Поняв, что перед ним никого нет, он пригнул к груди огромную круглую голову и со звериным проворством развернулся.
Девушкой руководил только инстинкт. Она взмахнула тяжелыми наручниками. Прожужжав, они описали в свете фонаря мерцающий круг и ударили Типпу в висок. Раздался треск, словно хрустнул сломанный бурей толстый сук, и его голова разверзлась, как кошель с багровой бархатной подкладкой. Великан покачнулся на широко расставленных ногах, как пьяный, колени под ним начали подгибаться. Робин снова взмахнула цепью, вложив в удар всю силу тела и всю глубину страха. Блестящий желтый череп прорезала еще одна глубокая алая рана. Помощник капитана медленно рухнул на колени. Точно в такой же позе она каждое утро видела его на юте, где он молился по мусульманскому обычаю, обратясь лицом к Мекке. Теперь он снова коснулся палубы лбом, но на этот раз из разбитой головы струилась кровь.
Фонарь, продолжая гореть, звякнул о палубу, и в его свете Типпу тяжело перекатился на бок. Дыхание хрипло клокотало у него в горле, глаза закатились, невидяще сверкнув мертвенными белками, толстые ноги задергались в конвульсиях.
Робин глядела на поверженного гиганта, пораженная ужасом содеянного. В ней шевельнулась потребность прийти на помощь любому раненому или искалеченному живому существу, но это длилось всего несколько секунд. Глаза Типпу снова вернулись в орбиты, взгляд постепенно становился осмысленным. Трепещущая желтая грудь начала медленно вздыматься, конечности уже дергались не так судорожно, их движения стали более координированными, голова приподнялась, все еще покачиваясь из стороны в сторону. Он вопросительно озирался.
Невероятно — два рубящих удара не покалечили этого человека, а всего лишь ненадолго оглушили, и через несколько секунд он будет в полном сознании и с яростью кинется на нее, гораздо более опасный, чем раньше. Робин с криком бросилась через открытый люк в лазарет. По дороге он схватил ее за лодыжку, девушка потеряла равновесие и чуть не упала, но сумела рывком высвободиться и нырнула в просвет люка.
В свете упавшего фонаря она увидела, что Типпу на четвереньках ползет к ней, и всей тяжестью навалилась на люк. Дверца захлопнулась с глухим стуком, Робин задвинула засов, и в тот же миг помощник капитана плечом толкнул люк с такой силой, что переборка сотряслась.
Ее руки дрожали так, что пальцы не слушались. Она лишь с третьей попытки сумела закрепить цепь и запереть люк на замок. После этого Робин рухнула на палубу и разрыдалась. Слезы смыли страх, она немного успокоилась и собралась с силами.
Она с трудом поднялась на ноги. Голова кружилась, ее пьянило странное, до сих пор неведомое чувство свирепого ликования. Мисс Баллантайн понимала, что ее пьянит победа, вырванная в бою, рана, нанесенная ненавистному противнику, и знала, что позже ощутит вину за это — позже, но не сейчас.
Ключи все еще были там, где она их оставила, в двери из лазарета в кают-компанию. Доктор распахнула дверь и застыла на пороге, внезапное ощущение тревоги развеяло буйный восторг.
Она поняла, что кто-то прикрутил фитиль лампы в кают-компании. В тот же миг сильные пальцы схватили ее сзади за запястье, опрокинули и прижали к палубе.
— Лежи смирно, черт бы тебя побрал, а не то шею сверну, — яростно прошептал ей в ухо Манго Сент-Джон.
Ее рука, державшая цепь, оказалась зажатой, противник навалился на нее всей тяжестью, уперся коленом в поясницу и с силой надавил. Дикая боль скрутила позвоночник, Робин едва не закричала.
— Типпу довольно быстро выкурил тебя оттуда, — пробормотал Сент-Джон с мрачным удовлетворением. — Ну-ка, посмотрим, кто ты таков, а потом подвесим на решетке.
Он нащупал и стянул матерчатый берет, прикрывавший ее голову. Волосы рассыпались струящейся волной, замерцали в свете ламп, и он удивленно хмыкнул. Его хватка ослабла, колено перестало давить ей на позвоночник. Капитан грубо схватил Робин за плечи и перевернул на спину, чтобы разглядеть лицо.
Она быстро перевернулась, высвободила руку и изо всех сил хлестнула его цепью по лицу. Сент-Джон выставил обе руки, чтобы перехватить удар. Девушка увернулась, как угорь, выскользнула из-под него и метнулась к двери кают-компании.
Капитан оказался проворнее, его пальцы стальной хваткой вцепились в тонкую фланелевую рубашку, и та разорвалась от воротника до подола Робин развернулась и еще раз стегнула его цепью, но он был к этому готов и поймал ее за запястье.
Она яростно лягнула его в голень и подсекла пяткой за лодыжку. Сплетясь в клубок, они рухнули на деревянную палубу, и Робин почувствовала, что ее уносит свирепая бесшабашная ярость. Она шипела и рычала, как кошка, пыталась выцарапать ему глаза, ее ногти оставляли у него на шее кровавые борозды. Рубашка Робин превратилась в лохмотья, жесткие темные волосы на мужской груди щекотали ее нежные обнаженные соски, и она в пылу безумной ярости смутно осознала, что на ней надеты лишь брюки. Ноздри наполнил запах мужского тела. Капитан пытался, навалившись всей тяжестью, удержать ее бешено мелькающие руки.
Она приподняла голову, стараясь вцепиться зубами в это красивое раскрасневшееся лицо, но он сзади схватил ее за волосы и сильно крутанул. Боль, казалось, прокатилась по всему телу и вспыхнула внизу живота теплой судорогой, от которой перехватило дыхание.
Сент-Джон крепко держал Робин, она не могла пошевелиться, силы покидали ее, по телу разлилась истома. Робин вгляделась в лицо капитана со странным удивлением, словно видела его впервые. Она заметила какие у него белые зубы, как в чувственной усмешке изогнулись губы, а свирепые желтые глаза затуманились неясным безумием, таким же, какое сжигало ее.
Робин последним слабым усилием попыталась оттолкнуть Манго и приподняла колено, целясь в пах, но капитан, увернувшись, приподнял ее и поглядел на обнаженную грудь девушки.
— Святая Мария, матерь Божья! — прохрипел он, и Робин увидела; как напряглись жилы у него на шее, как желтым огнем вспыхнули его глаза, но даже когда Сент-Джон разжал пальцы, она не могла шевельнуться. Капитан выпустил ее волосы и медленно провел рукой по телу, обхватив пальцами сначала одну тугую маленькую грудь, затем другую.
Он разжал руки, но воспоминание о его ладонях продолжало щекотать кожу девушки, как крылья бабочки. Сент-Джон требовательно подергал застежки ее брюк. Робин закрыла глаза и запретила себе думать о том, что сейчас произойдет. Она понимала, что ничего не в силах поделать, и тихо плакала, испытывая странный мученический восторг.
Ее плач задел в нем какую-то глубоко скрытую струну, туманные желтые глаза на мгновение прояснились, хищное выражение на лице сменилось нерешительностью. Он вгляделся в распростертое под ним белое тело, и в глазах мелькнул ужас.
— Прикройся! — грубо сказал Манго Сент-Джон, и на нее холодной лавиной обрушилось ощущение утраты, а следом нахлынули жгучий стыд и чувство вины.
Робин с трудом поднялась на колени, прижимая к телу остатки одежды. Внезапно ее затрясло, словно от холода.
— Нечего было драться, — проговорил он. Сент-Джон пытался овладеть собой, но голос у него дрожал не меньше, чем у нее.
— Я вас ненавижу, — безрассудно прошептала Робин и вдруг поняла, что это правда. Она ненавидела его за те чувства, которые он в ней возбудил, за наступившую следом боль и вину, за горечь и утрату.
— Надо было тебя убить, — пробормотал капитан, не глядя на нее. — Напрасно я не позволил этого Типпу.
Угроза ее не испугала. Робин, как могла, привела в порядок одежду, но до сих пор стояла перед ним на коленях.
— Уходи! — Он почти кричал. — Иди к себе в каюту.
Девушка медленно поднялась, на мгновение замешкалась и повернулась к трапу.
— Доктор Баллантайн! — окликнул он, и Робин оглянулась. Сент-Джон поднялся и встал у двери в лазарет, держа в одной руке ключи, в другой — наручники и цепь. — Не стоит рассказывать брату о том, что вы здесь нашли. — Капитан овладел собой, его голос звучал тихо и холодно. — С ним я не стану церемониться. Через четыре дня мы прибудем в Кейптаун, — продолжал он. — После этого можете делать все, что хотите. А до тех пор больше не злите меня. Хватит того, что я один раз вас отпустил.
Она с безмолвной яростью пожирала его глазами, чувствуя себя жалкой и беспомощной.
— Спокойной ночи, доктор Баллантайн.
* * *
Едва Робин успела спрятать брюки и рваную рубашку на дно сундука, растереть синяки бальзамом, натянуть ночную сорочку и нырнуть под одеяло на узкую койку, как в дверь каюты постучали.
— Кто там? — хрипловато откликнулась она, еще не вполне оправившись после ночных приключений.
— Это я, сестренка, — раздался голос Зуги. — Кто-то раскроил череп Типпу. Кровью залило всю палубу. Не могла бы ты прийти?
На мгновение Робин вспыхнула первобытным торжеством. Она попыталась подавить это чувство, но это ей не вполне удалось.
— Иду.
В кают-компании сидели трое — Зуга, второй помощник и Типпу. Манго Сент-Джона не было. Типпу, обнаженный, если не считать набедренной повязки, с бесстрастным видом восседал под масляной лампой, на шее и плечах ручьями запеклась темная густая кровь.
Второй помощник прижимал к его черепу клок грязной ваты. Когда Робин убрала его, кровь из раны снова заструилась.
— Бренди, — потребовала она.
Доктор ополоснула руки и инструмент — Робин верила в учение Дженнера и Листера — и только потом погрузила в рану кончик пинцета. Она пережала и скрутила сосуды. Типпу не шелохнулся, не изменился в лице, а ею все еще владело языческое буйство, не признающее клятвы Гиппократа.
— Нужно промыть раны, — сказала она и быстро, пока проснувшееся сознание не успело ее остановить, плеснула в рану крепкого бренди и промокнула.
Типпу сидел неподвижно, как резной божок в индуистском храме, словно и не чувствовал, как спиртное обжигает незащищенные ткани.
Робин перетянула сосуды шелковой ниткой, выпустив конец из раны наружу, а потом сшила ее края аккуратными ровными швами и туго их стянула. С каждым стежком на гладком лысом черепе вздувался острый бугорок.
— Я вытяну нитку, когда сосуды омертвеют, — сказала она Типпу. — Швы можно снимать через неделю.
Робин решила не тратить на него лауданум. Этот человек, видимо, нечувствителен к боли, а ею до сих пор владела безграничная злость.
Помощник поднял шарообразную голову.
— Ты хороший доктор, — торжественно заявил он, и она получила урок, который запомнила на всю жизнь: чем сильнее слабительное, чем горше и отвратительнее на вкус лекарство, чем радикальнее операция, тем более сильное впечатление производит на африканского пациента мастерство хирурга.
— Да, — мрачно кивнул Типпу, — ты чертовски хороший доктор. — Он раскрыл ладонь. На огромной лапище лежал скальпель, который Робин оставила в трюме «Гурона». Не произнеся ни слова, он вложил его в обмякшую руку девушки и с жутковатым проворством выскользнул из кают-компании, а она осталась стоять, глядя ему вслед.
«Гурон» мчался на юг, беззаботно разрезая форштевнем волны Южной Атлантики. Они пенились у бортов и исчезали за кормой, прорезанные длинным гладким кильватером.
Теперь их сопровождали морские птицы. С востока прилетали и парили у них за кормой веселые олуши с желтым горлом и черными ромбами вокруг глаз. Когда из камбуза выбрасывали за борт объедки, они с резким криком ныряли за ними. Появились и тюлени, они высовывали из воды обрамленные бакенбардами морды и с любопытством смотрели, как высокий клипер острым носом рассекает море, спеша на юг.
Иногда сверкающую голубизну вод нарушали длинные змееподобные плети морского бамбука, сорванного со скалистых берегов ветрами и штормами, частыми в этих бурных морях.
Все эти признаки указывали, что берег близко, что он скрыт неподалеку за восточным горизонтом, и Робин каждый день по многу часов стояла у левого борта, глядя вдаль, страстно мечтая хоть одним глазом увидеть землю, вдохнуть ветер, насыщенный сухим пряным ароматом трав, посмотреть на песок, отливающий на закате чудесными красноватыми и золотыми оттенками. Но Сент-Джон так и не дал доктору взглянуть на сушу, хоть и подошел к ней довольно близко перед тем, как лечь на правый галс для последнего перехода к Столовой бухте.
Едва Манго Сент-Джон появлялся на юте, Робин поспешно сбегала вниз, не бросив в его сторону ни единого взгляда, запиралась в каюте и подолгу сидела там одна, так что даже Зуга заподозрил, что с ней что-то неладно. Он десятки раз пытался вызвать ее на разговор. Робин каждый раз прогоняла его, не желая отпирать дверь.
— Со мной все в порядке, Зуга, просто мне хочется побыть одной.
А если он пытался присоединиться к сестре в ее одиночных бдениях у поручней, она отвечала ему коротко и односложно и изводила его так, что брат, топнув ногой, удалялся и оставлял ее в покое.
Она боялась разговаривать с ним, боялась, что проболтается и расскажет, что обнаружила в трюме «Гурона» приспособления для перевозки невольников, и тем самым навлечет на него смертельную опасность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95