После цветистого описания великолепного наряда этого человека (Ганданг знал, что оно заинтересует отца) приводилось требование Бакелы «дать ему путь» в Табас-Индунас.
Избранные гонцы, каждый по очереди, рассказали длинное послание, и Зуга, стараясь не подать вида, с изумлением подметил, что каждый из них запомнил его слово в слово. Этим наглядно доказывалось, как развивается память у народа, не знающего искусства письма и чтения.
Ганданг вручил им запечатанный пергаментный конверт, содержавший рекомендательные письма Зуги, и гонцы, сидевшие на корточках, вскочили на ноги, отсалютовали индуне, выстроились цепочкой и побежали на запад.
Ганданг повернулся к майору:
— Ты останешься стоять здесь лагерем, пока король не пришлет ответа.
— И когда это произойдет? — спросил Зуга, и Ганданг сурово ответил:
— Когда король соблаговолит.
Зугу и его людей оставили в покое, никто им не досаждал. Хотя вокруг лагеря, карауля их днем и ночью, расположилась дюжина воинов-амадода из отряда матабеле, ни один из них не пытался проникнуть за колючую ограду. Личности и собственность пленников должны оставаться неприкосновенными, пока не будет получено разрешение убить их.
Основная часть отряда матабеле стала лагерем в полукилометре ниже по течению. Каждый вечер высокий индуна приходил к белому человеку, и они по часу и дольше сидели у костра напротив друг друга и вели неторопливые серьезные разговоры.
Дни ожидания сливались в недели, и двое мужчин постепенно начали испытывать друг к другу глубокое уважение, если не настоящую дружбу. Оба были воинами и легко находили общую тему для разговоров — рассказы о былых походах, о битвах и сражениях. Каждый признавал в другом силу и врожденную порядочность человека, живущего в согласии с законами своего общества, пусть даже законы эти сильно различались.
«Я считаю его джентльменом, — писал Зуга в своем дневнике. — Прирожденным джентльменом».
А Ганданг, лежа на циновке рядом с Юбой, коротко сказал:
— Бакела — это мужчина.
Ганданг позволил носильщикам Зуги выйти из лагеря, нарубить деревьев и нарезать листьев для обустройства хижин, так что впервые за много дней майор мог спать в тепле и сухости. Теплое жилье, а также вынужденная передышка от бесконечного похода быстро поправили его здоровье. Глубокая рана на щеке зажила чисто, оставив после себя блестящий розовый шрам. Плечо срасталось, синяки исчезали, и он мог ходить без костыля и не закреплять руку на перевязи. Через неделю он понял, что уже может стрелять из тяжелого ружья десятого калибра.
Однажды вечером майор предложил сыну короля поохотиться вместе, и индуна, который к этому времени устал от затянувшегося безделья не меньше Зуги, охотно согласился. Амадода Ганданга окружили стадо капских буйволов и погнали мычащую, охваченную паникой черную волну туда, где ждали Ганданг и Зуга. На глазах у Зуги стройный индуна поднялся во весь рост из укрытия, босиком, без щита побежал навстречу стаду и одним ударом ассегая убил матерого быка, вонзив широкий наконечник копья между ребрами позади вздымающегося плеча. Зуга знал, что у него самого для такого подвига не хватит ни умения, ни мужества.
Молодой воин, в свою очередь, видел, как Зуга вышел навстречу разъяренному слону, с ревом мчавшемуся на него. Грянул выстрел, зверь, подняв облако пыли, рухнул на колени. Он подошел к нему следом за Зугой и коснулся небольшой черной дырки в серой слоновой шкуре, зияющей в паре сантиметров выше первой кожной складки в верхней части хобота.
Индуна понюхал кончик указательного пальца и, почувствовав запах крови, тихо, но с силой произнес: «Дау!» — выражение глубочайшего восхищения. Молодой воин и сам имел ружье марки «Тауэр», изготовленное в Лондоне в 1837 году. Впервые получив в руки это оружие, он стрелял в буйвола, слона и машона. Все трое убежали сломя голову, но без единой царапины.
Он знал, что при стрельбе необходимо плотно закрывать рот и глаза и задерживать дыхание, а в момент выстрела прокричать заклятие, чтобы отпугнуть демона, живущего в пороховом дыму, иначе он проникнет через глаза или рот и овладеет стрелком. Чтобы послать ружейную пулю как можно дальше, необходимо также нажимать на спусковой крючок неожиданно и с убийственной силой, точно бросаешь копье. Кроме того, чтобы уменьшить отдачу, нужно не прижимать приклад к телу, а держать его в пяди от плеча. Ганданг строго соблюдал все меры предосторожности, но, несмотря на это, ему ни разу не удалось поразить ни зверя, ни человека, и он забросил ружье, предоставив ему покрываться ржавчиной, в то время как хорошо начищенный ассегай неизменно ярко блестел.
Поэтому он в полной мере оценил величие подвига, совершенного белым человеком с такой очевидной легкостью. С каждым днем, проведенным вместе, их взаимное уважение возрастало и почти переросло в дружбу. Почти, но не до конца, так как слишком глубока и непреодолима была разделявшая их пропасть в культуре и образовании, к тому же оба знали, что в любую минуту с запада может примчаться гонец с посланием от отца Ганданга «Булала умбуна! — Убейте белого!» — И оба знали, чем грозит этот приказ.
Баллантайн подолгу бывал в лагере один и использовал эти часы для того, чтобы как следует продумать аудиенцию у короля. Чем дольше он размышлял, тем амбициознее становились его планы. Воспоминания о древних заброшенных горных выработках превращали часы безделья в пытку, и, поначалу просто для развлечения, а потом с более серьезными намерениями, Зуга составил документ, озаглавленный так:
«Исключительная концессия на добычу золота и слоновой кости на суверенной территории Матабелеленд».
Он работал над этим документом каждый вечер, шлифуя и доводя его до совершенства, наивно полагая, что это придаст достоинство его творению. На человека, не сведущего в юриспруденции, такой стиль мог произвести впечатление:
«Настоящим я, Мзиликази, правитель Матабелеленда, здесь и далее именуемый участником договора, с одной стороны…».
Майор к своему полному удовлетворению, уже закончил документ, как вдруг в его плане проявился гибельный изъян. Мзиликази не сможет написать свое имя. Зуга размышлял над этим целый день, и наконец его осенило. Мзиликази к этому времени уже должен был получить запечатанный пакет. Алые восковые печати наверняка произвели на него огромное впечатление, а у Зуги в шкатулке для письменных принадлежностей хранились две непочатые палочки воска.
Зуга начал изобретать гербовую печать для короля Мзиликази. На задней стороне обложки дневника он набросал эскиз, источником вдохновения ему служил первый из хвалебных титулов короля:
«Великий Черный Слон, Сотрясающий Землю».
На эскизе Зуги в центре поля располагалось изображение слона с длинными приподнятыми бивнями и широко растопыренными ушами. По верхнему краю проходила надпись: «Мзиликази, Нкоси Нкулу». Вдоль нижнего края шел перевод: «Мзиликази, король матабеле».
Он проводил опыты с разными материалами, делал печать из глины, из дерева, но результаты его не удовлетворяли. Тогда на следующий день он попросил у Ганданга позволения послать отряд носильщиков во главе с Яном Черутом к заброшенной шахте Харкнесса — принести зарытую там слоновую кость.
После двух дней серьезных раздумий индуна согласился, но отправил сопровождать караван пятьдесят своих воинов, приказав убить всех при первом же намеке на побег или предательство. Ян Черут вернулся с четырьмя огромными бивнями, отпиленными у двух убитых слонов, и Зуга получил не только материал для королевской гербовой печати, но и подарок, который не стыдно поднести королю.
Слоновая кость высоко ценилась народом матабеле — они давно поняли ее значимость для торговли. Однако она была большой редкостью, так как даже самому смелому из мужчин не под силу убить слона копьем. Приходилось довольствоваться бивнями, взятыми у зверей, погибших естественной смертью, или у случайных жертв, попавших в охотничьи ямы.
Заметив, как изумился Ганданг при виде размаха и веса четырех бивней, майор принял решение. Самый большой и изящный бивень он подарит королю Мзиликази, если ему дозволят живым добраться до высочайшего крааля в Табас-Индунас.
Однако над молодым Баллантайном висела не только угроза королевского гнева: запас хинина иссякал, осталось всего несколько унций. Вокруг лагеря курились дымкой влажные болота, ежедневно пополняемые бесконечными дождями, и по ночам он даже ощущал запах несущих лихорадку испарений, что поднимались от стоячих вод и витали над лагерем. Тем не менее, чтобы кое-как свести концы с концами, ему пришлось уменьшить предохраняющую дозу горького порошка до весьма рискованного предела.
Бездействие и двойная угроза гибели от копья и от болезни изматывали нервы Зуги, и под конец он поймал себя на том, что строит самоубийственные планы сбежать от присмотра сторожей и пешком отправиться на юг. Он подумывал, не взять ли Ганданга в заложники и не соорудить ли из оставшихся двадцати килограммов пороха взрывчатый заряд такой силы, чтобы одним махом уничтожить весь вражеский отряд. Скрепя сердце он признал оба этих плана дурацкими и выбросил их из головы.
Однажды на заре отряд индуны снова пришел в лагерь. Зычный голос из-за колючей ограды разбудил Зугу. Он набросил на плечи меховую накидку, вышел в серую пелену ледяной измороси и пошлепал по красной грязи к воротам. С одного взгляда он понял, что король наконец прислал ответ. Вокруг лагеря стеной стояли ряды молчаливых матабеле, неподвижных, как статуи из эбенового дерева.
Зуга прикинул, быстро ли он сможет добраться до заряженного ружья, стоявшего возле койки в крытой листьями хижине у него за спиной, и понял, что его прирежут раньше, чем он успеет сделать хоть один выстрел. Тем не менее он знал, что все-таки попытается защищаться.
— Я вижу тебя, Бакела. — Из темных молчаливых рядов выступил индуна.
— Я вижу тебя, Ганданг.
— Прибыл королевский гонец… — Индуна немного помолчал, торжественный и суровый, и вдруг в сером свете зари блеснули его ровные белые зубы. — Король дает тебе путь и приглашает к себе в Табас-Индунас.
Мужчины облегченно улыбнулись друг другу — для обоих это означало жизнь. Король постановил, что Ганданг выполнил свой долг и правильно истолковал его приказ, Зуга же был принят как посланник, а не как враг.
— Отправимся немедленно. — Воин продолжал улыбаться. — До восхода солнца! — Их призывал к себе сам король, и дело не терпело ни раздумий, ни отлагательств.
Зуга разбудил лагерь.
— Сафари! — крикнул он. — Выступаем немедленно!
Природная деликатность и такт не позволяли Гандангу выставлять напоказ маленькую Юбу. Пока над белым мужчиной висела угроза смертного приговора, он не подпускал девушку к лагерю Зуги и не упоминал ее имени в разговорах с ним. Однако в ночь после первого дня путешествия в Табас-Индунас, когда они разбили лагерь, молодой воин привел Юбу в хижину Зуги. Она опустилась на колени и назвала его Баба — отец, а молодой воин сел между ними и, внимательно слушая, позволил им немного поговорить.
Зуга с жадностью выслушал новости о сестре и в полном молчании воспринял рассказ о смерти и похоронах Фуллера Баллантайна. Так все складывалось куда лучше, и Зуга уже готовился отдать собственную, весьма неискреннюю, дань памяти отца.
С облегчением узнав, что с Робин не случилось ничего плохого, Зуга гораздо меньше порадовался ее быстрому продвижению. С тех пор как Юба видела сестру в последний раз, прошло около трех месяцев, а тогда она была уже неподалеку от восточной горной гряды. Сейчас Робин наверняка достигла побережья и, возможно, находилась на борту португальского торгового судна на полпути к мысу Доброй Надежды и к Атлантике.
Он не знал, долго ли его продержит у себя король матабеле и на сколько потом затянется путешествие на юг Африки. Рукопись Робин попадет в Лондон по меньшей мере на год раньше его собственной.
Одна тревога майора сменилась другой, и на следующий день он изводил носильщиков, нагруженных тяжелой поклажей, требованиями не отставать от отряда. Однако его понукания ни к чему не привели, и они с трудом тащились позади бегущих рысцой воинов. Наконец Зуге пришлось просить Ганданга, чтобы он приказал собственным носильщикам помочь нести груз слоновой кости и куда более тяжелый тюк из коры и травы, в который была упакована гранитная птица, похищенная им с могилы царей.
С каждым днем пути на запад земля становилась суше, леса редели, их сменили ровные пастбища, кое-где поросшие акациями. Эти изящные деревья формой напоминали грибы, с их ветвей свисали большие, похожие на фасоль стручки, богатые белками, которые очень любят и дикие, и домашние животные.
Бесконечные изматывающие ливни остались позади, у людей поднялось настроение, и воины запели походный марш. Их отряд, как черная змея, скользил по прелестной, похожей на парк равнине, между голыми округлыми холмами-копи из гранита.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95
Избранные гонцы, каждый по очереди, рассказали длинное послание, и Зуга, стараясь не подать вида, с изумлением подметил, что каждый из них запомнил его слово в слово. Этим наглядно доказывалось, как развивается память у народа, не знающего искусства письма и чтения.
Ганданг вручил им запечатанный пергаментный конверт, содержавший рекомендательные письма Зуги, и гонцы, сидевшие на корточках, вскочили на ноги, отсалютовали индуне, выстроились цепочкой и побежали на запад.
Ганданг повернулся к майору:
— Ты останешься стоять здесь лагерем, пока король не пришлет ответа.
— И когда это произойдет? — спросил Зуга, и Ганданг сурово ответил:
— Когда король соблаговолит.
Зугу и его людей оставили в покое, никто им не досаждал. Хотя вокруг лагеря, карауля их днем и ночью, расположилась дюжина воинов-амадода из отряда матабеле, ни один из них не пытался проникнуть за колючую ограду. Личности и собственность пленников должны оставаться неприкосновенными, пока не будет получено разрешение убить их.
Основная часть отряда матабеле стала лагерем в полукилометре ниже по течению. Каждый вечер высокий индуна приходил к белому человеку, и они по часу и дольше сидели у костра напротив друг друга и вели неторопливые серьезные разговоры.
Дни ожидания сливались в недели, и двое мужчин постепенно начали испытывать друг к другу глубокое уважение, если не настоящую дружбу. Оба были воинами и легко находили общую тему для разговоров — рассказы о былых походах, о битвах и сражениях. Каждый признавал в другом силу и врожденную порядочность человека, живущего в согласии с законами своего общества, пусть даже законы эти сильно различались.
«Я считаю его джентльменом, — писал Зуга в своем дневнике. — Прирожденным джентльменом».
А Ганданг, лежа на циновке рядом с Юбой, коротко сказал:
— Бакела — это мужчина.
Ганданг позволил носильщикам Зуги выйти из лагеря, нарубить деревьев и нарезать листьев для обустройства хижин, так что впервые за много дней майор мог спать в тепле и сухости. Теплое жилье, а также вынужденная передышка от бесконечного похода быстро поправили его здоровье. Глубокая рана на щеке зажила чисто, оставив после себя блестящий розовый шрам. Плечо срасталось, синяки исчезали, и он мог ходить без костыля и не закреплять руку на перевязи. Через неделю он понял, что уже может стрелять из тяжелого ружья десятого калибра.
Однажды вечером майор предложил сыну короля поохотиться вместе, и индуна, который к этому времени устал от затянувшегося безделья не меньше Зуги, охотно согласился. Амадода Ганданга окружили стадо капских буйволов и погнали мычащую, охваченную паникой черную волну туда, где ждали Ганданг и Зуга. На глазах у Зуги стройный индуна поднялся во весь рост из укрытия, босиком, без щита побежал навстречу стаду и одним ударом ассегая убил матерого быка, вонзив широкий наконечник копья между ребрами позади вздымающегося плеча. Зуга знал, что у него самого для такого подвига не хватит ни умения, ни мужества.
Молодой воин, в свою очередь, видел, как Зуга вышел навстречу разъяренному слону, с ревом мчавшемуся на него. Грянул выстрел, зверь, подняв облако пыли, рухнул на колени. Он подошел к нему следом за Зугой и коснулся небольшой черной дырки в серой слоновой шкуре, зияющей в паре сантиметров выше первой кожной складки в верхней части хобота.
Индуна понюхал кончик указательного пальца и, почувствовав запах крови, тихо, но с силой произнес: «Дау!» — выражение глубочайшего восхищения. Молодой воин и сам имел ружье марки «Тауэр», изготовленное в Лондоне в 1837 году. Впервые получив в руки это оружие, он стрелял в буйвола, слона и машона. Все трое убежали сломя голову, но без единой царапины.
Он знал, что при стрельбе необходимо плотно закрывать рот и глаза и задерживать дыхание, а в момент выстрела прокричать заклятие, чтобы отпугнуть демона, живущего в пороховом дыму, иначе он проникнет через глаза или рот и овладеет стрелком. Чтобы послать ружейную пулю как можно дальше, необходимо также нажимать на спусковой крючок неожиданно и с убийственной силой, точно бросаешь копье. Кроме того, чтобы уменьшить отдачу, нужно не прижимать приклад к телу, а держать его в пяди от плеча. Ганданг строго соблюдал все меры предосторожности, но, несмотря на это, ему ни разу не удалось поразить ни зверя, ни человека, и он забросил ружье, предоставив ему покрываться ржавчиной, в то время как хорошо начищенный ассегай неизменно ярко блестел.
Поэтому он в полной мере оценил величие подвига, совершенного белым человеком с такой очевидной легкостью. С каждым днем, проведенным вместе, их взаимное уважение возрастало и почти переросло в дружбу. Почти, но не до конца, так как слишком глубока и непреодолима была разделявшая их пропасть в культуре и образовании, к тому же оба знали, что в любую минуту с запада может примчаться гонец с посланием от отца Ганданга «Булала умбуна! — Убейте белого!» — И оба знали, чем грозит этот приказ.
Баллантайн подолгу бывал в лагере один и использовал эти часы для того, чтобы как следует продумать аудиенцию у короля. Чем дольше он размышлял, тем амбициознее становились его планы. Воспоминания о древних заброшенных горных выработках превращали часы безделья в пытку, и, поначалу просто для развлечения, а потом с более серьезными намерениями, Зуга составил документ, озаглавленный так:
«Исключительная концессия на добычу золота и слоновой кости на суверенной территории Матабелеленд».
Он работал над этим документом каждый вечер, шлифуя и доводя его до совершенства, наивно полагая, что это придаст достоинство его творению. На человека, не сведущего в юриспруденции, такой стиль мог произвести впечатление:
«Настоящим я, Мзиликази, правитель Матабелеленда, здесь и далее именуемый участником договора, с одной стороны…».
Майор к своему полному удовлетворению, уже закончил документ, как вдруг в его плане проявился гибельный изъян. Мзиликази не сможет написать свое имя. Зуга размышлял над этим целый день, и наконец его осенило. Мзиликази к этому времени уже должен был получить запечатанный пакет. Алые восковые печати наверняка произвели на него огромное впечатление, а у Зуги в шкатулке для письменных принадлежностей хранились две непочатые палочки воска.
Зуга начал изобретать гербовую печать для короля Мзиликази. На задней стороне обложки дневника он набросал эскиз, источником вдохновения ему служил первый из хвалебных титулов короля:
«Великий Черный Слон, Сотрясающий Землю».
На эскизе Зуги в центре поля располагалось изображение слона с длинными приподнятыми бивнями и широко растопыренными ушами. По верхнему краю проходила надпись: «Мзиликази, Нкоси Нкулу». Вдоль нижнего края шел перевод: «Мзиликази, король матабеле».
Он проводил опыты с разными материалами, делал печать из глины, из дерева, но результаты его не удовлетворяли. Тогда на следующий день он попросил у Ганданга позволения послать отряд носильщиков во главе с Яном Черутом к заброшенной шахте Харкнесса — принести зарытую там слоновую кость.
После двух дней серьезных раздумий индуна согласился, но отправил сопровождать караван пятьдесят своих воинов, приказав убить всех при первом же намеке на побег или предательство. Ян Черут вернулся с четырьмя огромными бивнями, отпиленными у двух убитых слонов, и Зуга получил не только материал для королевской гербовой печати, но и подарок, который не стыдно поднести королю.
Слоновая кость высоко ценилась народом матабеле — они давно поняли ее значимость для торговли. Однако она была большой редкостью, так как даже самому смелому из мужчин не под силу убить слона копьем. Приходилось довольствоваться бивнями, взятыми у зверей, погибших естественной смертью, или у случайных жертв, попавших в охотничьи ямы.
Заметив, как изумился Ганданг при виде размаха и веса четырех бивней, майор принял решение. Самый большой и изящный бивень он подарит королю Мзиликази, если ему дозволят живым добраться до высочайшего крааля в Табас-Индунас.
Однако над молодым Баллантайном висела не только угроза королевского гнева: запас хинина иссякал, осталось всего несколько унций. Вокруг лагеря курились дымкой влажные болота, ежедневно пополняемые бесконечными дождями, и по ночам он даже ощущал запах несущих лихорадку испарений, что поднимались от стоячих вод и витали над лагерем. Тем не менее, чтобы кое-как свести концы с концами, ему пришлось уменьшить предохраняющую дозу горького порошка до весьма рискованного предела.
Бездействие и двойная угроза гибели от копья и от болезни изматывали нервы Зуги, и под конец он поймал себя на том, что строит самоубийственные планы сбежать от присмотра сторожей и пешком отправиться на юг. Он подумывал, не взять ли Ганданга в заложники и не соорудить ли из оставшихся двадцати килограммов пороха взрывчатый заряд такой силы, чтобы одним махом уничтожить весь вражеский отряд. Скрепя сердце он признал оба этих плана дурацкими и выбросил их из головы.
Однажды на заре отряд индуны снова пришел в лагерь. Зычный голос из-за колючей ограды разбудил Зугу. Он набросил на плечи меховую накидку, вышел в серую пелену ледяной измороси и пошлепал по красной грязи к воротам. С одного взгляда он понял, что король наконец прислал ответ. Вокруг лагеря стеной стояли ряды молчаливых матабеле, неподвижных, как статуи из эбенового дерева.
Зуга прикинул, быстро ли он сможет добраться до заряженного ружья, стоявшего возле койки в крытой листьями хижине у него за спиной, и понял, что его прирежут раньше, чем он успеет сделать хоть один выстрел. Тем не менее он знал, что все-таки попытается защищаться.
— Я вижу тебя, Бакела. — Из темных молчаливых рядов выступил индуна.
— Я вижу тебя, Ганданг.
— Прибыл королевский гонец… — Индуна немного помолчал, торжественный и суровый, и вдруг в сером свете зари блеснули его ровные белые зубы. — Король дает тебе путь и приглашает к себе в Табас-Индунас.
Мужчины облегченно улыбнулись друг другу — для обоих это означало жизнь. Король постановил, что Ганданг выполнил свой долг и правильно истолковал его приказ, Зуга же был принят как посланник, а не как враг.
— Отправимся немедленно. — Воин продолжал улыбаться. — До восхода солнца! — Их призывал к себе сам король, и дело не терпело ни раздумий, ни отлагательств.
Зуга разбудил лагерь.
— Сафари! — крикнул он. — Выступаем немедленно!
Природная деликатность и такт не позволяли Гандангу выставлять напоказ маленькую Юбу. Пока над белым мужчиной висела угроза смертного приговора, он не подпускал девушку к лагерю Зуги и не упоминал ее имени в разговорах с ним. Однако в ночь после первого дня путешествия в Табас-Индунас, когда они разбили лагерь, молодой воин привел Юбу в хижину Зуги. Она опустилась на колени и назвала его Баба — отец, а молодой воин сел между ними и, внимательно слушая, позволил им немного поговорить.
Зуга с жадностью выслушал новости о сестре и в полном молчании воспринял рассказ о смерти и похоронах Фуллера Баллантайна. Так все складывалось куда лучше, и Зуга уже готовился отдать собственную, весьма неискреннюю, дань памяти отца.
С облегчением узнав, что с Робин не случилось ничего плохого, Зуга гораздо меньше порадовался ее быстрому продвижению. С тех пор как Юба видела сестру в последний раз, прошло около трех месяцев, а тогда она была уже неподалеку от восточной горной гряды. Сейчас Робин наверняка достигла побережья и, возможно, находилась на борту португальского торгового судна на полпути к мысу Доброй Надежды и к Атлантике.
Он не знал, долго ли его продержит у себя король матабеле и на сколько потом затянется путешествие на юг Африки. Рукопись Робин попадет в Лондон по меньшей мере на год раньше его собственной.
Одна тревога майора сменилась другой, и на следующий день он изводил носильщиков, нагруженных тяжелой поклажей, требованиями не отставать от отряда. Однако его понукания ни к чему не привели, и они с трудом тащились позади бегущих рысцой воинов. Наконец Зуге пришлось просить Ганданга, чтобы он приказал собственным носильщикам помочь нести груз слоновой кости и куда более тяжелый тюк из коры и травы, в который была упакована гранитная птица, похищенная им с могилы царей.
С каждым днем пути на запад земля становилась суше, леса редели, их сменили ровные пастбища, кое-где поросшие акациями. Эти изящные деревья формой напоминали грибы, с их ветвей свисали большие, похожие на фасоль стручки, богатые белками, которые очень любят и дикие, и домашние животные.
Бесконечные изматывающие ливни остались позади, у людей поднялось настроение, и воины запели походный марш. Их отряд, как черная змея, скользил по прелестной, похожей на парк равнине, между голыми округлыми холмами-копи из гранита.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95