Капитан умелой рукой то наполнял, то отпускал марсели, чтобы поднять цепь. Наконец лапы якоря вырвались из ила и песка. Как только судно снялось с якоря, капитан приказал поднять паруса. Одно за другим распахивались ослепительно белые полотнища. «Гурон» поймал юго-восточный ветер и весело помчался к выходу из Столовой бухты.
Вскоре он исчезнет из виду за маяком Муиль-Пойнт, а «Черный смех» будет готов последовать за ним только через четыре часа. К борту пришвартовалась баржа с порохом, и были приняты все меры предосторожности при работе со взрывчатыми веществами. На мачте в знак предупреждения подняли красный раздвоенный вымпел, машину застопорили, команда ходила босиком, чтобы избежать возникновения случайней искры, палубу непрерывно поливали водой из шлангов, каждую бочку с порохом по мере подъема на борт тщательно осматривали.
Пока механик разводил пары, на борт поднялись все участники экспедиции Баллантайнов. Снова неоценимую помощь оказали рекомендательные письма Зуги. Благодаря им, а также его настойчивому нраву экспедиция приобрела весьма ценное пополнение.
За долгой ночной беседой Том Харкнесс предупредил майора:
— Не пытайся перевалить через горы Чиманимани без хорошо обученного вооруженного отряда. За узкой прибрежной полосой существует только один закон, и исходит он из ружейного дула.
Прочитав письма, начальник кейптаунского гарнизона разрешил Зуге набрать добровольцев из числа готтентотской пехоты.
— Они единственные из всех африканских туземцев понимают, как действует огнестрельное оружие, — говорил Харкнесс. — До чертиков любят выпивку и баб, но хороши и в бою, и в походе, к тому же почти все они невосприимчивы к лихорадке и нечувствительны к голоду. Выбирай повнимательнее и глаз с них не спускай ни днем, ни ночью.
Призыв Зуги к готтентотам стать добровольцами был встречен с величайшим энтузиазмом. Говорят, они за сто верст чуют, если запахнет деньжатами или бабой, а плата и довольствие, предложенные майором, раза в три превосходили их жалованье в британской армии. Добровольцами вызвались быть все до единого, и в задачу Баллантайна входило отобрать десять лучших.
Эти маленькие, словно проволочные человечки сразу понравились Зуге. Их черты лица были почти восточными — раскосые глаза и высокие скулы. Вопреки внешнему впечатлению, они были в большей степени африканцами, чем любые чернокожие из других племен. Готтентоты населяли берега Столовой бухты, когда там появились первые мореплаватели, и быстро переняли обычаи белого человека, а еще быстрее — его пороки.
Майор вышел из положения, выбрав лишь одного солдата. Возраст этого человека нельзя было определить по лицу, ему могло быть и сорок лет, и восемьдесят. Кожа его напоминала папирус, ветер и пыль вытравили на ней глубокие морщины, но черные перцовые зернышки волос нигде не были тронуты серебром.
— Я учил капитана Гарриса охотиться на слонов, — похвастался он.
— Когда это было? — спросил Зуга, ибо Корнуоллис Гаррис был одним из самых знаменитых старых охотников Африки. Его книга «Охота на диких зверей Африки» стала классикой этого жанра.
— Я водил его в Кашанские горы.
— Экспедиция Гарриса в Кашанские горы, которые буры теперь называют Магалисберг, состоялась в 1829 году, тридцать один год назад. Значит, если маленький готтентот говорит правду, ему от пятидесяти до шестидесяти лет.
— Гаррис не называл твоего имени, — сказал Зуга. — Я внимательно читал его отчет.
— Ян Блум — так меня тогда звали.
Зуга кивнул. Блум был одним из самых смелых охотников Гарриса.
— Тогда почему теперь тебя зовут Ян Черут? — спросил Зуга.
— Иногда человек устает от имени, как от женщины, и тогда ради здоровья или жизни он меняет и то, и другое.
Ян Черут был ростом с винтовку «энфилд» военного образца, она казалась частью его маленького высохшего тела.
— Подбери еще девять человек. Лучших, — велел ему Зуга.
Сержант Черут привел их на борт, когда канонерская лодка разводила пары в котлах.
У каждого новобранца на плече висел «энфилд», за спиной в ранце лежали нехитрые пожитки, в подсумках на поясе — по пятьдесят патронов.
Чтобы их достойно встретить, не хватает только «Марша мошенников» , кисло подумал Зуга, глядя, как они поднимаются на палубу. Готтентоты одаривали его ослепительными улыбками и отдавали честь так рьяно, что чуть не валились с ног.
Сержант Черут выстроил всех у планшира. Их мундиры, когда-то ярко-алые, непостижимым образом трансформировались в десять разных оттенков, от линяло-розового до глинисто-рыжеватого, и пехотные шапочки без полей на каждой усыпанной перцовыми зернышками волос голове были заломлены иначе, чем у соседа. На тощих голенях красовались грязные обмотки, босые коричневые пятки дружно шлепали по дубовой палубе. Черут скомандовал: «Смирно!» — и они замерли с винтовками на плече и счастливыми ухмылками на плутовских физиономиях.
— Хорошо, сержант, — поблагодарил Зуга. — Теперь открыть ранцы, и бутылки за борт!
Ухмылки исчезли, солдаты обменялись унылыми взглядами — майор показался таким молодым и доверчивым.
— Вы слышали, что сказал майор, julle klomp dom skaape. — На искаженном голландском, бывшем в ходу в Капской колонии, Ян Черут уподобил свое воинство «стаду глупых овец». Когда он повернулся к Зуге, в его темных глазах впервые блеснуло уважение.
Направляясь вдоль юго-восточного побережья Африки, корабль может выбрать два пути. Можно идти за пределами полосы континентального шельфа шириной в сто восемьдесят три метра, где противодействующие силы Мозамбикского течения и преобладающих ветров вздымают то, что моряки с благоговением называют «девятым валом» — волны высотой от гребня до подножия более шестидесяти метров, которые швыряют даже самый крепкий корабль, как осенний листок. Другой возможный путь, чуть менее опасный, лежит вдоль самого берега, на мелководье, где неосторожного мореплавателя поджидают острые рифы.
Чтобы выиграть в скорости, капитан Кодрингтон выбрал прибрежный маршрут, и на всем протяжении пути земля оставалась в пределах видимости. День за днем вдоль борта «Черного смеха» тянулись мерцающие белые пляжи и темные скалистые мысы, иногда они терялись в голубоватой морской дымке, иногда африканское солнце обрисовывало их с беспощадной отчетливостью.
Направляясь к месту свидания, назначенному Сент-Джоном, Клинтон не оставлял паровую машину, и единственный бронзовый винт без передышки вращался под кормой. «Черный смех» шел под всеми парусами, пытаясь использовать малейшее дуновение ветерка. Его спешка была признаком одержимости, которую Робин Баллантайн впервые заметила в нем только сейчас, в эти дни и ночи, когда корабль мчался на северо-восток. Капитан Кодрингтон постоянно искал ее общества, она ежедневно проводила с ним по многу часов — практически все время, какое оставалось у него от забот по управлению кораблем, начиная со сбора команды на ежеутреннюю молитву.
Большинство капитанов королевского ВМФ испытывают потребность совершать богослужение раз в неделю, но капитан Кодрингтон творил молитвы каждое утро, и Робин вскоре поняла, что его вера и понятие о христианском долге, пожалуй, пересиливают ее собственные. Ему, казалось, неведомы те сомнения и соблазны, жертвой которых так часто становилась она, и, не будь это не по-христиански, Робин бы позавидовала зрелости и спокойствию его веры.
— Я хотел стать священником, как отец и старший брат, Ральф, — сказал ей Клинтон.
— И почему вы им не стали?
— Всемогущий указал мне путь, который Он мне предначертал, — простодушно ответил капитан, и его слова прозвучали искренне. — Теперь я понял, что Он повелел мне стать пастырем Его стада здесь, в этой стране. — Клинтон обвел рукой серебристые пляжи и голубые горы. — В свое время я этого не понимал, но Его пути неисповедимы. Вот дело, которое Он мне предначертал.
Внезапно Робин поняла, насколько глубоко его убеждение о необходимости войны, которую он ведет против работорговли, война стала его личным крестовым походом. Всем существом он стремился уничтожить эту мерзость, ибо искренне полагал себя орудием Божьей воли.
Тем не менее, подобно многим истинно религиозным людям, он прятал веру глубоко внутри, никогда не кичился ею, не принимал ханжеских поз, не цитировал Библию. Говорил он о Боге только во время ежедневных молитв или если оставался на юте с ней наедине. Естественно, он полагал, что вера мисс Баллантайн равняется его собственной, если не превосходит ее. Робин не пыталась его разубедить. Дочери великого путешественника нравилось его открытое восхищение, уважение к ее миссионерскому званию и, если быть честной перед самой собой, что в последние дни случалось с ней все чаще, нравилось его лицо, звук его голоса, даже его запах. От Клинтона исходил мужской запах, как от дубленой кожи или как от ее любимицы выдры, оставшейся в Кингслинне.
С ним ей было хорошо и спокойно. Она видела в нем мужчину, а бледных свежеиспеченных миссионеров и студентов-медиков, которых она знала, мужчинами назвать было трудно. Он воплощал собой христианского воителя. Рядом с ним Робин не ощущала того нечистого возбуждения, которым заражал Манго Сент-Джон, нет, чувство к Клинтону Кодрингтону было глубже и радостнее. Она видела в нем защитника, словно смертельное свидание, на которое Клинтон торопится, назначено ради нее, чтобы смыть ее грех и загладить позор.
На третий день они миновали поселок на берегу бухты Альгоа-Бей, где пять тысяч британских поселенцев, вывезенных сюда губернатором Сомерсетом сорок лет назад, в 1820 году, влачили на неблагодарной африканской земле полуголодное существование. Жалкая стайка побеленных домиков терялась среди просторов воды, земли и неба, и Робин наконец начала хоть отчасти понимать, как необъятен этот континент и насколько ничтожны царапины, которые оставил на его теле человек. Впервые по спине дочери Фуллера Баллантайна пробежали мурашки ужаса перед собственной безрассудностью, пригнавшей ее, молодую и неопытную, в такую даль, искать… она сама до конца не понимала что. С моря налетел пронизывающий ветер, и Робин плотнее запахнула шаль. Африка, о которой она столько мечтала, оказалась суровой и негостеприимной.
По мере того как «Черный смех» приближался к месту встречи, назначенному Сент-Джоном, Клинтон Кодрингтон становился все замкнутее и часто подолгу сидел один в каюте. Он хорошо представлял, какое тяжелое испытание ему предстоит. Баллантайн обсуждал с ним это чуть ли не при каждом удобном случае. Он оставался непоколебимым противником дуэли.
— Вы избрали себе грозного соперника, сэр, — выговаривал Зуга Клинтону. — Не хочу вас обижать, но я сомневаюсь, что вы можете на равных сражаться с ним как на пистолетах, так и на шпагах, впрочем, готов держать пари, он выберет пистолеты.
— Вызов бросил он, — тихо сказал Клинтон. — Мое оружие абордажная сабля. Будем драться на них.
— Здесь я с вами не согласен. — Зуга покачал головой. — Если вызов и был, о чем я бы мог поспорить, — так вот, если вызов и был, то бросили его вы, сэр. Если дуэль состоится, оружием будут пистолеты.
Изо дня в день он пытался убедить Клинтона не ездить на встречу.
— Плюньте на это. На дуэли давно никто не дерется, особенно с человеком, который на расстоянии двадцати шагов может потушить сигару у вас во рту. — Потом: — Никакого вызова не было, капитан Кодрингтон, я там был и готов поклясться честью. — В другой раз: — Вы потеряете офицерский патент, сэр. У вас есть непосредственный приказ адмирала Кемпа избегать встречи, и очевидно, что Кемп ждет первой возможности подвести вас под трибунал. — И снова: — Ей-Богу, сэр, кому какая польза — и вам прежде всего, — если вас застрелят на заброшенном, Богом забытом берегу? Если Сент-Джон и вправду работорговец, вам позже представится более благоприятный случай арестовать его.
Аргументы Баллантайна не возымели никакого воздействия. Зуга пошел в каюту к Робин.
— Ты, кажется, имеешь какое-то влияние на этого парня. Неужели ты не можешь разубедить его, сестренка?
— Зуга, почему ты так решительно настроен против того, чтобы капитан Кодрингтон защищал свою честь?
— Он довольно приятный малый, и не хотелось бы, чтобы его продырявили.
— А если бы это случилось, тебе было бы трудно добраться до Келимане. Так я понимаю? — елейным голосом спросила Робин. — Твоя забота воистину христианская.
— Сент-Джон может выбрать, в какой его глаз всадить пулю. Ты видела, как он стреляет. — Брат пропустил обвинение мимо ушей.
— Я считаю, что долг капитана Кодрингтона — уничтожить это чудовище. Бог на стороне правого.
— Судя по моему опыту, он на стороне того, кто стреляет быстрее и вернее, — раздраженно проворчал Зуга.
— Это богохульство, — заявила Робин.
— За свое упрямство ты заслуживаешь услышать настоящее богохульство, — бросил Зуга и выскочил из каюты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95