Элинор улыбнулась. Ей было ясно, что за Адама она уцепилась не из страха и беспомощности – он был истинным избранником ее сердца. Время испытаний прошло. Теперь Элинор должна готовить свою невестку к ее новой роли в жизни.
– Дитя мое, – продолжала она, – надеюсь, что ты не обидишься, но если тебе суждено стать женой Адама, и земли Тарринга соединятся с Кемпом, и поскольку зять Адама – кузен короля, а великий маршал Англии – наш ближайший друг, ты станешь очень важной леди. Прости меня, если я скажу, что тебе еще многому нужно научиться.
– Я это прекрасно понимаю, – вздохнула Джиллиан. – Я изо всех сил старалась делать то, что Адам ожидал от меня, но не знала, как.
– Мало пользы от излишней скромности, – возразила Элинор. – Ты вроде бы достаточно хорошо справлялась с воинами и населением Тарринга.
– Ну, это оказалось легко, – ответила Джиллиан. – Мне достаточно было только сказать Олберику, что я хочу, чтобы все наказания и решения были точно такими же, как если бы Адам распорядился сам, и тогда он мне объяснял, что я должна сказать, и я говорила. И отец Поль рассказал мне, какие обычаи существуют в Тарринге. Они не знали, что я такая невежда, потому что я объяснила им, что во Франции все делается по-другому. Не знаю, правда ли это, но, полагаю, они этого тоже не знают.
– Очень умно, – одобрила Элинор. – Но будет время, когда Олберика и отца Поля не окажется под рукой, и тогда тебе не удастся воспользоваться этим приемом, когда Адам будет рядом с тобой.
– Но тогда мне и не понадобится… я хочу сказать, что Адам будет распоряжаться, если он будет там.
– Нет! – воскликнула Элинор. – Это твои земли, твои люди. Адам будет возле тебя, и, если тебе понадобится помощь, например, когда речь идет о мужской чести, он посоветует тебе. Но ты должна все время помнить, что ты знатная леди. Тебе действительно придется многому научиться. – Элинор взглянула в широко раскрытые испуганные глаза. – Это не значит, что ты должна все выучить сегодня. Мы будем продвигаться шаг за шагом.
Пока боевые машины выполняли свою работу, разрушая стены замка, остальным в Вике делать было нечего. У Адама было время перечитать каждое слово из писем Джиллиан и довести себя до нервного истощения, размышляя над воображаемым ее слабым здоровьем.
К счастью, вскоре поступили свежие новости, которые отвлекли его от мрачных мыслей. Иэн с радостью писал, что, хотя Беркхемпстед сдался после тяжелых боев, Людовик, по-видимому, достаточно насытился. Было заключено перемирие, и принц уже удалился в Лондон, предоставив армии добираться своим ходом.
«Это, – писал Иэн Элинор, – не слишком понравилось Арунделю, который был у нас здесь еще два раза. Он считает, что Людовику следовало остаться и отправить людей, чтобы они не могли нарушить перемирие. Ты понимаешь, что это неразумно, но мы очень довольны тем, что Арундель во всем видит ошибки принца. Не удивляйся, моя дорогая, если мы с Джеффри привезем его домой в качестве гостя. Передай Адаму, – продолжал он, – что ему нужно завершить свое дело в Вике как можно быстрее. Хотя, в общем-то, перемирие обычно не запрещает сеньору разбираться со своим мятежным кастеляном, случай леди Джиллиан довольно деликатный. Поскольку ее последний муж приносил присягу Людовику, с юридической точки зрения можно считать, что она является пленницей Адама, а не его вассалом, и, следовательно, захватывая Вик, Адам нарушает перемирие».
Там еще был исписан целый лист о любви, тоске и небольшие личные воспоминания, которые свидетельствовали о переполненном чувствами сердце Иэна. Элинор читала и счастливо вздыхала, но мысли ее вскоре перескочили на менее радостные вещи. Как ей передать сообщение Иэна Адаму? Она, конечно, могла написать сыну сама и отправить к нему личного гонца. Это избавило бы Джиллиан от лишней боли, но правильно ли будет избавлять ее? Явно пришло время очередного испытания. Способна ли Джиллиан настолько закалить себя, чтобы послать сообщение, которое ввергнет ее возлюбленного в активные сражения?
Элинор прикусила губу. Джиллиан была прелестной. Именно такую девушку она выбрала бы себе в невестки, если бы ей поручили избрать жену для Адама. Она была сообразительной, как Джоанна, но не столь упряма, с таким же сильным характером, но более добродушным. Элинор уже успела полюбить ее, и ей было тяжело причинять боль тем, кого она любила, особенно этой нежной Джиллиан. Ей казалось маловероятным, что с Адамом могло что-то случиться во время этой кампании, но всякое бывает. Если именно Джиллиан придется сообщить ему, что он должен начинать штурм, а он по какой-нибудь злой и нелепой случайности погибнет… Элинор закрыла глаза, глубоко вздохнула, чтобы снять напряжение в груди и горле. Дело должно быть сделано. И нет легкого пути пройти через это. Она встала и спустилась в зал, где, как она знала, найдет одиноко сидящую Джиллиан, поскольку Джоанна тоже получила письмо и теперь сидела в своей спальне, впитывая излияния своего мужа.
– У меня для тебя трудная работа, любовь моя, – сказала Элинор.
Джиллиан оторвала глаза от вышивания и улыбнулась.
– Только не говорите мне, что все еще боитесь за мое слабое здоровье, – шутливо предупредила она.
– Нет, я боюсь за твое нежное сердце. Послушай, – и Элинор перечитала ей выдержку из письма Иэна. Радостное и шутливое выражение исчезло с лица Джиллиан, глаза ее расширились и засверкали.
– Это действительно мой долг, мадам, сообщить Адаму, что он должен начать сражение, не успев подготовиться?
– Он не будет действовать неподготовленным, радость моя, – успокоила ее Элинор. – Адам слишком хороший военачальник, чтобы подвергать опасности своих людей и успех всего предприятия торопливым, плохо подготовленным штурмом. Просто он удвоит свои усилия, чтобы быть готовым.
Светло-карие глаза Элинор встретились с кроткими бархатными глазами своей будущей невестки и, не выдержав, опустились. Слезы переполнили глаза Джиллиан и покатились по щекам. Джиллиан знала, что то, что говорила Элинор, было лишь надеждой, а не убежденностью. Никто из них не верил, что Адам мог еще сильнее торопиться с подготовкой к штурму. Да, он не раз писал: «Я скучаю по тебе. Мне кажется, ни одна стена никогда не была такой упрямой». Джиллиан не сомневалась, что Адам и так уже делал все, что мог. Элинор подошла ближе и погладила Джиллиан по щеке.
– Бедное дитя, – вздохнула она, – тебе не обязательно писать об этом. Я сама напишу. Может быть, мне не следовало говорить тебе об этом, но, Джиллиан, любимая, это будет твоя жизнь. Ты должна знать и принять ее. На этот раз я могу тебя немного прикрыть…
Голос Элинор дрогнул. Джиллиан отрицательно покачала головой. Губы Элинор сжались. Если это упрямое отрицание означало, что Адаму вообще не нужно сообщать о предупреждении Иэна, то Джиллиан не научилась понимать мужчин. Но Джиллиан отложила иголку и вытерла глаза.
– Адам ведь ожидает от меня, что я должна быть способна писать о таких вещах, не так ли? Если я не справлюсь с этим делом, он… он, может быть, и будет любить меня по-прежнему, но не будет доверять мне, как лорд Иэн доверяет вам, а лорд Джеффри – Джоанне. Разве не так?
– Да, дитя мое, именно так.
– Тогда я сразу же напишу ему… И могу ли я попросить вас одолжить мне гонца, или я должна…
– Конечно, можешь. Гонец в твоем распоряжении, как только письмо будет готово.
22
Седрик Саутфорд, сын человека, который вслед за первым мужем Элинор изъездил весь Уэльс вдоль и поперек, передавая сообщения, доставил письмо Джиллиан Адаму. Тот взволнованно сломал печать, зная, что Джиллиан не стала бы писать, пока не прибыл гонец с его собственным письмом к ней, если бы не случилось что-то важное. Естественно, новости обрадовали его, и он отправился передать их сэру Ричарду. Был созван военный совет, где всем сообщили о перемирии и об отношениях Арунделя с принцем Людовиком.
Только после того, как был согласован план штурма замка и Адам вернулся в свою палатку и перечитал письмо, он заметил нечто странное. Почерк был Джиллиан. Адам в этом не сомневался. Однако в словах сквозила некоторая натянутость, какой прежде не случалось в ее письмах. Те письма были написаны безыскусно, как она говорила, и слова любви перемежались новостями и рассказами о повседневных событиях. Это письмо… В нем не было ни одного любовного слова. Это заставило Адама вникнуть поглубже в содержание, и глаза его стали пустыми и холодными.
Поскольку для его матери и сестры сообщать такую информацию было самым обыденным делом, Адам не сразу сообразил, насколько это непохоже на Джиллиан. Почему она вдруг так настаивает на том, чтобы он поскорее захватил Вик, если до сих пор вообще противилась этой идее? Правда, в то последнее утро она сказала, что противилась только потому, что не хотела разлучаться с ним, она говорила об этом и накануне вечером, но это была не вся правда. Джиллиан таила какую-то причину, в которой она не хотела признаваться, желать того, чтобы Вик оставался в руках Мэттью. Тогда к чему же это письмо?
Адам сжал зубы. Джиллиан вынудили написать. Именно поэтому слова звучали, как не ее, и поэтому не было и речи о любви. Элинор каким-то образом заставила Джиллиан написать это письмо. Глаза Адама сверкнули в ярости, и он вскочил, словно намереваясь мчаться домой, чтобы сразиться с матерью и защитить Джиллиан. Это движение было импульсивным, и он тут же остыл. Адам знал, что Элинор не могла быть бессмысленно жестокой. Возможно, это стало средством убедить Джиллиан, чтобы она навсегда порвала с партией Людовика.
Каковы бы ни были резоны Элинор, Адаму это не могло понравиться. Он не мог допустить и мысли, чтобы Джиллиан заставили сделать что-нибудь против ее воли. Он не мог допустить, чтобы Джиллиан была несчастной. Он снова встал, движимый желанием броситься к Джиллиан, утешить ее, уверить… Боже правый, уверить, в чем? Что он не возьмет Вик?
Изрыгая проклятия и изнывая от сердечной муки, Адам вышел из палатки и принялся осматривать лагерь, чтобы удостовериться, что подготовка идет со всей возможной скоростью и секретностью. Физическое упражнение облегчило напряжение его души, но не уменьшило желания вернуться в Роузлинд. Он возьмет Вик завтра же, решил он. Тогда уже будет слишком поздно, чтобы поколебать его решимость, и он сможет вернуться к Джиллиан со спокойной душой. Несколько раз холодный червячок беспокойства начинал точить его, когда ему приходило в голову, что Джиллиан, не сумев подчинить его любовью, встретит его холодно. Он не позволил бы этим сомнениям остановить его, но не мог и написать ей обычное письмо. Он дважды начинал его, однако в голову не лезло ничего, кроме сердитых слов о том, что, если она любит его, то должна также любить его друзей и поддерживать его политические интересы. Он вскоре понял, что те же слова можно обернуть и против него самого – разве не может и она заявить, что, раз он любит ее, он должен любить Людовика и французов, и, отложив бумагу в сторону, не написал вообще ничего.
После полуночи стало легче, так как появилось много работы. Воины с вымазанными сажей лицами и доспехами тихо перетаскивали штурмовые лестницы в ров, окружавший замок. Некоторые из них сползали вниз, осторожно нащупывая путь ногами. Луны, которая могла не только помочь им, но и выдать часовым на стенах, не было. То и дело камешек выскакивал из-под ноги, или человек поскальзывался. Когда это случалось, все замирали, задерживая дыхание. Один раз часовой предостерегающе крикнул сверху и поднял факел повыше. Мерцающий свет не осветил ничего, со стен не заметили отчаянно застывших людей, которые даже глаза закрыли, чтобы случайно не сверкнул блик в их взволнованных зрачках.
Постепенно все лестницы были снесены вниз. Потом, соблюдая еще большую осторожность, воины принялись карабкаться по земляной насыпи, на которой и стояли каменные стены замка. Пройдя две трети пути, они остановились. Им подали основания лестниц, которые они принялись вкапывать, медленно и аккуратно ладонями рыхля и вычерпывая землю. К четырем часам утра лестницы были закреплены. Воины сидели на корточках рядом с ними, ежась в своих плащах, дыша на руки, чтобы согреть их, и проклиная про себя зиму. Разговаривать никто не смел – они даже дышать побаивались. Каждый знал, что судьба человека, который издаст звук и всполошит замок, будет гораздо хуже, чем быстрая смерть в бою.
Когда все было готово, войско по двое-трое двинулось к краю рва. Приказ действовать тихо оставался в силе, но теперь это уже не имело большого значения. Если часовые на стенах поднимут тревогу и созовут подмогу из замка, армии Адама было приказано прыгать в ров, помочь поднять лестницы и сразу же приступать к штурму. Говорить больше было не о чем. Все получили четкие указания накануне. Адам быстро двигался вдоль края рва, хлопая по плечу командира каждого из отрядов и отправляя в путь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
– Дитя мое, – продолжала она, – надеюсь, что ты не обидишься, но если тебе суждено стать женой Адама, и земли Тарринга соединятся с Кемпом, и поскольку зять Адама – кузен короля, а великий маршал Англии – наш ближайший друг, ты станешь очень важной леди. Прости меня, если я скажу, что тебе еще многому нужно научиться.
– Я это прекрасно понимаю, – вздохнула Джиллиан. – Я изо всех сил старалась делать то, что Адам ожидал от меня, но не знала, как.
– Мало пользы от излишней скромности, – возразила Элинор. – Ты вроде бы достаточно хорошо справлялась с воинами и населением Тарринга.
– Ну, это оказалось легко, – ответила Джиллиан. – Мне достаточно было только сказать Олберику, что я хочу, чтобы все наказания и решения были точно такими же, как если бы Адам распорядился сам, и тогда он мне объяснял, что я должна сказать, и я говорила. И отец Поль рассказал мне, какие обычаи существуют в Тарринге. Они не знали, что я такая невежда, потому что я объяснила им, что во Франции все делается по-другому. Не знаю, правда ли это, но, полагаю, они этого тоже не знают.
– Очень умно, – одобрила Элинор. – Но будет время, когда Олберика и отца Поля не окажется под рукой, и тогда тебе не удастся воспользоваться этим приемом, когда Адам будет рядом с тобой.
– Но тогда мне и не понадобится… я хочу сказать, что Адам будет распоряжаться, если он будет там.
– Нет! – воскликнула Элинор. – Это твои земли, твои люди. Адам будет возле тебя, и, если тебе понадобится помощь, например, когда речь идет о мужской чести, он посоветует тебе. Но ты должна все время помнить, что ты знатная леди. Тебе действительно придется многому научиться. – Элинор взглянула в широко раскрытые испуганные глаза. – Это не значит, что ты должна все выучить сегодня. Мы будем продвигаться шаг за шагом.
Пока боевые машины выполняли свою работу, разрушая стены замка, остальным в Вике делать было нечего. У Адама было время перечитать каждое слово из писем Джиллиан и довести себя до нервного истощения, размышляя над воображаемым ее слабым здоровьем.
К счастью, вскоре поступили свежие новости, которые отвлекли его от мрачных мыслей. Иэн с радостью писал, что, хотя Беркхемпстед сдался после тяжелых боев, Людовик, по-видимому, достаточно насытился. Было заключено перемирие, и принц уже удалился в Лондон, предоставив армии добираться своим ходом.
«Это, – писал Иэн Элинор, – не слишком понравилось Арунделю, который был у нас здесь еще два раза. Он считает, что Людовику следовало остаться и отправить людей, чтобы они не могли нарушить перемирие. Ты понимаешь, что это неразумно, но мы очень довольны тем, что Арундель во всем видит ошибки принца. Не удивляйся, моя дорогая, если мы с Джеффри привезем его домой в качестве гостя. Передай Адаму, – продолжал он, – что ему нужно завершить свое дело в Вике как можно быстрее. Хотя, в общем-то, перемирие обычно не запрещает сеньору разбираться со своим мятежным кастеляном, случай леди Джиллиан довольно деликатный. Поскольку ее последний муж приносил присягу Людовику, с юридической точки зрения можно считать, что она является пленницей Адама, а не его вассалом, и, следовательно, захватывая Вик, Адам нарушает перемирие».
Там еще был исписан целый лист о любви, тоске и небольшие личные воспоминания, которые свидетельствовали о переполненном чувствами сердце Иэна. Элинор читала и счастливо вздыхала, но мысли ее вскоре перескочили на менее радостные вещи. Как ей передать сообщение Иэна Адаму? Она, конечно, могла написать сыну сама и отправить к нему личного гонца. Это избавило бы Джиллиан от лишней боли, но правильно ли будет избавлять ее? Явно пришло время очередного испытания. Способна ли Джиллиан настолько закалить себя, чтобы послать сообщение, которое ввергнет ее возлюбленного в активные сражения?
Элинор прикусила губу. Джиллиан была прелестной. Именно такую девушку она выбрала бы себе в невестки, если бы ей поручили избрать жену для Адама. Она была сообразительной, как Джоанна, но не столь упряма, с таким же сильным характером, но более добродушным. Элинор уже успела полюбить ее, и ей было тяжело причинять боль тем, кого она любила, особенно этой нежной Джиллиан. Ей казалось маловероятным, что с Адамом могло что-то случиться во время этой кампании, но всякое бывает. Если именно Джиллиан придется сообщить ему, что он должен начинать штурм, а он по какой-нибудь злой и нелепой случайности погибнет… Элинор закрыла глаза, глубоко вздохнула, чтобы снять напряжение в груди и горле. Дело должно быть сделано. И нет легкого пути пройти через это. Она встала и спустилась в зал, где, как она знала, найдет одиноко сидящую Джиллиан, поскольку Джоанна тоже получила письмо и теперь сидела в своей спальне, впитывая излияния своего мужа.
– У меня для тебя трудная работа, любовь моя, – сказала Элинор.
Джиллиан оторвала глаза от вышивания и улыбнулась.
– Только не говорите мне, что все еще боитесь за мое слабое здоровье, – шутливо предупредила она.
– Нет, я боюсь за твое нежное сердце. Послушай, – и Элинор перечитала ей выдержку из письма Иэна. Радостное и шутливое выражение исчезло с лица Джиллиан, глаза ее расширились и засверкали.
– Это действительно мой долг, мадам, сообщить Адаму, что он должен начать сражение, не успев подготовиться?
– Он не будет действовать неподготовленным, радость моя, – успокоила ее Элинор. – Адам слишком хороший военачальник, чтобы подвергать опасности своих людей и успех всего предприятия торопливым, плохо подготовленным штурмом. Просто он удвоит свои усилия, чтобы быть готовым.
Светло-карие глаза Элинор встретились с кроткими бархатными глазами своей будущей невестки и, не выдержав, опустились. Слезы переполнили глаза Джиллиан и покатились по щекам. Джиллиан знала, что то, что говорила Элинор, было лишь надеждой, а не убежденностью. Никто из них не верил, что Адам мог еще сильнее торопиться с подготовкой к штурму. Да, он не раз писал: «Я скучаю по тебе. Мне кажется, ни одна стена никогда не была такой упрямой». Джиллиан не сомневалась, что Адам и так уже делал все, что мог. Элинор подошла ближе и погладила Джиллиан по щеке.
– Бедное дитя, – вздохнула она, – тебе не обязательно писать об этом. Я сама напишу. Может быть, мне не следовало говорить тебе об этом, но, Джиллиан, любимая, это будет твоя жизнь. Ты должна знать и принять ее. На этот раз я могу тебя немного прикрыть…
Голос Элинор дрогнул. Джиллиан отрицательно покачала головой. Губы Элинор сжались. Если это упрямое отрицание означало, что Адаму вообще не нужно сообщать о предупреждении Иэна, то Джиллиан не научилась понимать мужчин. Но Джиллиан отложила иголку и вытерла глаза.
– Адам ведь ожидает от меня, что я должна быть способна писать о таких вещах, не так ли? Если я не справлюсь с этим делом, он… он, может быть, и будет любить меня по-прежнему, но не будет доверять мне, как лорд Иэн доверяет вам, а лорд Джеффри – Джоанне. Разве не так?
– Да, дитя мое, именно так.
– Тогда я сразу же напишу ему… И могу ли я попросить вас одолжить мне гонца, или я должна…
– Конечно, можешь. Гонец в твоем распоряжении, как только письмо будет готово.
22
Седрик Саутфорд, сын человека, который вслед за первым мужем Элинор изъездил весь Уэльс вдоль и поперек, передавая сообщения, доставил письмо Джиллиан Адаму. Тот взволнованно сломал печать, зная, что Джиллиан не стала бы писать, пока не прибыл гонец с его собственным письмом к ней, если бы не случилось что-то важное. Естественно, новости обрадовали его, и он отправился передать их сэру Ричарду. Был созван военный совет, где всем сообщили о перемирии и об отношениях Арунделя с принцем Людовиком.
Только после того, как был согласован план штурма замка и Адам вернулся в свою палатку и перечитал письмо, он заметил нечто странное. Почерк был Джиллиан. Адам в этом не сомневался. Однако в словах сквозила некоторая натянутость, какой прежде не случалось в ее письмах. Те письма были написаны безыскусно, как она говорила, и слова любви перемежались новостями и рассказами о повседневных событиях. Это письмо… В нем не было ни одного любовного слова. Это заставило Адама вникнуть поглубже в содержание, и глаза его стали пустыми и холодными.
Поскольку для его матери и сестры сообщать такую информацию было самым обыденным делом, Адам не сразу сообразил, насколько это непохоже на Джиллиан. Почему она вдруг так настаивает на том, чтобы он поскорее захватил Вик, если до сих пор вообще противилась этой идее? Правда, в то последнее утро она сказала, что противилась только потому, что не хотела разлучаться с ним, она говорила об этом и накануне вечером, но это была не вся правда. Джиллиан таила какую-то причину, в которой она не хотела признаваться, желать того, чтобы Вик оставался в руках Мэттью. Тогда к чему же это письмо?
Адам сжал зубы. Джиллиан вынудили написать. Именно поэтому слова звучали, как не ее, и поэтому не было и речи о любви. Элинор каким-то образом заставила Джиллиан написать это письмо. Глаза Адама сверкнули в ярости, и он вскочил, словно намереваясь мчаться домой, чтобы сразиться с матерью и защитить Джиллиан. Это движение было импульсивным, и он тут же остыл. Адам знал, что Элинор не могла быть бессмысленно жестокой. Возможно, это стало средством убедить Джиллиан, чтобы она навсегда порвала с партией Людовика.
Каковы бы ни были резоны Элинор, Адаму это не могло понравиться. Он не мог допустить и мысли, чтобы Джиллиан заставили сделать что-нибудь против ее воли. Он не мог допустить, чтобы Джиллиан была несчастной. Он снова встал, движимый желанием броситься к Джиллиан, утешить ее, уверить… Боже правый, уверить, в чем? Что он не возьмет Вик?
Изрыгая проклятия и изнывая от сердечной муки, Адам вышел из палатки и принялся осматривать лагерь, чтобы удостовериться, что подготовка идет со всей возможной скоростью и секретностью. Физическое упражнение облегчило напряжение его души, но не уменьшило желания вернуться в Роузлинд. Он возьмет Вик завтра же, решил он. Тогда уже будет слишком поздно, чтобы поколебать его решимость, и он сможет вернуться к Джиллиан со спокойной душой. Несколько раз холодный червячок беспокойства начинал точить его, когда ему приходило в голову, что Джиллиан, не сумев подчинить его любовью, встретит его холодно. Он не позволил бы этим сомнениям остановить его, но не мог и написать ей обычное письмо. Он дважды начинал его, однако в голову не лезло ничего, кроме сердитых слов о том, что, если она любит его, то должна также любить его друзей и поддерживать его политические интересы. Он вскоре понял, что те же слова можно обернуть и против него самого – разве не может и она заявить, что, раз он любит ее, он должен любить Людовика и французов, и, отложив бумагу в сторону, не написал вообще ничего.
После полуночи стало легче, так как появилось много работы. Воины с вымазанными сажей лицами и доспехами тихо перетаскивали штурмовые лестницы в ров, окружавший замок. Некоторые из них сползали вниз, осторожно нащупывая путь ногами. Луны, которая могла не только помочь им, но и выдать часовым на стенах, не было. То и дело камешек выскакивал из-под ноги, или человек поскальзывался. Когда это случалось, все замирали, задерживая дыхание. Один раз часовой предостерегающе крикнул сверху и поднял факел повыше. Мерцающий свет не осветил ничего, со стен не заметили отчаянно застывших людей, которые даже глаза закрыли, чтобы случайно не сверкнул блик в их взволнованных зрачках.
Постепенно все лестницы были снесены вниз. Потом, соблюдая еще большую осторожность, воины принялись карабкаться по земляной насыпи, на которой и стояли каменные стены замка. Пройдя две трети пути, они остановились. Им подали основания лестниц, которые они принялись вкапывать, медленно и аккуратно ладонями рыхля и вычерпывая землю. К четырем часам утра лестницы были закреплены. Воины сидели на корточках рядом с ними, ежась в своих плащах, дыша на руки, чтобы согреть их, и проклиная про себя зиму. Разговаривать никто не смел – они даже дышать побаивались. Каждый знал, что судьба человека, который издаст звук и всполошит замок, будет гораздо хуже, чем быстрая смерть в бою.
Когда все было готово, войско по двое-трое двинулось к краю рва. Приказ действовать тихо оставался в силе, но теперь это уже не имело большого значения. Если часовые на стенах поднимут тревогу и созовут подмогу из замка, армии Адама было приказано прыгать в ров, помочь поднять лестницы и сразу же приступать к штурму. Говорить больше было не о чем. Все получили четкие указания накануне. Адам быстро двигался вдоль края рва, хлопая по плечу командира каждого из отрядов и отправляя в путь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66