Огонь в чреве Нанги вел Манумбу вперед. И, ведомые этим незримым простому человеку светом, воины из Черных Королевств шли вперед.
Трое из них умерли в страшных мучениях, когда испили воды из колодца, умышленно отравленного белыми пауками.
Девять утонуло во время переправы через Живую Воду (наверняка созданную белыми пауками), поскольку в милом, далеком НКарргну никто не знал, что такое река, и плавать никто не умел.
Но Манумба уверенно вел свой отряд к цели.
Шестеро были убиты в стычке у стен большого скопления изрытых пещерами камней белых пауков, когда юный Хвашд, изнывающий от отсутствия женщины в походе, решил попользоваться какой-то паучихой (на взгляд Манумбы, красивой, как кучка помета древогрыза). И только сок муараре, которым Манумба щедро смазал наконечники боевых палок, спасли их в той неравной битве.
Несмотря ни на что, они шли и шли на север, и Огонь в чреве Нанги разгорался все ярче.
Тринадцать воинов замерзли среди белого, скрипящего под ногами песка в Белых Горах (которые были похожи на Черную Гору, но несравненно выше, и которые, несомненно, были возведены белыми пауками на пути храброго отряда), а пятеро умерли от голода там же.
На четверых воинов белые пауки наслали чары, и они сошли с ума, когда в одном из поселений узрели обилие еды, познали доступных паучих и мягкие постели, а также отведали колдовской воды, от которой становится весело в душе и легко в голове. Эти четверо решили бросить своих братьев, предать Великого Пьйонгу — мужа Нанги и навсегда остаться в мерзком паучьем селении… Не сумев снять с них заклятие, Манумба приказал убить всех четверых: он не хотел бросать несчастных в оковах проклятого колдовства.
Огненная Черепаха неустанно засыпала и просыпалась, и неустанно Манумба и воины продвигались вперед. Огонь в чреве Нанги разгорался все ярче. Еще немного, и они достигнут воплощения Пьйонги — мужа Нанги.
В отряде осталось столько человек, сколько пальцев на руках и ногах у всего одного здорового мужчины, когда, поздно ночью, они подошли к стене очередного поселения белых пауков. И старый шаман с трепетом в сердце понял: здесь. Вот он, конец долгого пути. Здесь глупые пауки, не знающие ни одного слова Священного Языка Га, прячут воплощение Великого Пьйонги — мужа Нанги. Высоки эти стены, крепки доски, прикрывающие проход внутрь, много пауков с боевыми палками охраняют его. Но ничего. Завтра Манумба проникнет в это сборище камней с пещерами. Завтра отнимет Великого Пьйонгу — мужа Нанги, у пауков. И вскоре Нанга воссоединиться со своим возлюбленным. Со своим мужем. И их свет снова воссияет над деревней НКарргну.
Подождем, пока не проснется Огненная Черепаха.
Поначалу все складывалось как нельзя лучше, хвала Великому Пьйонгу — мужу Нанги. Они беспрепятственно проникли за стену, остановились на лысом месте, куда пауки почему-то не решались прикатывать свои камни для жилья; когда Огненная Черепаха уснула, Манумба воззвал к силе Вудайю, и та одарила его Светильником Нанги. Ведомые его светом, пятеро лучших из оставшихся воинов отправились за священной статуэткой.
Они не вернулись. Сила Вудайю позволила Манумбе увидеть, как их души возвращаются в живот Нанги… Да, белые пауки оказались не так тупы и неповоротливы, как полагал шаман. Ну ничего, перед Светом в чреве Нанги, и мужем ее — Великим Пьйонгой, и соком муараре на наконечниках боевых палок ничто не устоит.
И он отправил еще пятерых воинов на поиски воплощения святыни. Эти пятеро тоже не вернулись.
Впервые в душе старого Манумбы родилась и зашевелила ножками холодная, скользкая гусеница страха. Неужели белые пауки сильнее воли Великого Пьйонга — мужа Нанги, сильнее непобедимых воинов НКарргну? Не может быть. Или у них есть свой шаман, который охраняет украденное воплощение Великого Пьйонги — мужа Нанги?..
Людей в отряде осталось столько, сколько пальцев на руках одного здорового человека, й рисковать Манумба больше не смел. Теперь он сам поведет воинов в бой за освобождение Великого Пьйонги — мужа Нанги. И пусть Сила Вудайю поможет им. А если все же ему суждено раньше времени вернуться в живот Нанги, что ж… стало быть, на то воля Великого Пьйонги — мужа Нанги.
Глава XXVII
— Деливио, говоришь, пожаловал? Просит срочно принять его, говоришь? — Ларго потер подбородок, эта примета — знал дежуривший сегодня стражник, который и доложил о приходе Деливио, — указывает на хорошее настроение его начальника.
Начальник городской стражи Ларго с утра пребывал в прекрасном расположении духа, предвкушая этот приход начальника стражи сенатора Моравиуса с той минуты, как ему доложили о бойне, устроенной в «Червивой груше». В которой замазался этот коровий шлепок Деливио. Гора трупов, разгромленный трактир и, главное, самозванство. По показаниям трактирщика наглец выдавал себя со своими людьми за городскую стражу. Ох, повертится он на этом табурете, попотеет, отвечая на вопросы, а их будет много, очень много. Не раз он сюда придет. И покровитель его, сенатор Моравиус, не поможет, закон — есть закон. А если попробует вмешаться в расследование, то… не один сенатор в Сенате. И еще есть столица, куда можно направить жалобу. В столице о Ларго слышали, да и не смогут там не считаться с начальником стражи Конверума. Нет, не будет слишком рьяно заступаться осторожный Моравиус за какого-то солдафона,
А может, его сразу отправить в Пыльный подвал? Пускай поваляется на холодном полу, отморозит себе кое-что, небось не до пышных вдовушек опосля будет. Или все-таки гонять его на допросы — каждый день, изводить неизвестностью, страхом потерять свободу? Нервные переживания тоже, говорят, отбивают охоту гоняться за юбками.
Утром Ларго остановился на том, что, если Деливио до вечера придет сам, то сажать его пока не станет, а если не явится, то послать за ним отряд, доставить в тюрьму — и до полного выяснения. Но в любом случае за ту историю с этой шлюхой Алаккией он отыграется.
Вечера ждать не пришлось — храбрый только перед бабами Деливио прибежал очень быстро. Наверное, поплакался шлюхе Алаккии в подол, посидел в нужнике и сразу после потрусил сюда. Сейчас будет пускать сопли, напоминая о прежней дружбе.
— Пускай обождет в приемной, — распорядился начальник городской стражи, и дежурный стражник, кивнув, удалился.
Ларго решил начать с того, что сгонит последнюю спесь с этого выскочки, подержав его в приемной вместе с рядовыми просителями.
Дверь распахнулась и на пороге объявился улыбающийся Деливио. Позади него в глубине приемной Ларго разглядел корчащегося на полу, держась за живот, своего дежурного стражника.
Ларго был настолько ошеломлен, что бездействовал. Деливио шагнул в кабинет и, прикрыв за собой дверь, запер ее на защелку. Предстоящий разговор должен пройти втайне и без помех. И не так, усмехнулся про себя начальник стражи сенатора Моравиуса, как предполагал этот жирный увалень Ларго…
* * *
Конные ряды были, разумеется, самыми шумными и грязными на рынке. Здесь к гвалту человеческих голосов примешивались лошадиные топот и ржание, а к обыкновенной базарной грязи — навоз, солома и овсяная шелуха.
Конан поймал себя на мысли, что, покупая лошадей, а доводилось ему проделывать это нередко, как, впрочем, и продавать их, он почти никогда не мог позволить себе выбирать, не прикидывая, хватит денег — не хватит. Обычно, как вот и сейчас, он высматривал лучшее из того, что подешевле.
Киммериец продирался сквозь толпу из продавцов, покупателей, праздных любителей поглазеть на лошадок, карманников, побирушек, сквозь толпу, которая, как известно, хороша тем, что в ней легко затеряться, скрыться от кого-нибудь… но также в ней без труда за тобой могут следить и следовать, оставаясь незамеченными.
Походив, посмотрев, поспрашивав о цене, северянин, наконец остановил свой выбор на буланом немедийском жеребце, немного грузноватом, но без видимых изъянов, не молодом, но на пути к Морнстадиносу от старости помереть не должен. Да и вообще, все немедийские породы известны своей выносливостью и покладистым нравом. Теперь оставалось сбить запрашиваемую барышником цену где-то так на треть, хотя он, подлец, наверняка загнул где-то вдвое против настоящей.
Начали торговаться. Барышник, схожий ростом и подвижностью с жеребенком, с боем сбавлял цену, цепляясь за каждый медяк, а, расхваливая коня, так приукрашивал его достоинства, будто он продавал собственного сына.
Как и обычно в таких случаях, вокруг собралась толпа советчиков и помощников. У бедного жеребца рот не закрывался, потому что каждый норовил посмотреть зубы, чтобы после выдать свое заключение.
Конан уже приближался к своей цели, оставалось выторговать пару серебряных и можно будет ударить по рукам.
— Ты куда глаза подевал, — киммерийца схватили за руку, — чего берешь, растяпа, глянь правую заднюю. Знаю я эту клячу, люди, он и мне ее всучить пытался! Нога у ней правая задняя не сгибается, люди!
— Зверь! — завизжал барышник. — Это зверь, а не жеребчик! Не слушай его, уважаемый! Врет, мерзавец! Пойдем, поглядишь на ногу!
— И он тоже ухватил Конана за руку.
А вот идем, вот посмотрим, — горячился и доброхот из толпы и тянул северянина к безучастно жующему коню.
— Сейчас глянем, сейчас разберемся, — вторили голоса сзади.
Конан дал себя увлечь, нагнулся вместе с барышником к лошадиной ноге…
Глаза ослепила яркая вспышка, и он полетел в бездонную черную пропасть.
* * *
— Чистая работа! — сказавший это «доброхот из толпы» перехватил занесенную для повторного удара руку напарника, в которой был зажат продолговатый мешок, набитый песком. — Ему уже достаточно. Убьешь еще, а он нам заказан живым.
После этого «доброхот» повернулся к опешившим людям и — куда только подевалось его былая придурковатость, в голосе зазвучала властность и жесткость:
— Городская стража! Посторонним разойтись! Ты — связать его! Ты — бегом за людьми! Ты — смотри вокруг, чтоб никто не приближался!
Посторонних не стало вмиг, как и не было. Не посторонних оказалось помимо «доброхота» еще трое, одетых, как и их начальник, под обыкновенных горожан. Они бросились выполнять приказания старшего.
Глава XXVIII
Конан пришел в себя, но некоторое время пребывал в неподвижности, с закрытыми глазами. Никогда не следует торопиться, если не знаешь, кто вокруг — свои или враги. Тем более что своих в этом городишке у него поди и не осталось.
Но, Кром, сколько же можно получать по голове и валяться в беспамятстве!.. Теряем бдительность, киммериец, теряем. К тому же (это он узнал, пошевелив руками), опять связанный, опять обездвиженный…
Неподалеку бубнил голос — а помещение, надо понимать, большое, ишь как эхо разносится. И голос почему-то знакомый… Киммериец с трудом сдержал гримасу: напряжение вызвало в его голове тупую, пульсирующую боль.
— …вернувшись со своим шурином, лекарем Пробсом, и не застав подозреваемого в комнате, — бубнил голос, — я поначалу растерялся. Однако потом вспомнил, как он говорил в трактире «Червивая груша» своему сообщнику о том, будто у него нет лошади, чтобы выбраться из города. Значит, решил я, прежде всего он отправится на городской базар. Поскольку людей у меня оставалось мало, я, каюсь, вопреки твоему, сенатор, приказанию, связался с людьми начальника городской стражи Ларго и убедил их помочь мне в розыске подозреваемого…
— Да? — прервал его другой голос — уверенный, звучный, властный. — И как же тебе, о начальник стражи, удалось убедить Ларго содействовать тебе?
Пауза. Затем:
— Дело в том, почтенный сенатор, что на некоторых чиновников, занимающих достаточно высокий пост в охране Конверума, я в свое время отыскал несколько порочащих их сведений… на всякий случай… Ну, с тем, чтобы, если возникнет такая необходимость…
— Можешь не продолжать, Деливио, я понял. И что же дальше?
— Дальше, уважаемый сенатор, при посредстве выделенных в мое распоряжение городских стражников я отыскал на базаре подозреваемого и произвел гражданский арест. На этом мой доклад заканчивается. Похищенные документы, а также некая отвра… странная статуэтка, вероятно украденная злоумышленниками из хранилища изваяний, перед тобой. Кроме того, в кармане арестованного был найден вот этот перстень. Очень дорогой перстень, который не может принадлежать бедняку. Что подтверждает: этот человек — вор. Я выполнил твой приказ.
— Да-да, я вижу… — задумчиво продолжал второй собеседник. — Однако я также вижу, что наш друг пришел в себя. Не так ли? Открой глаза, вор, я хочу заглянуть в них.
Поняв, что таиться дальше смысла нет, Конан поднял веки.
Он находился в обширном зале со скошенным потолком и со стенами, облицованными зелеными каменными плитами. Находился тут со связанными за спиной руками. Сидя в небольшом, но удобном кресле. Веревка, опутывающая его кисти, была заодно обмотана и вокруг спинки кресла — наверное, для пущей страховки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
Трое из них умерли в страшных мучениях, когда испили воды из колодца, умышленно отравленного белыми пауками.
Девять утонуло во время переправы через Живую Воду (наверняка созданную белыми пауками), поскольку в милом, далеком НКарргну никто не знал, что такое река, и плавать никто не умел.
Но Манумба уверенно вел свой отряд к цели.
Шестеро были убиты в стычке у стен большого скопления изрытых пещерами камней белых пауков, когда юный Хвашд, изнывающий от отсутствия женщины в походе, решил попользоваться какой-то паучихой (на взгляд Манумбы, красивой, как кучка помета древогрыза). И только сок муараре, которым Манумба щедро смазал наконечники боевых палок, спасли их в той неравной битве.
Несмотря ни на что, они шли и шли на север, и Огонь в чреве Нанги разгорался все ярче.
Тринадцать воинов замерзли среди белого, скрипящего под ногами песка в Белых Горах (которые были похожи на Черную Гору, но несравненно выше, и которые, несомненно, были возведены белыми пауками на пути храброго отряда), а пятеро умерли от голода там же.
На четверых воинов белые пауки наслали чары, и они сошли с ума, когда в одном из поселений узрели обилие еды, познали доступных паучих и мягкие постели, а также отведали колдовской воды, от которой становится весело в душе и легко в голове. Эти четверо решили бросить своих братьев, предать Великого Пьйонгу — мужа Нанги и навсегда остаться в мерзком паучьем селении… Не сумев снять с них заклятие, Манумба приказал убить всех четверых: он не хотел бросать несчастных в оковах проклятого колдовства.
Огненная Черепаха неустанно засыпала и просыпалась, и неустанно Манумба и воины продвигались вперед. Огонь в чреве Нанги разгорался все ярче. Еще немного, и они достигнут воплощения Пьйонги — мужа Нанги.
В отряде осталось столько человек, сколько пальцев на руках и ногах у всего одного здорового мужчины, когда, поздно ночью, они подошли к стене очередного поселения белых пауков. И старый шаман с трепетом в сердце понял: здесь. Вот он, конец долгого пути. Здесь глупые пауки, не знающие ни одного слова Священного Языка Га, прячут воплощение Великого Пьйонги — мужа Нанги. Высоки эти стены, крепки доски, прикрывающие проход внутрь, много пауков с боевыми палками охраняют его. Но ничего. Завтра Манумба проникнет в это сборище камней с пещерами. Завтра отнимет Великого Пьйонгу — мужа Нанги, у пауков. И вскоре Нанга воссоединиться со своим возлюбленным. Со своим мужем. И их свет снова воссияет над деревней НКарргну.
Подождем, пока не проснется Огненная Черепаха.
Поначалу все складывалось как нельзя лучше, хвала Великому Пьйонгу — мужу Нанги. Они беспрепятственно проникли за стену, остановились на лысом месте, куда пауки почему-то не решались прикатывать свои камни для жилья; когда Огненная Черепаха уснула, Манумба воззвал к силе Вудайю, и та одарила его Светильником Нанги. Ведомые его светом, пятеро лучших из оставшихся воинов отправились за священной статуэткой.
Они не вернулись. Сила Вудайю позволила Манумбе увидеть, как их души возвращаются в живот Нанги… Да, белые пауки оказались не так тупы и неповоротливы, как полагал шаман. Ну ничего, перед Светом в чреве Нанги, и мужем ее — Великим Пьйонгой, и соком муараре на наконечниках боевых палок ничто не устоит.
И он отправил еще пятерых воинов на поиски воплощения святыни. Эти пятеро тоже не вернулись.
Впервые в душе старого Манумбы родилась и зашевелила ножками холодная, скользкая гусеница страха. Неужели белые пауки сильнее воли Великого Пьйонга — мужа Нанги, сильнее непобедимых воинов НКарргну? Не может быть. Или у них есть свой шаман, который охраняет украденное воплощение Великого Пьйонги — мужа Нанги?..
Людей в отряде осталось столько, сколько пальцев на руках одного здорового человека, й рисковать Манумба больше не смел. Теперь он сам поведет воинов в бой за освобождение Великого Пьйонги — мужа Нанги. И пусть Сила Вудайю поможет им. А если все же ему суждено раньше времени вернуться в живот Нанги, что ж… стало быть, на то воля Великого Пьйонги — мужа Нанги.
Глава XXVII
— Деливио, говоришь, пожаловал? Просит срочно принять его, говоришь? — Ларго потер подбородок, эта примета — знал дежуривший сегодня стражник, который и доложил о приходе Деливио, — указывает на хорошее настроение его начальника.
Начальник городской стражи Ларго с утра пребывал в прекрасном расположении духа, предвкушая этот приход начальника стражи сенатора Моравиуса с той минуты, как ему доложили о бойне, устроенной в «Червивой груше». В которой замазался этот коровий шлепок Деливио. Гора трупов, разгромленный трактир и, главное, самозванство. По показаниям трактирщика наглец выдавал себя со своими людьми за городскую стражу. Ох, повертится он на этом табурете, попотеет, отвечая на вопросы, а их будет много, очень много. Не раз он сюда придет. И покровитель его, сенатор Моравиус, не поможет, закон — есть закон. А если попробует вмешаться в расследование, то… не один сенатор в Сенате. И еще есть столица, куда можно направить жалобу. В столице о Ларго слышали, да и не смогут там не считаться с начальником стражи Конверума. Нет, не будет слишком рьяно заступаться осторожный Моравиус за какого-то солдафона,
А может, его сразу отправить в Пыльный подвал? Пускай поваляется на холодном полу, отморозит себе кое-что, небось не до пышных вдовушек опосля будет. Или все-таки гонять его на допросы — каждый день, изводить неизвестностью, страхом потерять свободу? Нервные переживания тоже, говорят, отбивают охоту гоняться за юбками.
Утром Ларго остановился на том, что, если Деливио до вечера придет сам, то сажать его пока не станет, а если не явится, то послать за ним отряд, доставить в тюрьму — и до полного выяснения. Но в любом случае за ту историю с этой шлюхой Алаккией он отыграется.
Вечера ждать не пришлось — храбрый только перед бабами Деливио прибежал очень быстро. Наверное, поплакался шлюхе Алаккии в подол, посидел в нужнике и сразу после потрусил сюда. Сейчас будет пускать сопли, напоминая о прежней дружбе.
— Пускай обождет в приемной, — распорядился начальник городской стражи, и дежурный стражник, кивнув, удалился.
Ларго решил начать с того, что сгонит последнюю спесь с этого выскочки, подержав его в приемной вместе с рядовыми просителями.
Дверь распахнулась и на пороге объявился улыбающийся Деливио. Позади него в глубине приемной Ларго разглядел корчащегося на полу, держась за живот, своего дежурного стражника.
Ларго был настолько ошеломлен, что бездействовал. Деливио шагнул в кабинет и, прикрыв за собой дверь, запер ее на защелку. Предстоящий разговор должен пройти втайне и без помех. И не так, усмехнулся про себя начальник стражи сенатора Моравиуса, как предполагал этот жирный увалень Ларго…
* * *
Конные ряды были, разумеется, самыми шумными и грязными на рынке. Здесь к гвалту человеческих голосов примешивались лошадиные топот и ржание, а к обыкновенной базарной грязи — навоз, солома и овсяная шелуха.
Конан поймал себя на мысли, что, покупая лошадей, а доводилось ему проделывать это нередко, как, впрочем, и продавать их, он почти никогда не мог позволить себе выбирать, не прикидывая, хватит денег — не хватит. Обычно, как вот и сейчас, он высматривал лучшее из того, что подешевле.
Киммериец продирался сквозь толпу из продавцов, покупателей, праздных любителей поглазеть на лошадок, карманников, побирушек, сквозь толпу, которая, как известно, хороша тем, что в ней легко затеряться, скрыться от кого-нибудь… но также в ней без труда за тобой могут следить и следовать, оставаясь незамеченными.
Походив, посмотрев, поспрашивав о цене, северянин, наконец остановил свой выбор на буланом немедийском жеребце, немного грузноватом, но без видимых изъянов, не молодом, но на пути к Морнстадиносу от старости помереть не должен. Да и вообще, все немедийские породы известны своей выносливостью и покладистым нравом. Теперь оставалось сбить запрашиваемую барышником цену где-то так на треть, хотя он, подлец, наверняка загнул где-то вдвое против настоящей.
Начали торговаться. Барышник, схожий ростом и подвижностью с жеребенком, с боем сбавлял цену, цепляясь за каждый медяк, а, расхваливая коня, так приукрашивал его достоинства, будто он продавал собственного сына.
Как и обычно в таких случаях, вокруг собралась толпа советчиков и помощников. У бедного жеребца рот не закрывался, потому что каждый норовил посмотреть зубы, чтобы после выдать свое заключение.
Конан уже приближался к своей цели, оставалось выторговать пару серебряных и можно будет ударить по рукам.
— Ты куда глаза подевал, — киммерийца схватили за руку, — чего берешь, растяпа, глянь правую заднюю. Знаю я эту клячу, люди, он и мне ее всучить пытался! Нога у ней правая задняя не сгибается, люди!
— Зверь! — завизжал барышник. — Это зверь, а не жеребчик! Не слушай его, уважаемый! Врет, мерзавец! Пойдем, поглядишь на ногу!
— И он тоже ухватил Конана за руку.
А вот идем, вот посмотрим, — горячился и доброхот из толпы и тянул северянина к безучастно жующему коню.
— Сейчас глянем, сейчас разберемся, — вторили голоса сзади.
Конан дал себя увлечь, нагнулся вместе с барышником к лошадиной ноге…
Глаза ослепила яркая вспышка, и он полетел в бездонную черную пропасть.
* * *
— Чистая работа! — сказавший это «доброхот из толпы» перехватил занесенную для повторного удара руку напарника, в которой был зажат продолговатый мешок, набитый песком. — Ему уже достаточно. Убьешь еще, а он нам заказан живым.
После этого «доброхот» повернулся к опешившим людям и — куда только подевалось его былая придурковатость, в голосе зазвучала властность и жесткость:
— Городская стража! Посторонним разойтись! Ты — связать его! Ты — бегом за людьми! Ты — смотри вокруг, чтоб никто не приближался!
Посторонних не стало вмиг, как и не было. Не посторонних оказалось помимо «доброхота» еще трое, одетых, как и их начальник, под обыкновенных горожан. Они бросились выполнять приказания старшего.
Глава XXVIII
Конан пришел в себя, но некоторое время пребывал в неподвижности, с закрытыми глазами. Никогда не следует торопиться, если не знаешь, кто вокруг — свои или враги. Тем более что своих в этом городишке у него поди и не осталось.
Но, Кром, сколько же можно получать по голове и валяться в беспамятстве!.. Теряем бдительность, киммериец, теряем. К тому же (это он узнал, пошевелив руками), опять связанный, опять обездвиженный…
Неподалеку бубнил голос — а помещение, надо понимать, большое, ишь как эхо разносится. И голос почему-то знакомый… Киммериец с трудом сдержал гримасу: напряжение вызвало в его голове тупую, пульсирующую боль.
— …вернувшись со своим шурином, лекарем Пробсом, и не застав подозреваемого в комнате, — бубнил голос, — я поначалу растерялся. Однако потом вспомнил, как он говорил в трактире «Червивая груша» своему сообщнику о том, будто у него нет лошади, чтобы выбраться из города. Значит, решил я, прежде всего он отправится на городской базар. Поскольку людей у меня оставалось мало, я, каюсь, вопреки твоему, сенатор, приказанию, связался с людьми начальника городской стражи Ларго и убедил их помочь мне в розыске подозреваемого…
— Да? — прервал его другой голос — уверенный, звучный, властный. — И как же тебе, о начальник стражи, удалось убедить Ларго содействовать тебе?
Пауза. Затем:
— Дело в том, почтенный сенатор, что на некоторых чиновников, занимающих достаточно высокий пост в охране Конверума, я в свое время отыскал несколько порочащих их сведений… на всякий случай… Ну, с тем, чтобы, если возникнет такая необходимость…
— Можешь не продолжать, Деливио, я понял. И что же дальше?
— Дальше, уважаемый сенатор, при посредстве выделенных в мое распоряжение городских стражников я отыскал на базаре подозреваемого и произвел гражданский арест. На этом мой доклад заканчивается. Похищенные документы, а также некая отвра… странная статуэтка, вероятно украденная злоумышленниками из хранилища изваяний, перед тобой. Кроме того, в кармане арестованного был найден вот этот перстень. Очень дорогой перстень, который не может принадлежать бедняку. Что подтверждает: этот человек — вор. Я выполнил твой приказ.
— Да-да, я вижу… — задумчиво продолжал второй собеседник. — Однако я также вижу, что наш друг пришел в себя. Не так ли? Открой глаза, вор, я хочу заглянуть в них.
Поняв, что таиться дальше смысла нет, Конан поднял веки.
Он находился в обширном зале со скошенным потолком и со стенами, облицованными зелеными каменными плитами. Находился тут со связанными за спиной руками. Сидя в небольшом, но удобном кресле. Веревка, опутывающая его кисти, была заодно обмотана и вокруг спинки кресла — наверное, для пущей страховки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28