители НКарргну в ужасе бежали, точно трусливые древесные мыши, попрятались в лесу, во весь голос возвещая о гневе Нанги и мужа ее — Великого Пьйонги; и только он, шаман Манумба, остался на своем месте — он и дряхлый ЛЛгвага, который просто не мог выползти из хижины. Пока весь мир трясся и разваливался на куски, Манумба храбро бил в барабан из обезьяньей кожи длинными прямыми выбеленными костями священного длинношея и громко, стараясь заглушить рев разъяренной Черной Горы, выкрикивал заклинания. Шаман знал, что только таким образом можно умилостивить Нангу и мужа ее — Великого Пьйонгу и отвести беду от деревни. И он победил: огненная блевотина Черной Горы протекла мимо, так и не коснувшись деревни НКарргну.
Теперь на том месте, где прошла горячая, как десять Огненных Черепах, река, снова рос густой лес, и никто в НКарргну уже не помнил гнева Нанги и мужа ее — Великого Пьйонги.
А Манумба помнил. Потому что был стар.
Старее его в племени был только вождь ЛЛгвага, но ЛЛгвага теперь почти не выходил из Хижины Совета: он почти ослеп, едва двигался и говорил с большим трудом.
И однажды, когда Время Дождей подходило к концу и наступала Пора Новой Жизни, вождь ЛЛгвага призвал к себе шамана Манумбу.
Свет Огненной Черепахи пробивался сквозь тонкие прутики, из которой была построена Хижина Совета, под босыми ступнями Манумбы похрустывали прелые стебли тростника, которым был устлан пол. Множество мух вились вокруг головы Большого Человека, но он не отгонял докучливых насекомых: милость его ко всем созданиям Нанги и мужа ее, Великого Пьйонги была безграничной, как Синяя Крыша. Непереносимо воняло старческим потом и застарелыми испражнениями, однако шаман вдыхал этот аромат с благоговением, ибо, как известно, все, что выходит из тела Большого Человека, есть святое.
Вождь ЛЛгвага лежал, до самой шеи укрытый шкурой ягуара; длинные, узловатые пальцы с обломанными, грязными ногтями, непрестанно теребили, перебирали ворсинки теплого, пятнистого покрывала.
— Низменный Манумба пришел к тебе, о Большой ЛЛгвага, — с почтением прошептал шаман.
Слезящиеся глаза дряхлого вождя, похожего на высохший в объятиях Огненной Черепахи труп крокодила, с трудом обратились в сторону вошедшего; Манумба почувствовал, как влага выступает и у него на глазах.
Ведь не кто иной, как сам ЛЛгвага воспитывал его, обучал тайнам шаманства, провел с ним Обряд Посвящения в Мужчины… А теперь старый вождь умирал.
— Очень скоро ЛЛгвага отправится в живот Нанги, — очень тихо прошамкал вождь. — Духи давно зовут его. И ему на смену придет новый Большой Человек… Кого выберет племя, ЛЛгвага не знает. Ему нет до этого дела… Но ЛЛгвага не может уйти, пока не будет уверен, что НКарргну снова станет великим и сильным племенем… Помочь ему должен шаман Манумба.
ЛЛгвага надолго закашлялся. Манумба ждал терпеливо и благоговейно.
Отхаркнув густую слизь себе на бороду, вождь продолжил:
— Несколько дождей тому назад проклятые белые пауки похитили из сокровенной Хижины Почтения воплощение Великого Пьйонги — мужа Нанги. Коварные и глупые порождения змеи и мухи! Они не знают, какую мощь таит в себе Великий Пьйонга — муж Нанги! Великий Пьйонга — муж Нанги охраняет нас и дарит нам силу и богатство… Но белые науки украли его. И теперь мы, дети Нанги и мужа ее — Великого Пьйонги, беззащитны и слабы, как едва вылупившаяся ящерица. Теперь другие деревни вонючих выкормышей старой водяной крысы — Танх-да, Иигнлии, и даже гнусные Оуаша — могут разорить нашу деревню так же легко, как Дыхание Рургха срывает семена бальоки…
При последних словах ЛЛгваги шаман зарычал и непроизвольно сжал кулаки. О, премерзкие отродья, поклоняющиеся своим премерзким божкам, только и ждущие, чтобы трусливо напасть на НКарргну, отмеченную светом Нанги и мужа ее — Великого Пьйонги! Манумбе захотелось немедленно броситься в бой с этими пожирателями падали. Но он сдержался — ведь Большой Человек ЛЛгвага еще не закончил.
— Шаман Манумба смелый и сильный воин, — вновь заговорил вождь — еще более тихо. — Тело его покрыто волшебным рисунком Вудайю, ему ведомо тайное знание отцов наших, и отцов наших отцов, и отцов отцов наших отцов. ЛЛгвага повелевает: пусть Манумба отправится в земли, где ткут свои паутины белые пауки, отыщет воплощение Великого Пьйонги — мужа Нанги и вернет его племени. Только так НКарргну вновь станет сильным и непобедимым.
— Но как Манумба найдет Великого Пьйонгу — мужа Нанги? — негромко спросил шаман.
Огонь в чреве Нанги, которая осталась одна, будет вести Манумбу, — совсем тихо ответил вождь: долгая беседа утомила его. — Пусть Манумба возьмет с собой столько самых лучших воинов, сколько пальцев на руках и ногах у трех здоровых людей. Смажет их боевые палки соком муараре. Пусть возьмет свою мудрость. Возьмет цветные камушки, которые любят собирать белые пауки. И встанет так, чтобы Огненная Черепаха просыпалась со стороны той руки, которой настоящий воин держит боевую палку. И двинется вперед. Огонь в чреве Нанги будет вести его. Пусть Манумба вернет воплощение Великого Пьйонги — мужа Нанги, в НКарргну…
Шаману осталось лишь коснуться рукой лба, что означало полное подчинение. Ему очень не хотелось покидать родные леса, бросать родную деревню… но и ослушаться Большого Человека он не мог.
* * *
Огненная Черепаха просыпалась и засыпала столько раз, что сосчитать не хватит пальцев и у пятижды по пять воинов. Отряд двигался медленно, стараясь обходить стороной поселения белых пауков, но верно и неуклонно он двигался к цели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28