Может быть, он дает мне знак. Да, да, это мой последний рейс
Казалось, небо услышало его: алый стяг лениво шелохнулся, как уж, просыпающийся после зимней спячки, медленно приподнялся, и свежий ветер коснулся увядшей морщинистой щеки шейха.
Он резко встал, гибкий и проворный, как человек вдвое моложе своих лет, и шагнул босыми ногами по палубе.
— Вставайте, — крикнул он. — Вставайте, дети мои. Наконец подул ветер. — Пока команда поднималась на ноги, он зажал под мышкой длинный румпель и, откинув голову, любовался, как надувается парус и толстый неуклюжий шест грот-мачты медленно клонится к горизонту, внезапно потемневшему от грозового пассата.
Запах разбудил Клинтона Кодрингтона среди ночи. Он очнулся от кошмара, терзавшего его уже много ночей, и лежал, покрываясь потом, на узкой деревянной койке, но запах не исчезал, и капитан, накинув плащ прямо на голые плечи, поднялся на палубу.
Запах долетал из темноты порывами. Теплый ласковый пассат то дышал йодистым соленым ароматом моря, то нес густую вонь. Этот запах Клинтон не забудет до конца жизни. Так пахнет клетка с хищными зверями, которую никогда не чистили, это вонь экскрементов и гниющего мяса. Кошмар снова навалился на него всей своей тяжестью.
Десять лет назад, когда Клинтон в звании младшего гардемарина служил на «Дикой утке», одной из первых канонерских лодок эскадры по борьбе с работорговлей, они в северных широтах захватили невольничий корабль. Это была шхуна водоизмещением в 300 тонн, приписанная к порту Лиссабон, но идущая под бразильским «удобным флагом», с невероятным названием «Белая ласточка». Клинтона назначили капитаном захваченного судна и приказали отвести его в ближайший португальский порт и представить перед Смешанной судебной комиссией для конфискации в качестве трофея.
Они захватили шхуну в сотне морских миль от бразильского побережья, после того как «Белая ласточка» с пятьюстами черными невольниками на борту почти завершила тяжелейший переход через океан. В соответствии с приказом Кодрингтон развернул шхуну и повел к островам Зеленого Мыса, лежащим по другую сторону экватора. В пути они на три дня застряли в полосе штилей и едва сумели вырваться из их удушающей хватки.
В порту Прая на главном острове Сантьяго Клинтону не дали разрешения выгрузить рабов, и они стояли на рейде шестнадцать дней, ожидая, пока португальский председатель Смешанной судебной комиссии вынесет решение. Наконец после энергичного нажима со стороны владельцев «Белой ласточки» председатель решил, что данный случай не входит в его компетенцию, и приказал Клинтону вести корабль обратно в Бразилию и передать его местным властям.
Клинтон, однако, хорошо представлял, какое решение примет бразильский суд, и вместо этого взял курс на британскую военно-морскую базу на острове Св. Елены. По пути туда корабль с грузом человеческого горя еще раз пересек экватор.
К тому времени, как Он бросил якорь на рейде Джемстауна, оставшиеся в живых рабы в трюмах корабля три раза пересекли океан. Выжило всего двадцать шесть человек, и запах невольничьего судна десять лет преследовал Кодрингтона в самых страшных кошмарах.
Теперь, стоя на темной палубе, он раздувал ноздри. Из тропической ночи доносился тот же самый запах, ужасающий, который не спутаешь ни с чем. Ему пришлось сделать над собой неимоверное усилие, чтобы очнуться от кошмара. Он отдал команду развести пары и ждать рассвета.
Шейх Юсуф, не веря своим глазам, вглядывался в темные очертания, и его охватило уныние. Аллах вконец покинул его.
До судна оставалось еще миль пять. В розовом свете зари оно было едва различимо, но приближалось довольно быстро. Ветер относил в сторону толстый столб черного дыма, неистовый пассат гнал низко сидящее судно по зеленым водам пролива. Ветер раздувал его флаг, и тот был хорошо виден с кормовой палубы дхоу. В старинную окованную латунью и обтянутую кожей подзорную трубу шейх ясно различал белоснежное поле с ярким алым крестом.
Как ненавидел он этот флаг, символ высокомерного, драчливого народа, тиранов океана, поработителей континента. Такие канонерки он видел в Адене и Калькутте, этот флаг развевался в самых дальних уголках морей, где ему доводилось плавать. Работорговец хорошо понимал, что он означает.
Юсуф переложил руль, признавая тем самым, что рейс окончился катастрофическим провалом. Дхоу неохотно развернулась. Рангоут трещал, огромный парус захлопал, его закрепили, и он сумел поймать ветер, дувший в корму.
Казалось бы, им ничто не грозит, с усталой покорностью подумал он. Разумеется, договор султана с занзибарским консулом этих грозных неверных дозволял его подданным вести торговлю черным жемчугом между любыми из владений султана, оговаривая, однако, что заниматься этим прибыльным делом могут только оманские арабы, верные султану. Под флагом султана не смел плавать ни один человек христианского или европейского происхождения, даже обращенный мусульманин, и самим оманским арабам разрешалось вести торговлю только в пределах владений султана.
Договором тщательно определялись границы африканских владений султана, а его, шейха Юсуфа, с грузом из трехсот тридцати живых, умирающих и мертвых невольниц, канонерская лодка перехватила по меньшей мере на сто пятьдесят миль южнее самых дальних границ султанских владений. Воистину пути Аллаха неисповедимы и недоступны людскому пониманию, думал шейх с легким привкусом горечи, мрачно толкая румпель и поворачивая дхоу к берегу.
На носу канонерской лодки тяжело громыхнула пушка, взвился столб порохового дыма, белоснежный в лучах утреннего солнца, как крыло морской птицы. Шейх Юсуф от души сплюнул через подветренный борт и вслух произнес:
— Эль-Шайтан, дьявол.
Так он впервые наградил капитана Клинтона Кодрингтона прозвищем, под которым тот со временем станет известен на всем протяжении Мозамбикского пролива, вплоть до великого Африканского Рога на севере.
Бронзовый винт под кормовым подзором «Черного смеха» оставлял длинный широкий след. Корабль шел под гротом и кливером, но Кодрингтон готов был уменьшить парусность до «боевого положения», как только скорректирует курс судна с учетом того, что дхоу повернула к берегу.
Зуга и Робин следили за погоней с юта. Сдержанное деловитое возбуждение, охватившее команду, заразило и их. Когда дхоу повернула, Зуга громко рассмеялся и воскликнул:
— Уходят! Ату!
Клинтон взглянул на него с заговорщической усмешкой:
— Это невольничий корабль. Даже если бы не было запаха, этот поворот отметает все сомнения.
Робин подалась вперед, всматриваясь в мерзкую дхоу с полинялым грязным парусом. Некрашеный дощатый корпус был похож на зебру: его покрывали полосы человеческих испражнений и других отбросов. Она впервые видела невольничий корабль с ужасающим грузом на борту. Ради этого дочь Фуллера Баллантайна и ехала сюда, и теперь она загорелась желанием сохранить в памяти каждую мелочь, чтобы позже записать ее в дневнике.
— Мистер Денхэм, будьте добры, произведите выстрел из пушки, — скомандовал Клинтон.
Громыхнуло носовое орудие, но дхоу продолжала держаться нового курса.
— Приготовиться к захвату и немедленно спустить шлюпку. — Волнение Клинтона сменилось тревогой. Он обернулся и оглядел абордажную команду. Вооруженные абордажными саблями и пистолетами, они выстроились на шкафуте. Командовал ими молодой мичман.
Клинтон с удовольствием возглавил бы команду, но его рука все еще висела на перевязи, а рана не зажила. Чтобы в бурном море взять дхоу на абордаж и сражаться с ее матросами, нужно было владеть обеими руками и обладать подвижностью, которой лишила его рана. Он с неохотой передал командование Феррису.
Клинтон с мрачным видом взглянул на дхоу:
— Они идут к берегу.
Все молчали, глядя вперед, на невольничий корабль, спешащий к земле.
— Но там коралловый риф, — произнесла за всех Робин, указывая на черные точки, испещрявшие поверхность моря в четверти мили от берега. Они были похожи на ожерелье из акульих зубов. Прибой, движимый пассатом, разбивался о них тысячами бурунов.
— Да, — подтвердил Клинтон. — Они гонят судно на коралловые рифы, а сами спасутся бегством через лагуну.
— Но что будет с невольниками? — в ужасе спросила Робин, и никто ей не ответил.
«Черный смех» настойчиво рвался вперед, но ветер, дувший почти прямо в корму дхоу, развернул ее длинный гик так, что корабль шел под самой выгодной парусностью. Гик был длиннее корпуса, и огромный треугольный парус надувался, почти касаясь воды. Корабль несся на рифы.
— Мы могли бы подрезать их, — громко сказал Зуга, но у него не было моряцкого глаза, способного оценить местоположение и скорость кораблей.
Клинтон Кодрингтон сердито покачал головой:
— Сейчас это невозможно.
Клинтон держал курс до самой последней минуты, и дхоу прошла всего метрах в двухстах перед его носом. На таком расстоянии они могли даже различить лицо рулевого на кормовой палубе. Это был худой старый араб в длинном ниспадающем бурнусе и украшенной кисточкой феске, говорившей, что ее владелец совершил паломничество в Мекку. У его пояса поблескивала золотой филигранью рукоять короткого кривого кинжала — принадлежности шейхов, белая клочковатая борода развевалась на ветру. Он склонился над длинным румпелем и обернулся, глядя на высокий черный корабль, нагонявший его.
— Всадить бы в мерзавца пулю, — прорычал Зуга.
— Поздно, — сказал Клинтон. Дхоу прошла мимо, и канонерская лодка оказалась в опасной близости от грозных коралловых рифов. Клинтон скомандовал старшине-рулевому у штурвала канонерки: — Лечь в дрейф! Стать носом к ветру! — Он повернулся на каблуках. — Абордажная команда, вперед!
Заскрипели шлюпбалки, переполненный вельбот исчез за бортом и опустился в неспокойное море, но дхоу уже бешено раскачивалась в кипящих белых бурунах, окружавших риф.
Мертвый штиль закончился два дня назад, и пассат успел нагнать высокую волну. Низкие зеленые валы с иссеченными ветром спинами катились по проливу, но, едва почувствовав близость земли, свирепо вздымались, их гребни становились прозрачными, как дрожащее зеленое желе, и они неистовыми белыми водоворотами обрушивались на черные клыки рифов.
Дхоу поймала высокий вал и, вскинув корму, помчалась по нему вниз, как прибойная шлюпка, а старый тощий араб скакал у румпеля, словно дрессированная обезьяна, пытаясь удержать ее против напора волны, но дхоу не была приспособлена для таких маневров и воинственно зарылась носом в зеленый ревущий горб. Вода обрушилась на нее зеленой стеной, дхоу неуклюже качнулась вбок, наполовину погрузившись в воду, и напоролась на риф с такой силой, что единственная мачта переломилась на уровне палубы и рухнула за борт, увлекая за собой рею, парус и такелаж.
В одно мгновение дхоу превратилась в разбитую посудину, и на «Черном смехе» отчетливо услышали треск ломающегося днища.
— Они уходят! — сердито пробормотал Клинтон.
Команда покидала дхоу, люди прыгали за борт, стараясь поймать волну. Валы переносили их через рифы в тихие воды лагуны. Они колотили по воде руками и ногами и наконец выбрались на твердую землю.
Среди спасшихся был и старый худой араб-рулевой. Его намокшая борода и бурнус прилипли к телу. Выбравшись на берег, он задрал полы бурнуса до пояса, обнажив тощие ноги и морщинистые ягодицы, с козлиным проворством стремглав помчался по белому берегу и исчез в пальмовой роще.
Вельбот с «Черного смеха» миновал первую полосу бурунов. Мичман на корме взглянул через плечо, оценивая силу прибоя. Дождавшись подходящей волны, вельбот оседлал ее и, бешено раскачиваясь, подлетел к сидящему на рифе корпусу дхоу с подветренной стороны, где вода была спокойнее.
С канонерки видели, как мичман и четверо его людей с пистолетами и абордажными саблями наголо поднялись на борт, но к этому времени последний араб из команды дхоу уже бежал по пляжу, ища убежище в пальмовой роще на берегу лагуны, в полукилометре от них.
Мичман повел людей под палубу. На юте «Черного смеха» ждали их возвращения, рассматривая покинутую дхоу в подзорную трубу. Через минуту мичман снова появился на палубе. Он торопливо подошел к планширу дхоу и перегнулся через него. Его вырвало за борт. Он выпрямился, вытер рот рукавом и прокричал команду, гребцам, ожидавшим в вельботе.
Вельбот сразу отошел от подветренного борта дхоу и понесся через буруны к «Черному смеху».
На палубу поднялся боцман и отдал капитану честь.
— Мистер Феррис кланяется, сэр, и говорит, что ему нужен плотник, чтобы вскрыть палубы для рабов, и два человека с кусачками для цепей. — Он выпалил это на одном дыхании и замолчал, чтобы набрать воздуха в легкие. — Мистер Феррис говорит, под палубами дела хуже некуда, многие заперты, и ему нужен врач…
— Я готова, — перебила Робин.
— Погодите, — воскликнул Кодрингтон, но Робин подобрала юбки и побежала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95
Казалось, небо услышало его: алый стяг лениво шелохнулся, как уж, просыпающийся после зимней спячки, медленно приподнялся, и свежий ветер коснулся увядшей морщинистой щеки шейха.
Он резко встал, гибкий и проворный, как человек вдвое моложе своих лет, и шагнул босыми ногами по палубе.
— Вставайте, — крикнул он. — Вставайте, дети мои. Наконец подул ветер. — Пока команда поднималась на ноги, он зажал под мышкой длинный румпель и, откинув голову, любовался, как надувается парус и толстый неуклюжий шест грот-мачты медленно клонится к горизонту, внезапно потемневшему от грозового пассата.
Запах разбудил Клинтона Кодрингтона среди ночи. Он очнулся от кошмара, терзавшего его уже много ночей, и лежал, покрываясь потом, на узкой деревянной койке, но запах не исчезал, и капитан, накинув плащ прямо на голые плечи, поднялся на палубу.
Запах долетал из темноты порывами. Теплый ласковый пассат то дышал йодистым соленым ароматом моря, то нес густую вонь. Этот запах Клинтон не забудет до конца жизни. Так пахнет клетка с хищными зверями, которую никогда не чистили, это вонь экскрементов и гниющего мяса. Кошмар снова навалился на него всей своей тяжестью.
Десять лет назад, когда Клинтон в звании младшего гардемарина служил на «Дикой утке», одной из первых канонерских лодок эскадры по борьбе с работорговлей, они в северных широтах захватили невольничий корабль. Это была шхуна водоизмещением в 300 тонн, приписанная к порту Лиссабон, но идущая под бразильским «удобным флагом», с невероятным названием «Белая ласточка». Клинтона назначили капитаном захваченного судна и приказали отвести его в ближайший португальский порт и представить перед Смешанной судебной комиссией для конфискации в качестве трофея.
Они захватили шхуну в сотне морских миль от бразильского побережья, после того как «Белая ласточка» с пятьюстами черными невольниками на борту почти завершила тяжелейший переход через океан. В соответствии с приказом Кодрингтон развернул шхуну и повел к островам Зеленого Мыса, лежащим по другую сторону экватора. В пути они на три дня застряли в полосе штилей и едва сумели вырваться из их удушающей хватки.
В порту Прая на главном острове Сантьяго Клинтону не дали разрешения выгрузить рабов, и они стояли на рейде шестнадцать дней, ожидая, пока португальский председатель Смешанной судебной комиссии вынесет решение. Наконец после энергичного нажима со стороны владельцев «Белой ласточки» председатель решил, что данный случай не входит в его компетенцию, и приказал Клинтону вести корабль обратно в Бразилию и передать его местным властям.
Клинтон, однако, хорошо представлял, какое решение примет бразильский суд, и вместо этого взял курс на британскую военно-морскую базу на острове Св. Елены. По пути туда корабль с грузом человеческого горя еще раз пересек экватор.
К тому времени, как Он бросил якорь на рейде Джемстауна, оставшиеся в живых рабы в трюмах корабля три раза пересекли океан. Выжило всего двадцать шесть человек, и запах невольничьего судна десять лет преследовал Кодрингтона в самых страшных кошмарах.
Теперь, стоя на темной палубе, он раздувал ноздри. Из тропической ночи доносился тот же самый запах, ужасающий, который не спутаешь ни с чем. Ему пришлось сделать над собой неимоверное усилие, чтобы очнуться от кошмара. Он отдал команду развести пары и ждать рассвета.
Шейх Юсуф, не веря своим глазам, вглядывался в темные очертания, и его охватило уныние. Аллах вконец покинул его.
До судна оставалось еще миль пять. В розовом свете зари оно было едва различимо, но приближалось довольно быстро. Ветер относил в сторону толстый столб черного дыма, неистовый пассат гнал низко сидящее судно по зеленым водам пролива. Ветер раздувал его флаг, и тот был хорошо виден с кормовой палубы дхоу. В старинную окованную латунью и обтянутую кожей подзорную трубу шейх ясно различал белоснежное поле с ярким алым крестом.
Как ненавидел он этот флаг, символ высокомерного, драчливого народа, тиранов океана, поработителей континента. Такие канонерки он видел в Адене и Калькутте, этот флаг развевался в самых дальних уголках морей, где ему доводилось плавать. Работорговец хорошо понимал, что он означает.
Юсуф переложил руль, признавая тем самым, что рейс окончился катастрофическим провалом. Дхоу неохотно развернулась. Рангоут трещал, огромный парус захлопал, его закрепили, и он сумел поймать ветер, дувший в корму.
Казалось бы, им ничто не грозит, с усталой покорностью подумал он. Разумеется, договор султана с занзибарским консулом этих грозных неверных дозволял его подданным вести торговлю черным жемчугом между любыми из владений султана, оговаривая, однако, что заниматься этим прибыльным делом могут только оманские арабы, верные султану. Под флагом султана не смел плавать ни один человек христианского или европейского происхождения, даже обращенный мусульманин, и самим оманским арабам разрешалось вести торговлю только в пределах владений султана.
Договором тщательно определялись границы африканских владений султана, а его, шейха Юсуфа, с грузом из трехсот тридцати живых, умирающих и мертвых невольниц, канонерская лодка перехватила по меньшей мере на сто пятьдесят миль южнее самых дальних границ султанских владений. Воистину пути Аллаха неисповедимы и недоступны людскому пониманию, думал шейх с легким привкусом горечи, мрачно толкая румпель и поворачивая дхоу к берегу.
На носу канонерской лодки тяжело громыхнула пушка, взвился столб порохового дыма, белоснежный в лучах утреннего солнца, как крыло морской птицы. Шейх Юсуф от души сплюнул через подветренный борт и вслух произнес:
— Эль-Шайтан, дьявол.
Так он впервые наградил капитана Клинтона Кодрингтона прозвищем, под которым тот со временем станет известен на всем протяжении Мозамбикского пролива, вплоть до великого Африканского Рога на севере.
Бронзовый винт под кормовым подзором «Черного смеха» оставлял длинный широкий след. Корабль шел под гротом и кливером, но Кодрингтон готов был уменьшить парусность до «боевого положения», как только скорректирует курс судна с учетом того, что дхоу повернула к берегу.
Зуга и Робин следили за погоней с юта. Сдержанное деловитое возбуждение, охватившее команду, заразило и их. Когда дхоу повернула, Зуга громко рассмеялся и воскликнул:
— Уходят! Ату!
Клинтон взглянул на него с заговорщической усмешкой:
— Это невольничий корабль. Даже если бы не было запаха, этот поворот отметает все сомнения.
Робин подалась вперед, всматриваясь в мерзкую дхоу с полинялым грязным парусом. Некрашеный дощатый корпус был похож на зебру: его покрывали полосы человеческих испражнений и других отбросов. Она впервые видела невольничий корабль с ужасающим грузом на борту. Ради этого дочь Фуллера Баллантайна и ехала сюда, и теперь она загорелась желанием сохранить в памяти каждую мелочь, чтобы позже записать ее в дневнике.
— Мистер Денхэм, будьте добры, произведите выстрел из пушки, — скомандовал Клинтон.
Громыхнуло носовое орудие, но дхоу продолжала держаться нового курса.
— Приготовиться к захвату и немедленно спустить шлюпку. — Волнение Клинтона сменилось тревогой. Он обернулся и оглядел абордажную команду. Вооруженные абордажными саблями и пистолетами, они выстроились на шкафуте. Командовал ими молодой мичман.
Клинтон с удовольствием возглавил бы команду, но его рука все еще висела на перевязи, а рана не зажила. Чтобы в бурном море взять дхоу на абордаж и сражаться с ее матросами, нужно было владеть обеими руками и обладать подвижностью, которой лишила его рана. Он с неохотой передал командование Феррису.
Клинтон с мрачным видом взглянул на дхоу:
— Они идут к берегу.
Все молчали, глядя вперед, на невольничий корабль, спешащий к земле.
— Но там коралловый риф, — произнесла за всех Робин, указывая на черные точки, испещрявшие поверхность моря в четверти мили от берега. Они были похожи на ожерелье из акульих зубов. Прибой, движимый пассатом, разбивался о них тысячами бурунов.
— Да, — подтвердил Клинтон. — Они гонят судно на коралловые рифы, а сами спасутся бегством через лагуну.
— Но что будет с невольниками? — в ужасе спросила Робин, и никто ей не ответил.
«Черный смех» настойчиво рвался вперед, но ветер, дувший почти прямо в корму дхоу, развернул ее длинный гик так, что корабль шел под самой выгодной парусностью. Гик был длиннее корпуса, и огромный треугольный парус надувался, почти касаясь воды. Корабль несся на рифы.
— Мы могли бы подрезать их, — громко сказал Зуга, но у него не было моряцкого глаза, способного оценить местоположение и скорость кораблей.
Клинтон Кодрингтон сердито покачал головой:
— Сейчас это невозможно.
Клинтон держал курс до самой последней минуты, и дхоу прошла всего метрах в двухстах перед его носом. На таком расстоянии они могли даже различить лицо рулевого на кормовой палубе. Это был худой старый араб в длинном ниспадающем бурнусе и украшенной кисточкой феске, говорившей, что ее владелец совершил паломничество в Мекку. У его пояса поблескивала золотой филигранью рукоять короткого кривого кинжала — принадлежности шейхов, белая клочковатая борода развевалась на ветру. Он склонился над длинным румпелем и обернулся, глядя на высокий черный корабль, нагонявший его.
— Всадить бы в мерзавца пулю, — прорычал Зуга.
— Поздно, — сказал Клинтон. Дхоу прошла мимо, и канонерская лодка оказалась в опасной близости от грозных коралловых рифов. Клинтон скомандовал старшине-рулевому у штурвала канонерки: — Лечь в дрейф! Стать носом к ветру! — Он повернулся на каблуках. — Абордажная команда, вперед!
Заскрипели шлюпбалки, переполненный вельбот исчез за бортом и опустился в неспокойное море, но дхоу уже бешено раскачивалась в кипящих белых бурунах, окружавших риф.
Мертвый штиль закончился два дня назад, и пассат успел нагнать высокую волну. Низкие зеленые валы с иссеченными ветром спинами катились по проливу, но, едва почувствовав близость земли, свирепо вздымались, их гребни становились прозрачными, как дрожащее зеленое желе, и они неистовыми белыми водоворотами обрушивались на черные клыки рифов.
Дхоу поймала высокий вал и, вскинув корму, помчалась по нему вниз, как прибойная шлюпка, а старый тощий араб скакал у румпеля, словно дрессированная обезьяна, пытаясь удержать ее против напора волны, но дхоу не была приспособлена для таких маневров и воинственно зарылась носом в зеленый ревущий горб. Вода обрушилась на нее зеленой стеной, дхоу неуклюже качнулась вбок, наполовину погрузившись в воду, и напоролась на риф с такой силой, что единственная мачта переломилась на уровне палубы и рухнула за борт, увлекая за собой рею, парус и такелаж.
В одно мгновение дхоу превратилась в разбитую посудину, и на «Черном смехе» отчетливо услышали треск ломающегося днища.
— Они уходят! — сердито пробормотал Клинтон.
Команда покидала дхоу, люди прыгали за борт, стараясь поймать волну. Валы переносили их через рифы в тихие воды лагуны. Они колотили по воде руками и ногами и наконец выбрались на твердую землю.
Среди спасшихся был и старый худой араб-рулевой. Его намокшая борода и бурнус прилипли к телу. Выбравшись на берег, он задрал полы бурнуса до пояса, обнажив тощие ноги и морщинистые ягодицы, с козлиным проворством стремглав помчался по белому берегу и исчез в пальмовой роще.
Вельбот с «Черного смеха» миновал первую полосу бурунов. Мичман на корме взглянул через плечо, оценивая силу прибоя. Дождавшись подходящей волны, вельбот оседлал ее и, бешено раскачиваясь, подлетел к сидящему на рифе корпусу дхоу с подветренной стороны, где вода была спокойнее.
С канонерки видели, как мичман и четверо его людей с пистолетами и абордажными саблями наголо поднялись на борт, но к этому времени последний араб из команды дхоу уже бежал по пляжу, ища убежище в пальмовой роще на берегу лагуны, в полукилометре от них.
Мичман повел людей под палубу. На юте «Черного смеха» ждали их возвращения, рассматривая покинутую дхоу в подзорную трубу. Через минуту мичман снова появился на палубе. Он торопливо подошел к планширу дхоу и перегнулся через него. Его вырвало за борт. Он выпрямился, вытер рот рукавом и прокричал команду, гребцам, ожидавшим в вельботе.
Вельбот сразу отошел от подветренного борта дхоу и понесся через буруны к «Черному смеху».
На палубу поднялся боцман и отдал капитану честь.
— Мистер Феррис кланяется, сэр, и говорит, что ему нужен плотник, чтобы вскрыть палубы для рабов, и два человека с кусачками для цепей. — Он выпалил это на одном дыхании и замолчал, чтобы набрать воздуха в легкие. — Мистер Феррис говорит, под палубами дела хуже некуда, многие заперты, и ему нужен врач…
— Я готова, — перебила Робин.
— Погодите, — воскликнул Кодрингтон, но Робин подобрала юбки и побежала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95