По зеленой поверхности моря, испещренной пляшущими белыми гребешками — юго-восточный ветер поднимал волну — беззвучно скользил стройный американский клипер.
Поравнявшись с низкой темной громадой острова Роббен, клипер изменил курс. На его реях, как первые весенние цветы, распустились новые паруса. Мужчина и женщина молча смотрели на прекрасный корабль. Тот слился с молочно-белой морской дымкой, превратился в призрачный силуэт и внезапно исчез.
По-прежнему молча они вскарабкались по склону холма к ожидавшему их экипажу. Ни один из них не произнес ни слова, пока экипаж не въехал в ворота поместья Картрайтов. Клинтон взглянул Робин в лицо. В нем не было ни кровинки, даже губы побелели, как слоновая кость, и дрожали от едва сдерживаемых чувств.
— Я понимаю, что вы испытываете. После всего, что мы пережили, увидеть, как это чудовище уходит подобру-поздорову… Разделяю ваше горе, — тихо произнес он, но дочь Фуллера Баллантайна неистово встряхнула головой и снова застыла.
— У меня есть и другие новости, — продолжил Кодрингтон, когда решил, что она достаточно оправилась.
— В числе пассажиров на корабле из Ост-Индии, что вчера бросил якорь в бухте, есть контр-адмирал. Трудяга Кемп пригласил его, чтобы набрать кворум для трибунала. Процесс начнется завтра.
Робин тотчас же повернулась к нему, ее лицо выражало тревогу и озабоченность.
— Я буду каждое мгновение молиться за вас. — Она порывисто протянула руку, капитан крепко сжал ее.
Это прикосновение выпустило у нее в душе на свободу что-то, что до сих пор держалось под крепким замком, и горячие сухие глаза наполнились слезами.
— О, моя дорогая доктор Баллантайн, — прошептал Клинтон. — Пожалуйста, не нужно мучиться из-за меня.
Но Робин сквозь слезы видела призрачные очертания прекрасного стройного корабля, исчезающие в перламутровой морской дымке, и горькие рыдания сотрясли ее тело.
Пол бального зала Адмиралтейства был выложен в шахматном порядке квадратами из белого и черного мрамора. Люди располагались на нем, как шахматные фигуры, в случайном порядке, словно пройдя через все превратности долгого и трудного эндшпиля.
Робин Баллантайн в юбке и блузке спокойного зеленого цвета стояла во главе доски, словно одинокая королева, а напротив нее, как ладьи, выстроились члены судебного совещания — два морских офицера в парадных мундирах и при шпагах, исполнявшие обязанности обвинителя и защитника. Их избрали на эти роли по воле случая, и ни тому, ни другому непривычная задача не нравилась.
Они стояли особняком от остального собрания. Каждый из них углубился в изучение принесенной с собой стопки документов, не поднимая глаз на человека, которого им суждено оправдать или осудить. Решение зависело не от них, а от усмотрения старших офицеров, удалившихся на совещание в комнату за высокими двустворчатыми дверями в дальнем конце бального зала.
Остальные — свидетели Денхэм, офицер с «Черного смеха» с судовым журналом под мышкой, Макдональд, механик, прячущий за спиной серые от угля руки, представитель колонии, а также почетный консул султана Оманского, процветающий азиатский торговец, — рассеялись по краям доски, как пешки.
Не знал покоя только обвиняемый офицер — в этом судебном процессе решалось дело всей его жизни. Капитан Клинтон Кодрингтон бесцельно прохаживался по полу бального зала, стуча каблуками по мраморным плитам и зажав под мышкой треуголку. Светлые голубые глаза смотрели прямо перед собой. Он передвигался без всякой системы, как конь — скиталец шахматной доски.
Напряжение заполнило огромный зал до краев и с каждой минутой не уменьшалось, а все больше нарастало. Безучастными ко всему оставались лишь два солдата морской пехоты в красных мундирах, неподвижно стоявшие по обе стороны дверей.
Они стояли, как изваяния, поставив ружейные приклады на пол возле лакированного носка правого сапога, их лица не выражали ничего, глаза уставились в одну точку.
Клинтон остановился перед Робин и достал часы.
— Пятьдесят минут, — произнес он.
— А кажется, будто прошли часы, — тихо ответила она.
— Как мне отблагодарить вас за ваши показания.
— В них не было ничего, кроме правды.
— Да, — согласился он. — Но без них…— Клинтон запнулся и снова принялся беспокойно расхаживать по залу.
Офицер-обвинитель, который в предшествующие два дня пытался выставить его виновным и послать на виселицу, взглянул на капитана и поспешно, чуть ли не виновато, опустил глаза и уткнулся в документы, которые держал в правой руке. В открытую на него смотрела одна Робин, ее глаза потемнели от беспокойства и тревоги, однако через несколько минут, когда он снова поймал ее взгляд, она храбро улыбнулась, пытаясь скрыть волнение.
Четверо старших офицеров, перед которыми мисс Баллантайн давала свидетельские показания, выслушали ее внимательно, но в их лицах она не заметила ни тепла, ни сочувствия.
— Мадам, — под конец спросил ее адмирал Кемп, — верно ли, что вы получили медицинскую степень, выдавая себя за мужчину, и, если вы ответите «нет», не считаете ли вы, что мы имеем все основания сомневаться в вашей приверженности правде?
Робин видела, что лица старших офицеров, сидевших по бокам от Кемпа, стали жестче, в глазах появилось отчуждение. Почетный консул держался с нескрываемой враждебностью. Офицер-обвинитель, покоряясь долгу, зачитал ему подробный список актов агрессии и боевых действий против суверенных владений султана и его подданных.
Денхэм и Макдональд могли лишь пересказать факты и сослаться на свое несогласие с приказами капитана, отмеченное в судовом журнале.
Удивляло Робин только одно: почему суд совещается так долго. Вдруг по стенам пустого бального зала эхом прокатился грохот, двустворчатые двери распахнулись. Морские пехотинцы застыли по стойке «смирно». Робин невольно вздрогнула.
За дверями она увидела четырех морских офицеров. Они сидели вдоль длинного обеденного стола лицом к бальному залу. Их аксельбанты и эполеты сверкали золотым шитьем, но издалека Робин не могла разобрать выражения их лиц. Она шагнула вперед и вытянула шею, чтобы увидеть кинжал, лежащий на крышке стола перед мрачной чередой судей, но не сумела разглядеть, куда направлены его острие и рукоять. Потом комнату заслонили спины троих мужчин, выстроившихся перед дверями.
В середине стоял Клинтон, по бокам — офицеры: обвинитель и защитник. Прозвучала приглушенная команда, и они быстрым шагом промаршировали в открытые двери. Двери закрылись, а Робин так и не знала, в какую сторону указывает острие морского кортика на столе, в ножнах он или обнажен.
Клинтон объяснил ей значение этого оружия. Его кладут на стол только тогда, когда судьи пришли к решению. Если клинок спрятан в ножны и к обвиняемому повернута рукоять, значит, вынесен вердикт «невиновен». Если обнаженный клинок направлен на обвиняемого, значит, на него готов обрушиться гнев правосудия и он приговорен ответить за провинность у решетки для порки или даже на виселице.
Двери захлопнулись. Клинтон устремил взгляд в точку над головой адмирала Кемпа и вместе с офицерами остановился по стойке «смирно» в пяти шагах от длинного полированного стола, за которым сидели судьи.
Только тогда он позволил себе посмотреть на клинок, лежащий на крышке стола. В лучах вечернего солнца, заливавших комнату сквозь высокие французские окна, голубоватым серебром сверкало обнаженное лезвие. Острие было направлено прямо на Кодрингтона.
Живот свело холодной волной отчаяния, словно клинок уже вонзился в него. Несправедливость приговора потрясла его, он не мог поверить, что вся его жизнь разбита вдребезги одним ударом, карьера бесславно закончена, репутация безвозвратно запятнана. Он стоял, оглушенный, не видя вокруг ничего, кроме гнусного лезвия, не слыша ничего, кроме голоса адмирала Кемпа.
«Виновен в вопиющем пренебрежении к приказам старших по званию офицеров.
Виновен в пиратстве в открытом море.
Виновен в нанесении ущерба собственности, принадлежащей подданным дружественных государств.
Виновен в попрании положений договора между правительством Ее Британского Величества и султаном оманских арабов».
Наверняка его ждет смерть, подумал Клинтон. Приговор чересчур подробен, список прегрешений чересчур длинен, провинности слишком серьезны. Наверняка его ждет петля.
Он поднял взгляд от обвиняющего оружия и посмотрел в окно за спинами судей. Попытался сглотнуть, но широкий галстук на воротнике мундира сжал горло туго, как петля висельника.
«Господи, я никогда не боялся смерти, — молился он про себя. — Сожалею только об одном: я должен расстаться с женщиной, которую люблю».
Неужели им недостаточно, что его лишают чести и жизни, почему он должен лишиться любви? Это предел несправедливости.
— Суд рассмотрел дело во всех подробностях. — Адмирал Кемп помолчал и искоса взглянул на худого, загорелого, седовласого контр-адмирала, сидевшего рядом с ним. Он прибыл пассажиром на корабле Ост-Индской компании. — А также заслушал и принял во внимание убедительные доводы адмирала Реджинальда Карри и вынес приговор.
Кемп снова помолчал и выпятил губы, показывая, что не согласен с этими убедительными доводами, потом продолжил:
— Приговор суда заключается в следующем: обвиняемый лишается всех знаков отличия, привилегий и жалованья, соответствующих его званию; выданный ему королевский патент на офицерское звание должен быть аннулирован, и он с позором увольняется с военно-морской службы.
Клинтон напрягся. Лишение звания и отставка лишь предшествуют основной части приговора.
— Далее… — Кемп сделал паузу и прочистил горло. — Далее судом постановлено, что обвиняемый переводится отсюда в замок и что там…
В замке приводились в исполнение смертные приговоры. На парадном плацу за главными воротами при необходимости возводились виселицы.
— …И что там он должен находиться в заключении в продолжение одного года.
Судьи встали и один за другим вышли из комнаты. Худой седовласый адмирал вышел из дверей вместе с Кодрингтоном. Губы его тронула легкая заговорщическая улыбка, и Клинтон впервые осознал, что смерть ему не грозит.
— Всего год, — сказал лейтенант, бывший обвинителем, когда двери закрылись. — Вас не выпорют и не повесят — чертовски щедро, я бы сказал.
— Поздравляю. — Офицер, защищавший Клинтона, улыбался, не веря своим ушам. — Скажите спасибо Карри, он в свое время сам командовал эскадрой, боровшейся с работорговлей на западном побережье. То, что он оказался в числе судей, просто подарок судьбы.
Бледный, онемевший Клинтон, слегка покачиваясь, смотрел незрячими глазами в открытое окно.
— Пошли, приятель, год пролетит быстро, — тронул его за руку офицер-защитник. — А после этого не видать тебе больше мясных консервов и черствого хлеба. Ну же, возьми себя в руки!
Распростившись с миссией дедушки Моффата в Курумане, Зуга проходил по тридцать километров в день. Всю дорогу он изо всех сил гнал мулов и носильщиков, и вот наконец он поднялся на гребень перевала и осадил рослого мула с продавленной спиной. Перед ним во всю ширь распахнулась панорама Капского полуострова.
Прямо под ним лежал необычный белесый холм из гладкого камня. Голландские бюргеры назвали его Ди Парль — Жемчужина. На летнем капском солнце он светился странным полупрозрачным сиянием.
За ним расстилались пшеничные поля и виноградники. Равнина протянулась до холмов Паарде-Берг — Лошадиных гор, где когда-то паслись дикие горные зебры, и до холмов Тигер-Берг. Леопард для голландских бюргеров был тигром, а зебра — лошадью.
— Вот и дом близко, сержант, — окликнул Зуга Яна Черута.
— Только посмотрите… — Маленький готтентот указал на подернутую голубоватой дымкой гору с плоской вершиной, возвышавшуюся исполинской глыбой на южном горизонте.
— Завтра до темноты будем там.
Ян Черут сложил губы трубочкой и послал горе воздушный поцелуй.
— Откупорьте бутылку и скажите девочкам в Кейптауне, что мама не зря прозвала меня Большой Сигарой.
Услышав его голос, мул слегка повел длинными косматыми ушами и вяло брыкнул.
— Ты тоже это чувствуешь, разрази тебя гром! — хохотнул Ян Черут. — Тогда пошли! — Он стегнул животное, и мул, стуча копытами, начал спускаться по крутой каменистой тропе.
Зуга замешкался, чтобы проследить за маленькой потрепанной двуколкой, медленно двигавшейся позади. Она прошла уже не одну тысячу километров. В ней лежала драгоценная слоновая кость и зеленая статуя из мыльного камня.
Через месяц Робин впервые разрешили нанести визит в замок. Стражник в воротах внимательно изучил ее пропуск и провел в небольшую беленую караульную комнату, где не было никакой мебели, за исключением трех жестких стульев с высокими спинками.
Она простояла там минут десять. Наконец низенькая дверь напротив нее отворилась, и в комнату, пригнувшись, вошел Кодрингтон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95