Слова Лотара, произнесенные с какой-то будничной прямолинейностью, вернули ее в реальность, в эту хижину. Пока Сантен смотрела на него, чувствовала, как краска стыда заливает ей лицо. Щеки запылали, когда она представила, что эти тонкие пальцы касались мест, которых до этого касался лишь один-единственный мужчина. Захотелось спрятаться при мысли, что довелось увидеть желтым пронзительным глазам незнакомца.
Сантен сгорала от смущения, а потом — невероятно, но это было так — ее обуяло дикое и бесстыдное возбуждение, от которого перехватило дыхание. Опустив глаза, она отвернулась, чтобы Лотар не увидел ее пунцовых щек.
А тот, казалось, совсем не замечал ни смущения, ни заалевших щек.
— Ну, давай, солдат, покажем маме, что мы теперь умеем делать, — произнес он, сажая Шаса к себе на колени и протягивая малышу ложку с едой.
— Ам, ам, — зачмокал губами малыш, открывая широко рот навстречу каждой протянутой ложке.
— Вы ему нравитесь.
— Ну да, мы с ним друзья, — признался Лотар, вытирая влажной салфеткой размазанную по всему лицу Шаса кашу.
— Вы умеете хорошо обращаться с детьми, — прошептала Сантен, заметив в золотистых глазах тень глубоко затаенной боли.
— Однажды у меня был сын, — сказал Лотар, усадив Шаса с ней на кровать, забрал грязную ложку и пустой котелок и направился к выходу.
— Где сейчас ваш сын? — мягко спросила она. Помедлив секунду в проходе, он обернулся и тихо ответил:
— Мой сын умер.
Сантен страстно нуждалась в любви. Она так жутко изголодалась по ней в одиночестве, что, казалось, этот голод невозможно утолить даже теми продолжительными, неспешными беседами под тентом рядом с фургоном, когда они болтали, уложив Шаса между собой, в течение всех самых жарких часов томительного африканского дня.
Больше всего говорили о вещах, особенно увлекавших ее, — о музыке и книгах. Хотя Лотар предпочитал Гете Виктору Гюго, а Вагнера Верди, эти различия делали их споры еще более оживленными и нравились обоим. Сантен поняла, что его знания и образованность намного превосходили ее собственные, но странным образом не обижалась. Это просто подстегивало и заставляло вслушиваться еще внимательнее. Голос у него был восхитительный: после пощелкиваний и присвистов языка бушменов Сантен могла подолгу слушать его мелодику и ритм и думать, что этот язык и этот голос и есть сама музыка.
— Спойте нам! — попросила она, когда исчерпали очередную тему. — И Шаса, и я требуем этого.
— Ваш покорный слуга, конечно! — улыбнулся Лотар, насмешливо кланяясь, а потом долго пел им.
«Забери цыпленка, а курица сама за тобой». Сантен вспомнила поговорку, которую любила повторять Анна. Когда она наблюдала, как Лотар катает на плечах Шаса, расхаживая с ним по лагерю, то поняла смысл этого простого изречения, ибо не только глазами, но и сердцем следила за ними!
Поначалу ее пронизывала боль от обиды, когда Шаса бросался навстречу Лотару с криками «Па! Па!». Это обращение должно было принадлежать одному Мишелю, и никому другому. А потом, с сжавшимся сердцем вспоминала, что Мишель лежит на кладбище в Морт Омм.
И стала улыбаться. Первые попытки Шаса пойти самостоятельно заканчивались плачевно, он неизменно шлепался на землю, а после этого с ревом полз к Лотару, ища утешения. Именно нежность и мягкость Лотара по отношению к сыну распаляли ее собственные нежные чувства к нему и толкали к этому человеку, под красивой внешностью которого она успела разглядеть характер твердый и даже жестокий. Сантен не могла не заметить, с каким страхом и подобострастием относились к нему его люди, которым и жестокости, и суровости самим было не занимать.
Лишь однажды ей пришлось быть свидетельницей холодной и убийственной ярости Лотара, которая напугала ее ничуть не меньше, чем того человека, на которого была обращена. Варк Яан, сморщенный желтый готтентот, без всякого злого умысла и в полном неведении надел на охотничью лошадь Лотара седло, которое было ей маловато, и растер бедному животному кожу на спине чуть не до кости. Ударом кулака по голове Лотар сбил Варк Яана с ног и исполосовал ему спину, сорвав клочья рубашки и кожи своей страшной плетью — пятифунтовым кнутом, сделанным из полосок шкуры гиппопотама, и оставил беднягу лежать на земле без сознания в луже крови.
Такая жестокость потрясла и испугала Сантен, видевшую всю жуткую сцену от начала до конца из-под тента, где лежала. Потом, позже, когда она осталась одна у себя в хижине, впечатление от увиденного несколько стерлось, а на его место пришло странное возбуждение, от которого внутри все зажглось огнем.
«Он очень опасен. Опасен и жесток».
Сантен дрожала и не могла заснуть. Лежала и слушала дыхание в хижине рядом и думала о том, как он раздевал ее и дотрагивался, пока она была без сознания. Все внутри напряглось и звенело от этих дум, и Сантен краснела в темноте.
Наперекор ужасным ожиданиям на следующий день Лотар был нежным и внимательным, когда придерживал ее воспаленную и отекшую ногу у себя на колене и выдергивал нитки из шва. От них на коже оставались темные вдавленные следы. Он наклонился, чтобы понюхать рану.
— Рана теперь чистая. Краснота сохранялась, потому что организму хотелось побыстрее отделаться от этих ниток. Теперь заживет очень быстро.
И оказался прав: через два дня Сантен с помощью костылей, которые он смастерил для нее, уже смогла вырваться из своего укрытия.
— Ноги меня совсем не слушаются. Слабость такая, что я могу столько же, сколько Шаса.
— Скоро вы заново наберетесь сил. — Лотар положил ей руку на плечо, помогая удержать равновесие.
Она задрожала от этого прикосновения, надеясь, что он этого не заметил, и убрала руку.
Они остановились возле стреноженных лошадей. Сантен приласкала животных. Поглаживая их шелковистые морды, вспоминала столь дорогой ей запах.
— Я хочу снова скакать верхом.
— Анна Сток говорила, что вы отличная наездница, она рассказала мне, что у вас был жеребец, белый жеребец.
— Его звали Облако, — едва слышно проговорила Сантен, и слезы защипали глаза от нахлынувших опять воспоминаний. Она уткнулась в шею охотничьей лошади Лотара, не желая, чтобы видели ее слезы. — Мое белое облачко, он был таким красавцем, таким выносливым и быстроногим.
— Облако. — Лотар взял Сантен за руку. — Прекрасное имя. — И через мгновение добавил: — Скоро вы сможете сесть на лошадь снова. У нас впереди долгое путешествие. К месту, где ваш свекор и Анна Сток будут ждать вас.
Впервые за последнее время Сантен задумалась о том, что этой волшебной интерлюдии когда-нибудь наступит конец, и, отодвинувшись от лошади, посмотрела на Лотара. Она не хотела, чтобы этому наступил конец, она не хотела, чтобы Лотар покинул ее. Но скоро так и будет.
— Я устала. И не думаю, что быстро смогу сесть на лошадь.
В тот вечер Сантен сидела под тентом е книгой на коленях, притворяясь, что читает, а сама из-под прищуренных век наблюдала за Лотаром, который вдруг посмотрел на нее и улыбнулся с таким понимающим выражением в глазах, что она покраснела и в смущении отвернулась.
— Я пишу полковнику Кортни, — сказал он с улыбкой, сидя перед складным походным бюро и держа в руке перо. — Я отправляю завтра нарочного в Виндхук, на дорогу туда у него уйдет две недели, две недели обратно. Я сообщаю полковнику, когда и где сможем встретиться, и назначаю встречу на 19 число следующего месяца.
«Так быстро?» — хотелось сказать Сантен, но вместо этого она лишь молча кивнула головой.
— Я уверен, что вам не терпится быть вместе с вашей семьей, но не думаю, что мы сможем встретить их раньше.
— Я понимаю.
— Однако я буду счастлив отправить с тем же нарочным любое письмо, какое вам, возможно, захочется написать.
— О, это было бы чудесно! Анна, дорогая Анна, она засуетится, как старая клуша.
Лотар поднялся из-за бюро.
— Пожалуйста, садитесь сюда и берите бумагу, какая вам нужна, мисс Кортни. Пока вы будете заняты письмом, мастер Шаса и я позаботимся об его ужине.
Удивительно, она вывела бумаге слова приветствия: «Моя дражайшая дорогая Анна!» — и не смогла придумать ничего дальше, ибо все обычные слова казались банальными и плоскими.
«Я воздаю благодарность Богу, что ты выжила в ту ужасную ночь, и с тех пор я каждый день думаю о тебе». Плотина прорвалась, и слова потекли из Сантен рекой.
— Нам понадобится тягловая лошадь, чтобы везти этот эпистолярный труд, — за спиной стоял Лотар; она изумилась, сообразив, что исписала мелким убористым почерком дюжину листов бумаги.
— Еще столько всего, что мне хотелось бы рассказать ей, но остальное подождет. — И, сложив листы бумаги, запечатала их восковой печатью, которую достала из маленького серебряного ящичка, прикрепленного на верху бюро, пока Лотар держал свечу.
— Странно. Я чуть не забыла, как держать в руке перо. Это было так давно.
— Вы никогда не рассказывали мне, что с вами случилось, как вы спаслись с тонущего судна, как сумели выжить в течение столь долгого времени и как оказались на сотни миль от берега, куда вас, должно быть, выбросило…
— Я не желаю об этом говорить, — резко оборвала его Сантен.
Перед взором возникли два крошечных, сморщенных, янтарного цвета лица, но она тут же подавила в себе непроходящее, ноющее чувство вины за то, что бросила их столь жестоко.
— Я не хочу даже думать об этом. Будьте столь любезны, не затрагивайте больше эту тему, сэр. — Она проговорила это колючим, строгим голосом.
— Конечно, миссис Кортни. — Он забрал два запечатанных конверта. — Если позволите, я отдам их сейчас Варк Яану, который отправится завтра до рассвета.
Лицо напряглось. Лотар выглядел обиженным и задетым.
Сантен наблюдала, как он подошел к костру, возле которого сидели слуги и слушали приглушенные голоса во время беседы с Варк Яаном.
Когда Лотар вернулся в хижину, она сделала вид, что целиком поглощена чтением, надеясь, что он прервет ее, но тот расположился за бюро и открыл свой журнал в кожаном переплете. Эти записи — ежевечерний ритуал. На сей раз скрип пера по бумаге задевал за живое, потому что внимание было сосредоточено на чем-то, а не на ней.
«У нас с ним осталось так мало времени, а он тратит его попусту».
Она громко захлопнула книгу, но он не поднял головы.
— Что вы пишете?
— Вы знаете, что я пишу, поскольку мы говорили об этом раньше, миссис Кортни.
— И что же, вы все-все записываете в ваш журнал?
— Почти все.
— Вы пишете обо мне?
Лотар отложил в сторону ручку и пристально посмотрел на нее. Она сконфузилась под прямым взглядом этих спокойных желтых глаз, но заставить себя извиниться не смогла.
— Вы совали нос в вещи, которые вас не касаются.
— Конечно.
— И что же вы написали обо мне в этом своем журнале?
— А вот теперь, мадам, вы хотите знать слишком много, — произнес он холодно, закрывая дневник и кладя его в один из ящиков бюро. — Если позволите, мне надо осмотреть лагерь.
Теперь она знала, что не может обращаться с ним так, как когда-то обращалась со своим отцом, а потом и с Мишелем. Лотар был очень гордым человеком. Он не позволит ей унижать его достоинство никоим образом, потому что этот мужчина всю свою жизнь боролся за право быть хозяином самому себе. Не разрешит ей воспользоваться своим необыкновенно рыцарским отношением к ней и к Шаса, не разрешит помыкать им.
Утром следующего дня Сантен поняла, что не находит себе места из-за его холодности и формального обращения, но потом стала злиться.
«Из-за такой пустячной размолвки он дуется, как избалованный ребенок. Ну, ладно, посмотрим, кто из нас умеет дуться дольше и сильнее».
К утру второго дня ее сердитость уступила место нахлынувшему чувству одиночества и тоски. Она вдруг обнаружила, что страстно жаждет увидеть от него улыбку, получать удовольствие от интересных бесед и услышать опять голос, который пел ей.
Сантен смотрела, как Шаса топает по лагерной площадке, повиснув у Лотара на руке, и бесконечно болтает с ним о чем-то, что было понятно только этим двоим. И внезапно поймала себя на том, что ревнует к Лотару собственного ребенка.
— Я сама покормлю Шаса, — холодно сообщила она. — Пора уже мне вернуться к моим обязанностям. Вам не нужно больше стеснять себя, сэр.
— Конечно, миссис Кортни.
Ей захотелось разреветься. «Пожалуйста, я очень сожалею», — чуть не слетело у нее с губ, но их обоюдная гордость превратилась в непреодолимую преграду.
Весь день она ждала возвращения его лошади, но издали доносились лишь звуки ружейных выстрелов. Лотар вернулся в лагерь, когда уже стемнело и они с Шаса были уже в кровати. Сантен лежала, прислушиваясь к голосам и звукам, когда тушу антилопы, застреленную Лотаром, стаскивали с его охотничьей лошади и вешали на разделочном столбе. Допоздна Лотар просидел у костра со своими людьми, до Сантен доносились отзвуки их громкого смеха, а она изо всех сил старалась заснуть.
Наконец услышала, как он прошел в хижину, стоявшую рядом с их жилищем, услышала плеск воды, когда он умывался из ведра у входа, шорох его одежды, а потом скрип кровати, пока он укладывался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89