Он шел вдоль казавшегося пустынным побережья, мимо покинутых якорных стоянок, и только потом, признав, что Сент-Джон снова ускользнул от него, вынужден был прекратить охоту.
По крайней мере Кодрингтон понял, что, если «Гурон» повернул на север, значит, Сент-Джон продолжает торговлю и есть шанс столкнуться с ним еще раз. Он каждый вечер молился об этом. Именно этого ему не хватало для того, чтобы при входе в Столовую бухту поднять на мачте метлу в знак того, что в нынешнем патрулировании он начисто вымел море.
На этот раз у него были данные под присягой свидетельские показания людей, продававших Сент-Джону рабов. Это окончательно доказывало, что американец занимается работорговлей. Ему не пришлось бы ссылаться на пункт об оснастке или на сомнительное право досмотра. Он обладал доказательствами и знал, что его время настанет.
Клинтон ощущал себя на коне. Его наполняло неведомое доселе чувство собственной значимости, железная уверенность в себе и своей удаче. Он держался по-новому, выше поднимал подбородок, шире расправлял плечи, его походка стала если не чванливой, то по крайней мере гордой и размашистой. Он стал чаще улыбаться, при этом его верхняя губа дерзко кривилась, а в светло-голубых глазах появлялся дьявольский огонек. Он даже отпустил густые усы, золотистые и вьющиеся, придававшие ему пиратский вид, и команда, всегда уважавшая его холодную и строгую манеру приказывать, но не испытывавшая к нему особой любви, встречала его после вылазок на берег одобрительными возгласами:
— Старый добрый Молоток!
Таково было его новое прозвище, от выражения «Молотом и клещами». До сих пор они не удостаивали его прозвищем, но теперь они гордились своим кораблем, гордились собой и своим двадцатисемилетним «стариком».
— Задай им жару, Молоток! — восклицали они, когда капитан с абордажной саблей наголо вел их на штурм внешнего частокола загонов, а его долговязую фигуру окутывал пороховой дым.
— Вперед, Смехачи! — подбадривали они друг друга, перескакивая с фальшборта «Черного смеха» на палубу невольничьей дхоу.
Размахивая абордажными саблями и паля из пистолетов, они загоняли работорговцев в их собственные трюмы и заколачивали за ними люки или перебрасывали их через борт, в зубы акулам.
Матросы знали, что о них ходят легенды. Молоток и его смехачи выметают работорговцев из Мозамбикского пролива — будет о чем рассказать детям по прибытии домой и подтвердить свой рассказ доброй мошной призовых денег.
В таком настроении «Черный смех» вошел в гавань Занзибара, цитадель Оманского султана, как Даниил в пещеру льва. Когда неказистая канонерка, пыхтя, встала на рейде Занзибара, артиллеристы на парапетах форта, стоявшие с горящими фитилями в руках, не смогли заставить себя поднести их к огромным бронзовым пушкам.
Реи «Черного смеха» были усеяны матросами в полной парадной форме. Геометрически правильные ряды моряков стояли на них в белых мундирах на фоне черной наковальни тропических грозовых туч и представляли собой внушительное зрелище.
Офицеры надели полные парадные мундиры, треуголки, белые перчатки и белые брюки и нацепили шпаги. Поворачивая в гавань, «Черный смех» отдал приветственный салют — для большинства населения он стал сигналом бежать в горы. Поток стенающих беженцев наводнил узкие переулки старого города.
Сам султан удрал из дворца и с большей частью придворных попросил убежища в консульстве, стоявшем высоко над гаванью.
— Я не трус, — горестно объяснил султан сэру Джону Баннерману, — но капитан этого корабля безумен. Сам Аллах не ведает, что он сотворит в следующий миг.
Сэр Джон был крупным мужчиной с хорошим аппетитом. Он обладал внушительным животиком, похожим на бруствер средневекового замка, цветущее лицо обрамляли пышные бакенбарды, но глаза светились умом, а в приветливой линии большого рта ощущались человечность и юмор. Он был признанным ученым-востоковедом, написал книги о путешествиях и о религиозной и политической ситуации на Востоке, а также опубликовал дюжину переводов малозначительных арабских поэтов. Консул Ее Величества был также убежденным противником работорговли.
Занзибарский рынок располагался на площади перед окнами его резиденции, и с террасы спальни он каждое утро видел, как невольничьи дхоу высаживают свой горестный груз на каменную пристань, которую здесь с жестоким юмором прозвали «Жемчужными воротами».
Уже семь лет он терпеливо обсуждал с султаном ряд договоров, каждый из которых отщипывал несколько побегов с цветущего куста, к которому он питал отвращение, но не видел способа радикально его обрезать, не говоря уже о том, чтобы выкорчевать с корнем.
Среди всех султанских владений сэр Джон имел полную юрисдикцию только над общиной индусских торговцев на острове, поскольку они являлись британскими подданными. Консул издал вердикт, повелевающий им немедленно освободить всех своих рабов, грозя за неповиновение штрафом в сто фунтов стерлингов.
В вердикте не говорилось ни слова о компенсациях, так что наиболее влиятельный из торговцев послал сэру Джону вызывающее письмо, которое в приблизительном переводе с пуштунского звучало как «идите вы к черту вместе со своими вердиктами».
Сэр Джон единственной здоровой ногой лично постучал в дверь торговца, выволок его из-под кровати, повалил на колени мощным ударом кулака, приковал к цепи и провел по городским улицам в консульство. Там он запер его в винном подвале и держал, пока не был уплачен штраф и не подписаны вольные на всех рабов. Других протестов не последовало, равно как не нашлось желающих принять встречное предложение индусского торговца, втайне ходившее из уст в уста, — выплатить еще сто фунтов стерлингов тому, кто на одной из вечерних прогулок по старому городу вонзит нож меж ребер обидчика. Сэр Джон был по-прежнему крепок и бодр, и только иногда напоминала о себе подагрическая нога, обутая сейчас в ковровый шлепанец. Он стоял у себя на террасе, дымил сигарой и смотрел, как в гавань входит маленькая черная канонерская лодка.
— Она ведет себя как флагманский корабль, — снисходительно улыбнулся консул, и рядом с ним султан Занзибара зашипел, как неисправный паровой клапан.
— Эль-Шайтан! — От бессильного гнева его морщинистая, как у индюка, шея побагровела, крючковатый нос стал похож на клюв рассерженного попугая. — Он входит сюда, в мою гавань, а мои артиллеристы застыли у пушек, как покойники. Этот человек пустил меня по миру, превратил мою империю в руины — как он посмел сюда явиться?
Ответ, который дал ему «Молоток» Клинтон Кодрингтон, был весьма прост. Он с точностью до буквы выполнял приказ, данный ему несколько месяцев назад в Кейптауне адмиралом Кемпом, командующим Южноатлантической и Индийской эскадрами:
«Далее, вам следует воспользоваться первой возможностью войти в гавань Занзибара, оказать Его Королевскому Высочеству султану Оманскому все подобающие почести и обсудить с консулом Ее Величества сэром Джоном Баннерманом пути упрочения существующих договоров между Его Королевским Высочеством и правительством Ее Величества, королевы Великобритании».
В переводе на обычный язык это означало, что ему следует поднять всем напоказ британский «Юнион Джек» над 163-миллиметровыми пушками и тем самым напомнить султану о его обязательствах по различным договорам.
— Пора научить старого выскочку знать свое место, — заметил Клинтон в разговоре с лейтенантом Денхэмом, крутя свежий золотистый ус.
— Я бы сказал, сэр, что урок уже был дан, — хмуро ответил Денхэм.
— Отнюдь, — возразил Клинтон. — Договоры со свежеиспеченными султанами на материке не затрагивают занзибарца. Надо немного расшевелить старика.
Сэр Джон Баннерман, хромая и оберегая подагрическую ногу, поднялся на палубу «Черного смеха» и веселыми глазами многозначительно взглянул на молодого офицера, подошедшего поприветствовать его.
— Да, сэр, вы, конечно, были очень заняты, — проворковал он. Господи, да этот герой чуть ли не мальчишка, хоть он и в треуголке и с усами, молоко на губах не обсохло. Трудно поверить, что он на своем крошечном кораблике навел такое опустошение.
Они обменялись рукопожатием, и Баннерман обнаружил, что мальчишка ему нравится, несмотря на беспорядок, который он привнес в размеренное существование консула.
— Бокал мадеры, сэр? — предложил Клинтон.
— О да, как нельзя кстати.
В тесной каюте консул обтер пот, струящийся по лицу, и сразу перешел к делу.
— Ну и наделали вы переполоха, ей-Богу. — Он покачал своей большой головой.
— Не понимаю…
— Послушайте меня, — рявкнул Баннерман, — и я вам объясню, что к чему в Восточной Африке вообще и в Занзибаре в частности.
Через полчаса Клинтон растерял большую часть своей недавней самоуверенности.
— И что нам делать? — спросил он.
— Что делать? — переспросил Баннерман. — Что мы можем сделать, так это воспользоваться положением, в которое вы нас ввергли, прежде чем сюда ввалятся идиоты из Уайтхолла. Благодаря вам султан наконец вознамерился подписать договор, который я выторговываю у него уже пять лет. Я бы отдал дюжину этих в высшей степени незаконных, ни к чему не годных договоров, которые вы заключили с несуществующими государствами и мифическими князьками, за одно такое соглашение, которое свяжет старого козла по рукам и ногам так, как я хочу уже много лет.
— Простите, сэр Джон, — Клинтон был сбит с толку, — из того, что вы сказали вначале, я понял, что вы искренне не одобряете мои действия.
— Напротив. — Сэр Джон радушно усмехнулся. — Вы разогнали во мне кровь и заставили снова гордиться тем, что я англичанин. Кстати, нет ли у вас еще мадеры?
Он поднял бокал:
— Примите мои сердечные поздравления, капитан Кодрингтон. Хотелось бы, чтобы я смог как-то смягчить суровую участь, которая, несомненно, вас постигнет, как только Адмиралтейство и лорд Палмерстон доберутся до вас. — Сэр Джон выпил полбокала и причмокнул. — Доброе вино, — кивнул он, отставил бокал и продолжил: — Теперь нужно действовать быстрее и заставить султана подписать железный договор прежде, чем сюда прискачет Уайтхолл, начнет рассыпаться в извинениях и уверениях в лояльности и обратит в пшик все, чего вы добились. Предчувствие мне говорит, что времени у нас немного, — мрачно добавил консул и продолжил более оживленно: — Пока мы на берегу, вам лучше выкатить орудия. Не расставайтесь со шпагой. Да, вот что еще, когда я буду вести переговоры, не спускайте глаз со старого козла. Все только и говорят о ваших глазах — у вас, знаете ли, редкий оттенок голубого, — и слух уже дошел до султана. Как вы, должно быть, слышали, вас на побережье называют «Эль-Шайтаном», а султан верит в джиннов и высоко ставит оккультизм.
Предсказания сэра Джона о скором поступлении вестей из высочайших источников были пророческими, ибо в эти минуты попутный ветер гнал к Занзибару шлюп Ее Величества «Пингвин» со срочными депешами для сэра Джона Баннермана, для султана и для капитана Кодрингтона. Если ветер продержится, шлюп прибудет в гавань Занзибара через два дня. Времени оставалось меньше, чем полагал сэр Джон.
С некоторым трепетом султан переселился к себе во дворец. Он лишь отчасти поверил заверениям консула, все-таки, что ни говори, дворец располагался в километре от гавани, где демонстрировал грозные орудия дьявольский черный корабль, а консульство находилось прямо на набережной гавани — или на передней линии огня, это смотря как посмотреть.
По совету сэра Джона Клинтон сошел на берег в сопровождении охраны из дюжины отборных моряков, тех, что наверняка устоят перед соблазнами городского района красных фонарей — грогом и женщинами, о которых мечтают все моряки.
Уже смеркалось, когда отряд, возглавляемый Баннерманом, шагавшим, несмотря на больную ногу, очень быстро, вступил в лабиринт узких переулков, где балконы почти смыкались над головой. Они с трудом выбирали дорогу между кучами зловонного мусора и старались не угодить в выбоины неровной мостовой, наполненные жижей, напоминающей холодный овощной суп, но с гораздо более крепким запахом.
Он приветливо болтал с Клинтоном, показывал примечательные места и интересные здания, делал экскурсы в историю острова, сопровождая свой рассказ меткими характеристиками султана и наиболее значительных лиц империи, включая и тех злосчастных князьков, которые подписали бланки договоров с Кодрингтоном.
— Вот еще что, сэр Джон. Я бы не хотел, чтобы с ними что-нибудь случилось, — впервые перебил его Клинтон. — Я надеюсь, их не станут подвергать преследованиям за то, что они, как бы это сказать, отделились от империи султана…
— Оставьте тщетные надежды. — Сэр Джон покачал головой. — Ни один из них не доживет до рамадана. У старого козла гнусные привычки.
— Разве мы не можем включить в новый договор пункт, защищающий их?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95
По крайней мере Кодрингтон понял, что, если «Гурон» повернул на север, значит, Сент-Джон продолжает торговлю и есть шанс столкнуться с ним еще раз. Он каждый вечер молился об этом. Именно этого ему не хватало для того, чтобы при входе в Столовую бухту поднять на мачте метлу в знак того, что в нынешнем патрулировании он начисто вымел море.
На этот раз у него были данные под присягой свидетельские показания людей, продававших Сент-Джону рабов. Это окончательно доказывало, что американец занимается работорговлей. Ему не пришлось бы ссылаться на пункт об оснастке или на сомнительное право досмотра. Он обладал доказательствами и знал, что его время настанет.
Клинтон ощущал себя на коне. Его наполняло неведомое доселе чувство собственной значимости, железная уверенность в себе и своей удаче. Он держался по-новому, выше поднимал подбородок, шире расправлял плечи, его походка стала если не чванливой, то по крайней мере гордой и размашистой. Он стал чаще улыбаться, при этом его верхняя губа дерзко кривилась, а в светло-голубых глазах появлялся дьявольский огонек. Он даже отпустил густые усы, золотистые и вьющиеся, придававшие ему пиратский вид, и команда, всегда уважавшая его холодную и строгую манеру приказывать, но не испытывавшая к нему особой любви, встречала его после вылазок на берег одобрительными возгласами:
— Старый добрый Молоток!
Таково было его новое прозвище, от выражения «Молотом и клещами». До сих пор они не удостаивали его прозвищем, но теперь они гордились своим кораблем, гордились собой и своим двадцатисемилетним «стариком».
— Задай им жару, Молоток! — восклицали они, когда капитан с абордажной саблей наголо вел их на штурм внешнего частокола загонов, а его долговязую фигуру окутывал пороховой дым.
— Вперед, Смехачи! — подбадривали они друг друга, перескакивая с фальшборта «Черного смеха» на палубу невольничьей дхоу.
Размахивая абордажными саблями и паля из пистолетов, они загоняли работорговцев в их собственные трюмы и заколачивали за ними люки или перебрасывали их через борт, в зубы акулам.
Матросы знали, что о них ходят легенды. Молоток и его смехачи выметают работорговцев из Мозамбикского пролива — будет о чем рассказать детям по прибытии домой и подтвердить свой рассказ доброй мошной призовых денег.
В таком настроении «Черный смех» вошел в гавань Занзибара, цитадель Оманского султана, как Даниил в пещеру льва. Когда неказистая канонерка, пыхтя, встала на рейде Занзибара, артиллеристы на парапетах форта, стоявшие с горящими фитилями в руках, не смогли заставить себя поднести их к огромным бронзовым пушкам.
Реи «Черного смеха» были усеяны матросами в полной парадной форме. Геометрически правильные ряды моряков стояли на них в белых мундирах на фоне черной наковальни тропических грозовых туч и представляли собой внушительное зрелище.
Офицеры надели полные парадные мундиры, треуголки, белые перчатки и белые брюки и нацепили шпаги. Поворачивая в гавань, «Черный смех» отдал приветственный салют — для большинства населения он стал сигналом бежать в горы. Поток стенающих беженцев наводнил узкие переулки старого города.
Сам султан удрал из дворца и с большей частью придворных попросил убежища в консульстве, стоявшем высоко над гаванью.
— Я не трус, — горестно объяснил султан сэру Джону Баннерману, — но капитан этого корабля безумен. Сам Аллах не ведает, что он сотворит в следующий миг.
Сэр Джон был крупным мужчиной с хорошим аппетитом. Он обладал внушительным животиком, похожим на бруствер средневекового замка, цветущее лицо обрамляли пышные бакенбарды, но глаза светились умом, а в приветливой линии большого рта ощущались человечность и юмор. Он был признанным ученым-востоковедом, написал книги о путешествиях и о религиозной и политической ситуации на Востоке, а также опубликовал дюжину переводов малозначительных арабских поэтов. Консул Ее Величества был также убежденным противником работорговли.
Занзибарский рынок располагался на площади перед окнами его резиденции, и с террасы спальни он каждое утро видел, как невольничьи дхоу высаживают свой горестный груз на каменную пристань, которую здесь с жестоким юмором прозвали «Жемчужными воротами».
Уже семь лет он терпеливо обсуждал с султаном ряд договоров, каждый из которых отщипывал несколько побегов с цветущего куста, к которому он питал отвращение, но не видел способа радикально его обрезать, не говоря уже о том, чтобы выкорчевать с корнем.
Среди всех султанских владений сэр Джон имел полную юрисдикцию только над общиной индусских торговцев на острове, поскольку они являлись британскими подданными. Консул издал вердикт, повелевающий им немедленно освободить всех своих рабов, грозя за неповиновение штрафом в сто фунтов стерлингов.
В вердикте не говорилось ни слова о компенсациях, так что наиболее влиятельный из торговцев послал сэру Джону вызывающее письмо, которое в приблизительном переводе с пуштунского звучало как «идите вы к черту вместе со своими вердиктами».
Сэр Джон единственной здоровой ногой лично постучал в дверь торговца, выволок его из-под кровати, повалил на колени мощным ударом кулака, приковал к цепи и провел по городским улицам в консульство. Там он запер его в винном подвале и держал, пока не был уплачен штраф и не подписаны вольные на всех рабов. Других протестов не последовало, равно как не нашлось желающих принять встречное предложение индусского торговца, втайне ходившее из уст в уста, — выплатить еще сто фунтов стерлингов тому, кто на одной из вечерних прогулок по старому городу вонзит нож меж ребер обидчика. Сэр Джон был по-прежнему крепок и бодр, и только иногда напоминала о себе подагрическая нога, обутая сейчас в ковровый шлепанец. Он стоял у себя на террасе, дымил сигарой и смотрел, как в гавань входит маленькая черная канонерская лодка.
— Она ведет себя как флагманский корабль, — снисходительно улыбнулся консул, и рядом с ним султан Занзибара зашипел, как неисправный паровой клапан.
— Эль-Шайтан! — От бессильного гнева его морщинистая, как у индюка, шея побагровела, крючковатый нос стал похож на клюв рассерженного попугая. — Он входит сюда, в мою гавань, а мои артиллеристы застыли у пушек, как покойники. Этот человек пустил меня по миру, превратил мою империю в руины — как он посмел сюда явиться?
Ответ, который дал ему «Молоток» Клинтон Кодрингтон, был весьма прост. Он с точностью до буквы выполнял приказ, данный ему несколько месяцев назад в Кейптауне адмиралом Кемпом, командующим Южноатлантической и Индийской эскадрами:
«Далее, вам следует воспользоваться первой возможностью войти в гавань Занзибара, оказать Его Королевскому Высочеству султану Оманскому все подобающие почести и обсудить с консулом Ее Величества сэром Джоном Баннерманом пути упрочения существующих договоров между Его Королевским Высочеством и правительством Ее Величества, королевы Великобритании».
В переводе на обычный язык это означало, что ему следует поднять всем напоказ британский «Юнион Джек» над 163-миллиметровыми пушками и тем самым напомнить султану о его обязательствах по различным договорам.
— Пора научить старого выскочку знать свое место, — заметил Клинтон в разговоре с лейтенантом Денхэмом, крутя свежий золотистый ус.
— Я бы сказал, сэр, что урок уже был дан, — хмуро ответил Денхэм.
— Отнюдь, — возразил Клинтон. — Договоры со свежеиспеченными султанами на материке не затрагивают занзибарца. Надо немного расшевелить старика.
Сэр Джон Баннерман, хромая и оберегая подагрическую ногу, поднялся на палубу «Черного смеха» и веселыми глазами многозначительно взглянул на молодого офицера, подошедшего поприветствовать его.
— Да, сэр, вы, конечно, были очень заняты, — проворковал он. Господи, да этот герой чуть ли не мальчишка, хоть он и в треуголке и с усами, молоко на губах не обсохло. Трудно поверить, что он на своем крошечном кораблике навел такое опустошение.
Они обменялись рукопожатием, и Баннерман обнаружил, что мальчишка ему нравится, несмотря на беспорядок, который он привнес в размеренное существование консула.
— Бокал мадеры, сэр? — предложил Клинтон.
— О да, как нельзя кстати.
В тесной каюте консул обтер пот, струящийся по лицу, и сразу перешел к делу.
— Ну и наделали вы переполоха, ей-Богу. — Он покачал своей большой головой.
— Не понимаю…
— Послушайте меня, — рявкнул Баннерман, — и я вам объясню, что к чему в Восточной Африке вообще и в Занзибаре в частности.
Через полчаса Клинтон растерял большую часть своей недавней самоуверенности.
— И что нам делать? — спросил он.
— Что делать? — переспросил Баннерман. — Что мы можем сделать, так это воспользоваться положением, в которое вы нас ввергли, прежде чем сюда ввалятся идиоты из Уайтхолла. Благодаря вам султан наконец вознамерился подписать договор, который я выторговываю у него уже пять лет. Я бы отдал дюжину этих в высшей степени незаконных, ни к чему не годных договоров, которые вы заключили с несуществующими государствами и мифическими князьками, за одно такое соглашение, которое свяжет старого козла по рукам и ногам так, как я хочу уже много лет.
— Простите, сэр Джон, — Клинтон был сбит с толку, — из того, что вы сказали вначале, я понял, что вы искренне не одобряете мои действия.
— Напротив. — Сэр Джон радушно усмехнулся. — Вы разогнали во мне кровь и заставили снова гордиться тем, что я англичанин. Кстати, нет ли у вас еще мадеры?
Он поднял бокал:
— Примите мои сердечные поздравления, капитан Кодрингтон. Хотелось бы, чтобы я смог как-то смягчить суровую участь, которая, несомненно, вас постигнет, как только Адмиралтейство и лорд Палмерстон доберутся до вас. — Сэр Джон выпил полбокала и причмокнул. — Доброе вино, — кивнул он, отставил бокал и продолжил: — Теперь нужно действовать быстрее и заставить султана подписать железный договор прежде, чем сюда прискачет Уайтхолл, начнет рассыпаться в извинениях и уверениях в лояльности и обратит в пшик все, чего вы добились. Предчувствие мне говорит, что времени у нас немного, — мрачно добавил консул и продолжил более оживленно: — Пока мы на берегу, вам лучше выкатить орудия. Не расставайтесь со шпагой. Да, вот что еще, когда я буду вести переговоры, не спускайте глаз со старого козла. Все только и говорят о ваших глазах — у вас, знаете ли, редкий оттенок голубого, — и слух уже дошел до султана. Как вы, должно быть, слышали, вас на побережье называют «Эль-Шайтаном», а султан верит в джиннов и высоко ставит оккультизм.
Предсказания сэра Джона о скором поступлении вестей из высочайших источников были пророческими, ибо в эти минуты попутный ветер гнал к Занзибару шлюп Ее Величества «Пингвин» со срочными депешами для сэра Джона Баннермана, для султана и для капитана Кодрингтона. Если ветер продержится, шлюп прибудет в гавань Занзибара через два дня. Времени оставалось меньше, чем полагал сэр Джон.
С некоторым трепетом султан переселился к себе во дворец. Он лишь отчасти поверил заверениям консула, все-таки, что ни говори, дворец располагался в километре от гавани, где демонстрировал грозные орудия дьявольский черный корабль, а консульство находилось прямо на набережной гавани — или на передней линии огня, это смотря как посмотреть.
По совету сэра Джона Клинтон сошел на берег в сопровождении охраны из дюжины отборных моряков, тех, что наверняка устоят перед соблазнами городского района красных фонарей — грогом и женщинами, о которых мечтают все моряки.
Уже смеркалось, когда отряд, возглавляемый Баннерманом, шагавшим, несмотря на больную ногу, очень быстро, вступил в лабиринт узких переулков, где балконы почти смыкались над головой. Они с трудом выбирали дорогу между кучами зловонного мусора и старались не угодить в выбоины неровной мостовой, наполненные жижей, напоминающей холодный овощной суп, но с гораздо более крепким запахом.
Он приветливо болтал с Клинтоном, показывал примечательные места и интересные здания, делал экскурсы в историю острова, сопровождая свой рассказ меткими характеристиками султана и наиболее значительных лиц империи, включая и тех злосчастных князьков, которые подписали бланки договоров с Кодрингтоном.
— Вот еще что, сэр Джон. Я бы не хотел, чтобы с ними что-нибудь случилось, — впервые перебил его Клинтон. — Я надеюсь, их не станут подвергать преследованиям за то, что они, как бы это сказать, отделились от империи султана…
— Оставьте тщетные надежды. — Сэр Джон покачал головой. — Ни один из них не доживет до рамадана. У старого козла гнусные привычки.
— Разве мы не можем включить в новый договор пункт, защищающий их?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95