Женщина, которая зачала от Шона Майкла и на которой Гарри женился прежде, чем она родила, в конце концов сошла с ума и погибла в пожаре, который сама же устроила. Теперь нет и Майкла, у Гарри ничего не осталось, кроме книг и его сочинений.
«Я пошлю ему эту умную цветущую девушку и ее нерожденного ребенка. — От этого решения Шон испытал наплыв облегчения. — Наконец, я смогу хоть немного воздать ему за все, что я с ним сделал. Я пошлю ему в качестве частичной платы моего собственного внука; внука, которого мне так хотелось бы считать лишь своим».
Он отвернулся от карты и быстро пошел, хромая, туда, где ждала девушка.
Она поднялась навстречу и стояла тихо, скромно сложив перед собой руки. Шон увидел в глазах беспокойство и боязнь быть отвергнутой, нижняя губа дрожала.
Генерал закрыл за собой дверь, подошел к Сантен, взял маленькие руки в свои громадные лапы, покрытые волосами, и, наклонившись, нежно поцеловал. Борода оцарапала ее нежную щеку, но она расплакалась от облегчения и обхватила его обеими руками.
— Прости, дорогая. Ты застала меня врасплох. Мне просто нужно было привыкнуть к мысли. — Шон прижал ее к себе, но очень осторожно, ибо таинство беременности принадлежало к тем немногим вещам, которые внушали Шону Кортни страх и благоговение. Потом усадил обратно на стул.
— Могу я поехать в Африку? — Сантен улыбалась, хотя слезы еще дрожали в уголках глаз.
— Да, конечно, теперь это твой дом, ибо, насколько я понимаю, ты — жена Майкла. И твое место — в Африке.
— Я так счастлива, — сказала она тихо, но это было больше, чем просто счастье. Это было громадное чувство уверенности и защищенности; аура мощи и силы этого человека теперь надежно охраняла ее.
«Ты — жена Майкла», — так он сказал. Признал то, во что она сама верила, и каким-то образом его поддержка сделала эту веру реальностью.
— Вот что я собираюсь сделать. Германские подводные лодки сеют такую панику. Плавание на одном из госпитальных кораблей Красного Креста, которые выходят непосредственно из французских портов на Ла-Манше, будет самым безопасным способом доставки тебя домой.
— Анна… — быстро вмешалась Сантен.
— Да, конечно, она должна поехать с тобой. Я это тоже устрою. Вы обе добровольно будете выполнять обязанности сестер милосердия, и, боюсь, вам придется отработать свой проезд.
Сантен с готовностью закивала.
— Отец Майкла, мой брат, Гаррик Кортни…
— Да-да! Майкл мне все о нем рассказал. Он великий герой, получил в награду крест английской королевы Виктории за свою храбрость в битве против зулусов, — взволнованно прервала его Сантен, — и еще ученый, который пишет книги по истории.
Шон моргал, слушая описание бедняги Гарри, но оно, конечно же, было фактически правильным.
— Он также добрый и нежный человек, вдовец, который только что потерял единственного сына… — Почти телепатическое взаимопонимание установилось между ними; хотя Сантен знала правду, отныне о Майкле она всегда будет говорить как о сыне Гарри Кортни. — Майкл был всей его жизнью, ты и я знаем, каково ему переносить эту потерю.
Глаза Сантен засверкали непролившимися слезами, и она закусила нижнюю губу, горячо кивая.
— Я дам ему телеграмму. Он будет встречать тебя в Кейптауне, прямо в порту. Я дам тебе письмо для него. Ты можешь быть уверена в его радушном приеме и его защите, как твоей, так и ребенка Майкла.
— Сына Майкла, — твердо произнесла Сантен, а затем неуверенно спросила: — Но я ведь и с вами буду видеться, генерал, иногда?
— Часто, — заверил ее Шон, наклоняясь вперед, чтобы нежно похлопать по руке. — Возможно, даже чаще, чем тебе будет хотеться.
После этого все произошло очень быстро; Сантен скоро поняла, что с Шоном Кортни так всегда и бывало.
Она оставалась в монастыре еще пять дней, но за это время германский прорыв у Морт Омм был остановлен в суровом кровавом сражении. Как только линию фронта стабилизировали и укрепили, у генерала ежедневно находилось несколько часов, которые он проводил с ней.
Они вместе ужинали каждый вечер, и Шон с добродушным терпением отвечал на бесконечные вопросы об Африке, ее народах и животных, о семье Кортни. В основном говорили по-английски, но, затрудняясь в подборе нужного слова, Сантен незаметно для себя переходила на фламандский. В конце ужина она обычно готовила и зажигала ему сигару, а затем устраивалась рядом, продолжая разговаривать до тех пор, пока Анна не приходила за ней или Шона не вызывали на командный пункт. Тогда подходила к нему и так по-детски наивно подставляла лицо для поцелуя, что Шон обнаружил, что страшится приближающегося часа отъезда.
Джон Пирс принес им с Анной форму сестер милосердия. Белые головные уборы в виде покрывала и белый передник с перекрестными лямками надевались поверх голубовато-серых платьев. Женщины подогнали одежду по себе, придав мешковатым, бесформенным нарядам налет чего-то во французском стиле.
Вскоре настало время уезжать. Сангане погрузил их скудный багаж в «роллс-ройс», а Шон Кортни прошел с ними по крытой галерее, неприветливый и суровый, страдая перед расставанием.
— Присматривай за ней, — приказал он Анне, но та сердито поглядела на него, справедливо гневаясь по поводу этого необоснованного совета.
— Я буду встречать вас в порту, когда вы вернетесь домой, — пообещала Сантен. Шон нахмурился от смущения и удовольствия, когда она, поднявшись на цыпочки, поцеловала его в присутствии подчиненных. Он смотрел, как девушка машет ему через заднее стекло отъезжающего «роллс-ройса», затем очнулся и обрушился на своих офицеров.
— Так, джентльмены, что это мы все рты разинули? Мы ведь здесь сражаемся, а не проводим чертов пикник для учеников воскресной школы!
И затопал обратно по галерее, злясь на себя за то, что уже так болезненно ощущает отсутствие девушки.
Раньше судно «Протеа Касл» было почтовым и принадлежало компании «Юнион Касл Лайн». Этот быстроходный трехтрубный пассажирский лайнер следовал по маршруту от мыса Доброй Надежды до Саутгемптона, прежде чем превратился в судно-госпиталь, перекрашенное в снежно-белый цвет, с алыми крестами на бортах и трубах.
Судно стояло у причала внутренней гавани Кале, принимая на борт пассажиров, направлявшихся на юг, но эти пассажиры разительно отличались от всех тех элегантных богатых путешественников, имена которых заполняли довоенные списки. Пять железнодорожных вагонов были переведены на ветку, ведущую к порту, и поток несчастных людей из вагонов двигался через причал к лайнеру, поднимаясь на борт по носовому и кормовому трапам.
Эти уже никчемные остатки тех, кого собрали с полей сражений, были забракованы медицинской комиссией как непригодные настолько, что их даже нельзя в достаточной степени залатать, чтобы накормить вечно голодного Ваала Британского экспедиционного корпуса.
На юг плыли тысяча двести человек, а на обратном пути на север «Протеа Касл» собирались перекрасить в защитный цвет обычных транспортов, чтобы перевезти на временное пребывание в аду окопов Северной Франции очередную партию рвущихся в бой здоровых молодых людей.
Сантен стояла у «роллс-ройса» на пристани и во все глаза в смятении смотрела на этот загубленный легион, поднимающийся на борт. Здесь были солдаты без руки или ноги, причем более везучим конечности отняли ниже колена или локтя. Они, раскачиваясь, шли через причал на костылях или с аккуратно приколотым рукавом мундира. Были и слепые, которых вели товарищи, и люди с поврежденным позвоночником — их завозили на борт на каталках, и жертвы отравлений боевыми отравляющими веществами, которым хлоргаз сжег слизистую оболочку носа и горла. Были и контуженные, судорожно подергивавшиеся и неудержимо закатывавшие глаза, и обожженные, с чудовищными розовыми блестящими участками рубцующихся тканей, настолько уменьшившихся, что руки и ноги оказались в согнутом положении, а обезображенные головы — притянутыми к груди.
— Ты можешь нам тут помочь, дорогуша. — Один из санитаров обратил внимание на ее униформу, и Сантен вышла из оцепенения. Она быстро обернулась к водителю-зулусу.
— Я найду твоего отца… Мбеджане?..
— Мбеджане! — Сангане счастливо улыбнулся тому, что она запомнила имя.
— И передам ему твое послание.
— Идите с миром, маленькая леди. — Сантен сжала его руку, забрала свой саквояж и вместе с Анной поспешила приступить к своим новым обязанностям.
Погрузка продолжалась всю ночь, и лишь после ее завершения, незадолго до рассвета, женщины освободились и попытались найти выделенное им помещение.
Старший офицер медицинской службы оказался хмуролицым майором; было очевидно, что ему «сверху» о них неофициально сообщили.
— Где вы были? — строго спросил он, когда Сантен явилась к нему с докладом в каюту. — Я жду вас с середины вчерашнего дня. Мы отходим через два часа.
— Я помогала доктору Соломону и нахожусь здесь сегодня с полудня на третьей палубе.
— Вы должны были сразу доложить мне о своем прибытии, — холодно произнес майор. — Вы не можете просто бродить по судну там, где вам заблагорассудится. Я несу ответственность перед генералом… — но тут он заставил себя замолчать и сменил тон. — Кроме того, третья палуба — для прочих чинов.
— Pardon? — Благодаря практике Сантен стала говорить и понимать по-английски неизмеримо лучше, но смысл многих выражений все еще ускользал от нее.
— Для других чинов, то есть не для офицеров. Отныне и впредь вы будете работать только с офицерами. На нижние палубы вам вход запрещен… запрещен, — повторил медленно, словно его собеседница была недоразвитым ребенком. — Я понятно изъясняюсь?
Сантен устала, к тому же не привыкла к подобному обращению.
— Те люди внизу испытывают боль точно так же сильно, как и офицеры, — гневно ответила она. — Они истекают кровью и умирают точно так же, как и офицеры.
Майор моргнул и откинулся на спинку стула. У него была дочь такого же возраста, как эта французская потаскушка, но она никогда бы не осмелилась так отвечать ему.
— Теперь я понимаю, молодая леди, что хлопот с вами не оберешься, — угрожающе произнес он. — Мне сразу не понравилась затея с пребыванием женщин на борту, я знал, что это приведет к неприятностям. А теперь послушайте меня. Располагаться вы будете в каюте прямо напротив моей. Вы доложите о своем прибытии доктору Стюарту и станете работать в соответствии с его распоряжениями. Питаться будете в офицерской столовой, а вход на нижние палубы вам воспрещается. Я ожидаю от вас, что вы будете вести себя с абсолютным и постоянным соблюдением всех приличий, и вы можете быть уверены, что я стану очень внимательно наблюдать за вами.
После подобного сурового вступления помещение, выделенное им с Анной, показалось восхитительным сюрпризом, и Сантен заподозрила, что и к этому приложил руку генерал Шон Кортни. В их распоряжении оказалась каюта-люкс, которая до войны стоила бы двести гиней; там были кровати, а не койки, маленькая гостиная с диваном, и креслами, и письменным столом, собственные душ и туалет. Все это со вкусом обставлено и отделано в осенних тонах.
Сантен попрыгала на кровати, а потом упала спиной на подушки и блаженно вздохнула.
— Анна, я слишком устала, чтобы раздеваться.
— Переодеться в ночную сорочку, — скомандовала та. — И не забудь почистить зубы.
Их разбудили звонки тревоги, звуки свистков на трапе и сильный стук в дверь каюты. Корабль шел, вибрируя и зарываясь носом в волны.
После первых минут паники они узнали от своего стюарда, что на судне объявлена учебная тревога. Спешно облачившись в громоздкие спасательные жилеты, с толпой людей вышли на верхнюю палубу и нашли свою спасательную шлюпку.
Судно только что миновало мол и выходило в Ла-Манш. Утро было серое и туманное, ветер хлестал в лицо и шумел в ушах, поэтому отбой тревоги и завтрак в столовой первого класса, превращенной в офицерскую кают-компанию для ходячих раненых, были встречены общим одобрительным бормотанием.
Появление Сантен вызвало светский переполох. Немногие предполагали, что на борту корабля находится хорошенькая девушка, присутствующим было трудно скрыть восторг. Последовала торговля из-за мест, но пока капитан находился на мостике, первый помощник воспользовался своим положением, и Сантен оказалась справа от него в окружении дюжины внимательных и проявлявших заботу и стремление угодить джентльменов, а напротив усадили Анну, сердито глядевшую, словно сторожевой пес.
Офицеры судна все были британцами, а пациенты из колоний. Вокруг Сантен сидели потерявший кисть капитан австралийского легкового кавалерийского полка, двое новозеландцев, один — с пиратского вида черной повязкой на месте отсутствующего глаза, у другого — деревянная нога, как у Длинного Джона Сильвера, молодой родезиец по имени Джонатан Баллантайн, награжденный Военным Крестом за участие в битве на Сомме и заплативший за это тем, что получил пулеметную очередь в живот, а также другие добивавшиеся успеха молодые люди, большинство из которых были калеками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
«Я пошлю ему эту умную цветущую девушку и ее нерожденного ребенка. — От этого решения Шон испытал наплыв облегчения. — Наконец, я смогу хоть немного воздать ему за все, что я с ним сделал. Я пошлю ему в качестве частичной платы моего собственного внука; внука, которого мне так хотелось бы считать лишь своим».
Он отвернулся от карты и быстро пошел, хромая, туда, где ждала девушка.
Она поднялась навстречу и стояла тихо, скромно сложив перед собой руки. Шон увидел в глазах беспокойство и боязнь быть отвергнутой, нижняя губа дрожала.
Генерал закрыл за собой дверь, подошел к Сантен, взял маленькие руки в свои громадные лапы, покрытые волосами, и, наклонившись, нежно поцеловал. Борода оцарапала ее нежную щеку, но она расплакалась от облегчения и обхватила его обеими руками.
— Прости, дорогая. Ты застала меня врасплох. Мне просто нужно было привыкнуть к мысли. — Шон прижал ее к себе, но очень осторожно, ибо таинство беременности принадлежало к тем немногим вещам, которые внушали Шону Кортни страх и благоговение. Потом усадил обратно на стул.
— Могу я поехать в Африку? — Сантен улыбалась, хотя слезы еще дрожали в уголках глаз.
— Да, конечно, теперь это твой дом, ибо, насколько я понимаю, ты — жена Майкла. И твое место — в Африке.
— Я так счастлива, — сказала она тихо, но это было больше, чем просто счастье. Это было громадное чувство уверенности и защищенности; аура мощи и силы этого человека теперь надежно охраняла ее.
«Ты — жена Майкла», — так он сказал. Признал то, во что она сама верила, и каким-то образом его поддержка сделала эту веру реальностью.
— Вот что я собираюсь сделать. Германские подводные лодки сеют такую панику. Плавание на одном из госпитальных кораблей Красного Креста, которые выходят непосредственно из французских портов на Ла-Манше, будет самым безопасным способом доставки тебя домой.
— Анна… — быстро вмешалась Сантен.
— Да, конечно, она должна поехать с тобой. Я это тоже устрою. Вы обе добровольно будете выполнять обязанности сестер милосердия, и, боюсь, вам придется отработать свой проезд.
Сантен с готовностью закивала.
— Отец Майкла, мой брат, Гаррик Кортни…
— Да-да! Майкл мне все о нем рассказал. Он великий герой, получил в награду крест английской королевы Виктории за свою храбрость в битве против зулусов, — взволнованно прервала его Сантен, — и еще ученый, который пишет книги по истории.
Шон моргал, слушая описание бедняги Гарри, но оно, конечно же, было фактически правильным.
— Он также добрый и нежный человек, вдовец, который только что потерял единственного сына… — Почти телепатическое взаимопонимание установилось между ними; хотя Сантен знала правду, отныне о Майкле она всегда будет говорить как о сыне Гарри Кортни. — Майкл был всей его жизнью, ты и я знаем, каково ему переносить эту потерю.
Глаза Сантен засверкали непролившимися слезами, и она закусила нижнюю губу, горячо кивая.
— Я дам ему телеграмму. Он будет встречать тебя в Кейптауне, прямо в порту. Я дам тебе письмо для него. Ты можешь быть уверена в его радушном приеме и его защите, как твоей, так и ребенка Майкла.
— Сына Майкла, — твердо произнесла Сантен, а затем неуверенно спросила: — Но я ведь и с вами буду видеться, генерал, иногда?
— Часто, — заверил ее Шон, наклоняясь вперед, чтобы нежно похлопать по руке. — Возможно, даже чаще, чем тебе будет хотеться.
После этого все произошло очень быстро; Сантен скоро поняла, что с Шоном Кортни так всегда и бывало.
Она оставалась в монастыре еще пять дней, но за это время германский прорыв у Морт Омм был остановлен в суровом кровавом сражении. Как только линию фронта стабилизировали и укрепили, у генерала ежедневно находилось несколько часов, которые он проводил с ней.
Они вместе ужинали каждый вечер, и Шон с добродушным терпением отвечал на бесконечные вопросы об Африке, ее народах и животных, о семье Кортни. В основном говорили по-английски, но, затрудняясь в подборе нужного слова, Сантен незаметно для себя переходила на фламандский. В конце ужина она обычно готовила и зажигала ему сигару, а затем устраивалась рядом, продолжая разговаривать до тех пор, пока Анна не приходила за ней или Шона не вызывали на командный пункт. Тогда подходила к нему и так по-детски наивно подставляла лицо для поцелуя, что Шон обнаружил, что страшится приближающегося часа отъезда.
Джон Пирс принес им с Анной форму сестер милосердия. Белые головные уборы в виде покрывала и белый передник с перекрестными лямками надевались поверх голубовато-серых платьев. Женщины подогнали одежду по себе, придав мешковатым, бесформенным нарядам налет чего-то во французском стиле.
Вскоре настало время уезжать. Сангане погрузил их скудный багаж в «роллс-ройс», а Шон Кортни прошел с ними по крытой галерее, неприветливый и суровый, страдая перед расставанием.
— Присматривай за ней, — приказал он Анне, но та сердито поглядела на него, справедливо гневаясь по поводу этого необоснованного совета.
— Я буду встречать вас в порту, когда вы вернетесь домой, — пообещала Сантен. Шон нахмурился от смущения и удовольствия, когда она, поднявшись на цыпочки, поцеловала его в присутствии подчиненных. Он смотрел, как девушка машет ему через заднее стекло отъезжающего «роллс-ройса», затем очнулся и обрушился на своих офицеров.
— Так, джентльмены, что это мы все рты разинули? Мы ведь здесь сражаемся, а не проводим чертов пикник для учеников воскресной школы!
И затопал обратно по галерее, злясь на себя за то, что уже так болезненно ощущает отсутствие девушки.
Раньше судно «Протеа Касл» было почтовым и принадлежало компании «Юнион Касл Лайн». Этот быстроходный трехтрубный пассажирский лайнер следовал по маршруту от мыса Доброй Надежды до Саутгемптона, прежде чем превратился в судно-госпиталь, перекрашенное в снежно-белый цвет, с алыми крестами на бортах и трубах.
Судно стояло у причала внутренней гавани Кале, принимая на борт пассажиров, направлявшихся на юг, но эти пассажиры разительно отличались от всех тех элегантных богатых путешественников, имена которых заполняли довоенные списки. Пять железнодорожных вагонов были переведены на ветку, ведущую к порту, и поток несчастных людей из вагонов двигался через причал к лайнеру, поднимаясь на борт по носовому и кормовому трапам.
Эти уже никчемные остатки тех, кого собрали с полей сражений, были забракованы медицинской комиссией как непригодные настолько, что их даже нельзя в достаточной степени залатать, чтобы накормить вечно голодного Ваала Британского экспедиционного корпуса.
На юг плыли тысяча двести человек, а на обратном пути на север «Протеа Касл» собирались перекрасить в защитный цвет обычных транспортов, чтобы перевезти на временное пребывание в аду окопов Северной Франции очередную партию рвущихся в бой здоровых молодых людей.
Сантен стояла у «роллс-ройса» на пристани и во все глаза в смятении смотрела на этот загубленный легион, поднимающийся на борт. Здесь были солдаты без руки или ноги, причем более везучим конечности отняли ниже колена или локтя. Они, раскачиваясь, шли через причал на костылях или с аккуратно приколотым рукавом мундира. Были и слепые, которых вели товарищи, и люди с поврежденным позвоночником — их завозили на борт на каталках, и жертвы отравлений боевыми отравляющими веществами, которым хлоргаз сжег слизистую оболочку носа и горла. Были и контуженные, судорожно подергивавшиеся и неудержимо закатывавшие глаза, и обожженные, с чудовищными розовыми блестящими участками рубцующихся тканей, настолько уменьшившихся, что руки и ноги оказались в согнутом положении, а обезображенные головы — притянутыми к груди.
— Ты можешь нам тут помочь, дорогуша. — Один из санитаров обратил внимание на ее униформу, и Сантен вышла из оцепенения. Она быстро обернулась к водителю-зулусу.
— Я найду твоего отца… Мбеджане?..
— Мбеджане! — Сангане счастливо улыбнулся тому, что она запомнила имя.
— И передам ему твое послание.
— Идите с миром, маленькая леди. — Сантен сжала его руку, забрала свой саквояж и вместе с Анной поспешила приступить к своим новым обязанностям.
Погрузка продолжалась всю ночь, и лишь после ее завершения, незадолго до рассвета, женщины освободились и попытались найти выделенное им помещение.
Старший офицер медицинской службы оказался хмуролицым майором; было очевидно, что ему «сверху» о них неофициально сообщили.
— Где вы были? — строго спросил он, когда Сантен явилась к нему с докладом в каюту. — Я жду вас с середины вчерашнего дня. Мы отходим через два часа.
— Я помогала доктору Соломону и нахожусь здесь сегодня с полудня на третьей палубе.
— Вы должны были сразу доложить мне о своем прибытии, — холодно произнес майор. — Вы не можете просто бродить по судну там, где вам заблагорассудится. Я несу ответственность перед генералом… — но тут он заставил себя замолчать и сменил тон. — Кроме того, третья палуба — для прочих чинов.
— Pardon? — Благодаря практике Сантен стала говорить и понимать по-английски неизмеримо лучше, но смысл многих выражений все еще ускользал от нее.
— Для других чинов, то есть не для офицеров. Отныне и впредь вы будете работать только с офицерами. На нижние палубы вам вход запрещен… запрещен, — повторил медленно, словно его собеседница была недоразвитым ребенком. — Я понятно изъясняюсь?
Сантен устала, к тому же не привыкла к подобному обращению.
— Те люди внизу испытывают боль точно так же сильно, как и офицеры, — гневно ответила она. — Они истекают кровью и умирают точно так же, как и офицеры.
Майор моргнул и откинулся на спинку стула. У него была дочь такого же возраста, как эта французская потаскушка, но она никогда бы не осмелилась так отвечать ему.
— Теперь я понимаю, молодая леди, что хлопот с вами не оберешься, — угрожающе произнес он. — Мне сразу не понравилась затея с пребыванием женщин на борту, я знал, что это приведет к неприятностям. А теперь послушайте меня. Располагаться вы будете в каюте прямо напротив моей. Вы доложите о своем прибытии доктору Стюарту и станете работать в соответствии с его распоряжениями. Питаться будете в офицерской столовой, а вход на нижние палубы вам воспрещается. Я ожидаю от вас, что вы будете вести себя с абсолютным и постоянным соблюдением всех приличий, и вы можете быть уверены, что я стану очень внимательно наблюдать за вами.
После подобного сурового вступления помещение, выделенное им с Анной, показалось восхитительным сюрпризом, и Сантен заподозрила, что и к этому приложил руку генерал Шон Кортни. В их распоряжении оказалась каюта-люкс, которая до войны стоила бы двести гиней; там были кровати, а не койки, маленькая гостиная с диваном, и креслами, и письменным столом, собственные душ и туалет. Все это со вкусом обставлено и отделано в осенних тонах.
Сантен попрыгала на кровати, а потом упала спиной на подушки и блаженно вздохнула.
— Анна, я слишком устала, чтобы раздеваться.
— Переодеться в ночную сорочку, — скомандовала та. — И не забудь почистить зубы.
Их разбудили звонки тревоги, звуки свистков на трапе и сильный стук в дверь каюты. Корабль шел, вибрируя и зарываясь носом в волны.
После первых минут паники они узнали от своего стюарда, что на судне объявлена учебная тревога. Спешно облачившись в громоздкие спасательные жилеты, с толпой людей вышли на верхнюю палубу и нашли свою спасательную шлюпку.
Судно только что миновало мол и выходило в Ла-Манш. Утро было серое и туманное, ветер хлестал в лицо и шумел в ушах, поэтому отбой тревоги и завтрак в столовой первого класса, превращенной в офицерскую кают-компанию для ходячих раненых, были встречены общим одобрительным бормотанием.
Появление Сантен вызвало светский переполох. Немногие предполагали, что на борту корабля находится хорошенькая девушка, присутствующим было трудно скрыть восторг. Последовала торговля из-за мест, но пока капитан находился на мостике, первый помощник воспользовался своим положением, и Сантен оказалась справа от него в окружении дюжины внимательных и проявлявших заботу и стремление угодить джентльменов, а напротив усадили Анну, сердито глядевшую, словно сторожевой пес.
Офицеры судна все были британцами, а пациенты из колоний. Вокруг Сантен сидели потерявший кисть капитан австралийского легкового кавалерийского полка, двое новозеландцев, один — с пиратского вида черной повязкой на месте отсутствующего глаза, у другого — деревянная нога, как у Длинного Джона Сильвера, молодой родезиец по имени Джонатан Баллантайн, награжденный Военным Крестом за участие в битве на Сомме и заплативший за это тем, что получил пулеметную очередь в живот, а также другие добивавшиеся успеха молодые люди, большинство из которых были калеками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89