– Я ждал, когда ты пригласишь меня.
Он должен был сказать ей, что это она отвергла его, это она потеряла веру в него, полагая, что он желает подчинить ее земли и уязвить ее гордость. Вместо этого он завел ее на лестницу и там впился в ее губы таким страстным поцелуем, что она буквально задрожала от страсти. Они вошли на женскую половину рука об руку, но Джиллиан это не заботило. Здесь были ее люди, и она разберется с ними, если будет брошен хоть один косой взгляд. Эта мысль мелькнула в голове Джиллиан, но она не поняла, какую огромную перемену в ней, за несколько коротких месяцев, знаменовала эта мысль. Потом она уже не думала ни о чем, кроме сладостного удовольствия неторопливо раздеваться, ласкать Адама и принимать его ласки без спешки и стыда, чувствовать, как медленно разливается нега по ее телу.
Потом была широкая, свежая, сладко пахнущая постель и еще более неторопливые ласки, милые, ничего не значащие слова, поцелуи, покрывавшие ее от кончиков пальцев до сосков; стальные руки Адама были такими легкими, такими нежными, когда ласкали любимое тело. Джиллиан прикасалась к нему тоже, смеялась, затем страсть заглушала ее смех, потом она снова радовалась реакции Адама на поцелуи, которые предназначались отнюдь не его губам. Возбуждение росло и углублялось. Не было больше беспокойства за недели отчуждения, которое быстро доводило их до взрыва страсти. Пятидневное воздержание возбудило аппетит, но не сделало его неуправляемым. Вожделение, которое они испытывали друг к другу, было жарким и ровным, как ярко-красная сердцевина долго горящего большого рождественского полена.
На этот раз не было ни искр, ни вспышек, ни слишком быстрой развязки. Адам лег на Джиллиан, изогнувшись над ней, нежно целуя ее в губы, его плоть коснулась ее и вошла в нее медленно, очень медленно, и их глаза томно закрылись, чтобы сохранить» удержать остроту и полноту чувств. Он так же медленно вышел, и Джиллиан тихо вздохнула от счастья, теряя его пульсирующее тепло и одновременно дрожа от радости, что ее наслаждение сейчас возобновится. Он уходил и возвращался, и с каждым разом огоньстановился жарче, потому что спешить им было некуда, не нужно было торопиться достичь кульминации, пока им не помешали.
Тем не менее, с каждым разом толчки Адама были чуть сильнее, чуть быстрее, при каждом движении он вздыхал, а потом уже постанывал. Огонь становился все сильнее. Лежа с закрытыми глазами, Джиллиан представляла себе свое тело ярко-красным от вожделения, а потом оранжевым по мере усиления возбуждения. Потом, наконец, ее пронзило более острое ощущение, словно желтый язык пламени нашел трещину в ее размякшем теле. Этот приступ дикой радости, подобный трещине в полене, которая дает выход поглощенному воздуху и тем самым обеспечивает доступ веществу, котороеподдерживает огонь, нарушил неподвижный покой Джиллиан.Онавскрикнула и рванулась вверх, к Адаму. Одинокий язычок пламени превратился в пожар, поглотил все ее тело, желтое, а потом уже белое от жара, погрузил в сладострастную муку. Она слышала, как стонет над ней Адам, все более высоким и, наконец, сорвавшимся голосом.
Дальше тоже была радость – никакой спешки и нужды вскакивать и с горящим от стыда лицом оправлять одежду. Никто их не ждал с отведенными в потолок глазами. Помня про свой вес, Адам повернулся на бок, приподняв Джиллиан к себе, на свое могучее бедро, чтобы их тела не разлучались. Потом она соскользнула с него, и они тихо лежали рядом. Адам лениво упомянул про скамью в зале, которую нужно отремонтировать. Джиллиан со смехом возразила, что скамьи не рассчитаны на быков, но она посмотрит, как ее укрепить, и все остальные тоже. Потом была пауза и поцелуи. Потом Джиллиан рассказала Адаму, что расчистила нижний этаж башен. В темном углу там слуги нашли какое-то оружие и доспехи. Наверное, они слишком прогнили, чтобы их можно было использовать, но не взглянет ли Адам на них: может быть, кое-что можно спасти?
Оба думали с тоской, что именно такой и должна быть семейная жизнь, жаркой и сладкой, где страсть сочетается с мелкими повседневными заботами и где времени хватает на все. Никто из них не решился нарушить покой и негу и заговорить о том, о чем другой и думать не желает.
«Я должна быть довольна, – говорила себе Джиллиан. – Зачем терять всю эту радостьради нескольких слов, которые пробормочет священник?»
«Она будет моей, – думал Адам. – Я дам ей эти несколько недель, пока не вернусь из Бексхилла. А потом я заставлю ее, если придется. Неважно, что говорил Иэн. Он боялся, что моя мать продолжала любить Саймона и не любила его. Я же знаю, что Джиллиан любит меня. Со мной будет по-другому». Но эта мысль лежала в мозгу Адама тяжелым и холодным грузом. Он не хотел принуждать Джиллиан ни к чему. Он не хотел иметь жену, которая будет со страхом искать в его сердце измену или желание отнять у нее ее достояние.
26
Адам и Джиллиан пережили почти три недели блаженства. Если не считать нескольких неловких моментов, когда они оба забыли, что не были мужем и женой. Адам разбрасывал свою грязную одежду в ее чистенькой спальне, легкомысленно подшучивал над ней, выходил из себя и орал из-за ерунды, что было для него обычным, когда он чувствовал себя в непринужденной обстановке. Джиллиан собирала грязную одежду, бранила его, смеялась его шуткам, сдавалась, доводила его до смеха или даже иногда отвечала ему его же словами, чтобы улучшить его настроение. Они пребывали в обществе друг друга не слишком много и не слишком мало. Адам вербовал и обучал людей, готовясь к нападению на Бексхилл, строил и совершенствовал боевые машины и укреплял оборону Тарринга; Джиллиан превращала Тарринг, поместье и город, в подобие Роузлинда, насколько это было возможно. Ее методы не совпадали с методами Элинор, но результаты были не хуже.
Порт, правда, юридически не был подотчетен Джиллиан. Он имел свою хартию и управлялся мэром и старейшинами. Когда дела шли гладко, Джиллиан мало общалась с горожанами и не слишком интересовалась, чем они занимаются. У нее едва хватало времени разобраться хотя бы с тем, что принадлежало ей напрямую. Поэтому она не узнала о некоем госте, прибывшем в дом одного из купцов. Она знала, что этот торговец привозил товары в замок чаще, чем кто-либо другой в городе, что цены у него были ниже и что он, как ей казалось, отчаянно стремился понравиться ей. Поскольку Джиллиан узнала в нем того самого мошенника, которого она когда-то наказала и одновременно спасла, его поведение не вызвало у нее подозрений. Казалось вполне логичным, что он будет испытывать благодарность и стремиться показать, что переменился к лучшему.
Жизнь в Тарринге текла легко и сладостно, и новости, регулярно приходившие из Роузлинда, ничем не нарушали покой. Джеффри удалось убедить юного короля, что его личное присутствие на поле битвы будет представлять повышенную опасность для его людей. В качестве примера он указал на то, как его отец, Солсбери, был разбит, когда ему приходилось только и думать, что о безопасности сына. В Бувине они проиграли бы так или иначе, согласился Джеффри, но что-то можно было бы спасти, если бы Солсбери не отвлекался. Если каждый командир будет больше думать о короле, а не о самой битве, поражение неминуемо. Затем Джеффри и Джоанна вернулись к себе в Хемел, где Джоанна собиралась родить к концу июня. Покончив с семейными новостями, Элинор вкратце сообщила об успехах Людовика в захвате замков, которые отнял у него Пемброк, пока принц был во Франции. Это ожидалось и не тревожило Адама; он продолжал свою подготовку к захвату Бексхилла.
Осберт услышал о предстоящем отъезде Адама из сообщений купца и проституток и в предвкушении облизнулся. Его планы несколько изменились, когда ему донесли о военных приготовлениях Адама. Его собственная роль оставалась прежней, но, когда было выяснено расположение Бексхилла, Людовику показалось разумным, что Лемань должен быть наказан за свои действия против Льюиса и Непа и за бесчестье, которым он покрыл Фиц-Уолтера.
Поскольку менее чем в десяти милях к западу располагался Пивенси, а Гастингс – не более чем в шести милях к востоку, будет несложно наброситься на Леманя с двух сторон и раздавить его, как жабу. Не потребуется даже подкреплений. На день-два вполне можно оставить Гастингс и Пивенси без гарнизонов и с помощью гарнизона Бексхилла уничтожить Леманя. Их преимущество будет тем более подавляющим, что Лемань не ждет никакого нападения. Он наверняка рассуждает, что силы Людовика заняты уничтожением трудов Пемброка и новой атакой на Дувр, которую предприняли французы.
Все это в итоге принесет Людовику не только сам Тарринг, но и Кемп с Виком и вообще все земли, контролируемые Леманем. Дополнительную надежность и преимущество предприятию придавало то, что Людовик сам будет поблизости, чтобы вовремя среагировать на любые неожиданности. Принц не забыл те опасности и неприятности, которые он пережил, когда пытался покинуть Англию в феврале. Он решил взять Дувр раз и навсегда и обеспечить себе тем самым безопасный путь к спасению в случае необходимости и свободный доступ к подкреплениям и поставкам из Франции. Поскольку Дувр располагался всего в сорока милях от Гастингса, Людовик мог ежедневно получать информацию о деятельности Леманя и быстро распорядиться атаковать или как-то изменить планы сообразно ситуации.
Однако не все пошло так, как задумал Людовик. Как только принц прибыл к Дувру, личным присутствием благословив осаду и публично поклявшись, что никуда не двинется, пока крепость не падет, Пемброк тоже приступил к реализации своих замыслов. Он твердо решил в качестве первого шага очистить все принадлежавшие Людовику владения, находившиеся на преимущественно верной королю территории.
Адам получил вызов двадцатого апреля и грязно ругался в течение десяти минут, а затем велел священнику разослать письма его людям. Он быстро продиктовал текст извлекая из памяти стандартные фразы, добавив от себя только, где и когда они должны встретиться с ним. Потом, пока отец Поль переписывал нужное количество копий, оставляя пустые места для имен, Адам занялся подсчетом, сколько сил ему удастся собрать. Внезапно богохульства, которые он изрыгал, заставляя отца Поля вздрагивать, хотя и благоразумно помалкивать, а Джиллиан ломать руки, не зная, почему Адам так зол, прекратились. Глаза Адама засияли удовольствием, сменившим гнев, а стиснутые зубы раскрылись в широкой улыбке.
– Вот же старый черт! – воскликнул Адам. – Он помнит, что я собирался штурмовать Бексхилл.
– Значит, тебе не нужно ехать? – выдохнула Джиллиан.
– Нет, я должен ехать. Это не обсуждается. Главное в том, что он велел мне привести людей не больше, чем могут выделить мои кастеляны. И время прекрасно сходится. Ты помнишь, я приказал сэру Ричарду и остальным прибыть к концу мая.
– Да, помню, – ответила Джиллиан, отчаянно пытаясь спрятать подальше свои разочарование и страх.
Адам с сомнением взглянул на нее. Неужели она собирается уговаривать его не откликаться на этот призыв?
– Ты согласилась, что это наилучшее время – между окончанием сева и первым сенокосом, чтобы людей оторвать от работы без ущерба для урожая, – напомнил он.
– Да, – признала Джиллиан. Она согласилась на эту дату, потому что ждать еще больше Адам не стал бы.
– Что ж, тогда ты должна понимать, почему я доволен. Мой срок службы по этому призыву истечет десятого июня, и я уверен, что Пемброк позволит, чтобы на последние десять-пятнадцать дней меня заменил Роберт де Реми. Таким образом, этот призыв не помешает мне захватить Бексхилл.
– Да, я понимаю, – сказала Джиллиан сдавленным голосом и отвернулась.
Она слепо добрела до ближайшей комнаты, где могла притвориться занятой каким-нибудь делом, чем угодно, пока не справится со страхом, от которого побелело ее лицо и сжалось горло. Оставаться одной в Тарринге было еще хуже, чем оставаться без него в Роузлинде, где ее утешали Элинор и Джоанна. Когда она уединилась, страх охватил ее еще сильнее, и за слезами она не видела ничего на своем пути, пока не уткнулась прямо в стену. Она прижалась лицом к холодному грубому камню. Сердце ее стучало так сильно, что она не слышала ничего, кроме крови, пульсирующей у нее в ушах. Она не заметила, что Адам следовал за ней, пока он не заговорил.
– Я не вынесу этого! – завопил он. – Когда ты согласилась признать меня своим сеньором, ты согласилась и с тем, что я человек Генриха. Что связывает тебя с Людовиком? Что заставляет тебя рыдать и спорить всякий раз, когда я собираюсь предпринять что-нибудь против него?
От звука голоса Адама Джиллиан подпрыгнула, словно он огрел ее плетью, но слова его показались ей бессмысленными.
– Людовик? – пробормотала, задыхаясь, она и повернулась, прижавшись спиной к стене. – Какой Людовик?
– Ты с ума сошла? – взревел Адам. – Ты принимаешь меня за идиота, полагаешь, что можешь скрыть от меня свои желания, притворяясь, что не знаешь, о ком идет речь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
Он должен был сказать ей, что это она отвергла его, это она потеряла веру в него, полагая, что он желает подчинить ее земли и уязвить ее гордость. Вместо этого он завел ее на лестницу и там впился в ее губы таким страстным поцелуем, что она буквально задрожала от страсти. Они вошли на женскую половину рука об руку, но Джиллиан это не заботило. Здесь были ее люди, и она разберется с ними, если будет брошен хоть один косой взгляд. Эта мысль мелькнула в голове Джиллиан, но она не поняла, какую огромную перемену в ней, за несколько коротких месяцев, знаменовала эта мысль. Потом она уже не думала ни о чем, кроме сладостного удовольствия неторопливо раздеваться, ласкать Адама и принимать его ласки без спешки и стыда, чувствовать, как медленно разливается нега по ее телу.
Потом была широкая, свежая, сладко пахнущая постель и еще более неторопливые ласки, милые, ничего не значащие слова, поцелуи, покрывавшие ее от кончиков пальцев до сосков; стальные руки Адама были такими легкими, такими нежными, когда ласкали любимое тело. Джиллиан прикасалась к нему тоже, смеялась, затем страсть заглушала ее смех, потом она снова радовалась реакции Адама на поцелуи, которые предназначались отнюдь не его губам. Возбуждение росло и углублялось. Не было больше беспокойства за недели отчуждения, которое быстро доводило их до взрыва страсти. Пятидневное воздержание возбудило аппетит, но не сделало его неуправляемым. Вожделение, которое они испытывали друг к другу, было жарким и ровным, как ярко-красная сердцевина долго горящего большого рождественского полена.
На этот раз не было ни искр, ни вспышек, ни слишком быстрой развязки. Адам лег на Джиллиан, изогнувшись над ней, нежно целуя ее в губы, его плоть коснулась ее и вошла в нее медленно, очень медленно, и их глаза томно закрылись, чтобы сохранить» удержать остроту и полноту чувств. Он так же медленно вышел, и Джиллиан тихо вздохнула от счастья, теряя его пульсирующее тепло и одновременно дрожа от радости, что ее наслаждение сейчас возобновится. Он уходил и возвращался, и с каждым разом огоньстановился жарче, потому что спешить им было некуда, не нужно было торопиться достичь кульминации, пока им не помешали.
Тем не менее, с каждым разом толчки Адама были чуть сильнее, чуть быстрее, при каждом движении он вздыхал, а потом уже постанывал. Огонь становился все сильнее. Лежа с закрытыми глазами, Джиллиан представляла себе свое тело ярко-красным от вожделения, а потом оранжевым по мере усиления возбуждения. Потом, наконец, ее пронзило более острое ощущение, словно желтый язык пламени нашел трещину в ее размякшем теле. Этот приступ дикой радости, подобный трещине в полене, которая дает выход поглощенному воздуху и тем самым обеспечивает доступ веществу, котороеподдерживает огонь, нарушил неподвижный покой Джиллиан.Онавскрикнула и рванулась вверх, к Адаму. Одинокий язычок пламени превратился в пожар, поглотил все ее тело, желтое, а потом уже белое от жара, погрузил в сладострастную муку. Она слышала, как стонет над ней Адам, все более высоким и, наконец, сорвавшимся голосом.
Дальше тоже была радость – никакой спешки и нужды вскакивать и с горящим от стыда лицом оправлять одежду. Никто их не ждал с отведенными в потолок глазами. Помня про свой вес, Адам повернулся на бок, приподняв Джиллиан к себе, на свое могучее бедро, чтобы их тела не разлучались. Потом она соскользнула с него, и они тихо лежали рядом. Адам лениво упомянул про скамью в зале, которую нужно отремонтировать. Джиллиан со смехом возразила, что скамьи не рассчитаны на быков, но она посмотрит, как ее укрепить, и все остальные тоже. Потом была пауза и поцелуи. Потом Джиллиан рассказала Адаму, что расчистила нижний этаж башен. В темном углу там слуги нашли какое-то оружие и доспехи. Наверное, они слишком прогнили, чтобы их можно было использовать, но не взглянет ли Адам на них: может быть, кое-что можно спасти?
Оба думали с тоской, что именно такой и должна быть семейная жизнь, жаркой и сладкой, где страсть сочетается с мелкими повседневными заботами и где времени хватает на все. Никто из них не решился нарушить покой и негу и заговорить о том, о чем другой и думать не желает.
«Я должна быть довольна, – говорила себе Джиллиан. – Зачем терять всю эту радостьради нескольких слов, которые пробормочет священник?»
«Она будет моей, – думал Адам. – Я дам ей эти несколько недель, пока не вернусь из Бексхилла. А потом я заставлю ее, если придется. Неважно, что говорил Иэн. Он боялся, что моя мать продолжала любить Саймона и не любила его. Я же знаю, что Джиллиан любит меня. Со мной будет по-другому». Но эта мысль лежала в мозгу Адама тяжелым и холодным грузом. Он не хотел принуждать Джиллиан ни к чему. Он не хотел иметь жену, которая будет со страхом искать в его сердце измену или желание отнять у нее ее достояние.
26
Адам и Джиллиан пережили почти три недели блаженства. Если не считать нескольких неловких моментов, когда они оба забыли, что не были мужем и женой. Адам разбрасывал свою грязную одежду в ее чистенькой спальне, легкомысленно подшучивал над ней, выходил из себя и орал из-за ерунды, что было для него обычным, когда он чувствовал себя в непринужденной обстановке. Джиллиан собирала грязную одежду, бранила его, смеялась его шуткам, сдавалась, доводила его до смеха или даже иногда отвечала ему его же словами, чтобы улучшить его настроение. Они пребывали в обществе друг друга не слишком много и не слишком мало. Адам вербовал и обучал людей, готовясь к нападению на Бексхилл, строил и совершенствовал боевые машины и укреплял оборону Тарринга; Джиллиан превращала Тарринг, поместье и город, в подобие Роузлинда, насколько это было возможно. Ее методы не совпадали с методами Элинор, но результаты были не хуже.
Порт, правда, юридически не был подотчетен Джиллиан. Он имел свою хартию и управлялся мэром и старейшинами. Когда дела шли гладко, Джиллиан мало общалась с горожанами и не слишком интересовалась, чем они занимаются. У нее едва хватало времени разобраться хотя бы с тем, что принадлежало ей напрямую. Поэтому она не узнала о некоем госте, прибывшем в дом одного из купцов. Она знала, что этот торговец привозил товары в замок чаще, чем кто-либо другой в городе, что цены у него были ниже и что он, как ей казалось, отчаянно стремился понравиться ей. Поскольку Джиллиан узнала в нем того самого мошенника, которого она когда-то наказала и одновременно спасла, его поведение не вызвало у нее подозрений. Казалось вполне логичным, что он будет испытывать благодарность и стремиться показать, что переменился к лучшему.
Жизнь в Тарринге текла легко и сладостно, и новости, регулярно приходившие из Роузлинда, ничем не нарушали покой. Джеффри удалось убедить юного короля, что его личное присутствие на поле битвы будет представлять повышенную опасность для его людей. В качестве примера он указал на то, как его отец, Солсбери, был разбит, когда ему приходилось только и думать, что о безопасности сына. В Бувине они проиграли бы так или иначе, согласился Джеффри, но что-то можно было бы спасти, если бы Солсбери не отвлекался. Если каждый командир будет больше думать о короле, а не о самой битве, поражение неминуемо. Затем Джеффри и Джоанна вернулись к себе в Хемел, где Джоанна собиралась родить к концу июня. Покончив с семейными новостями, Элинор вкратце сообщила об успехах Людовика в захвате замков, которые отнял у него Пемброк, пока принц был во Франции. Это ожидалось и не тревожило Адама; он продолжал свою подготовку к захвату Бексхилла.
Осберт услышал о предстоящем отъезде Адама из сообщений купца и проституток и в предвкушении облизнулся. Его планы несколько изменились, когда ему донесли о военных приготовлениях Адама. Его собственная роль оставалась прежней, но, когда было выяснено расположение Бексхилла, Людовику показалось разумным, что Лемань должен быть наказан за свои действия против Льюиса и Непа и за бесчестье, которым он покрыл Фиц-Уолтера.
Поскольку менее чем в десяти милях к западу располагался Пивенси, а Гастингс – не более чем в шести милях к востоку, будет несложно наброситься на Леманя с двух сторон и раздавить его, как жабу. Не потребуется даже подкреплений. На день-два вполне можно оставить Гастингс и Пивенси без гарнизонов и с помощью гарнизона Бексхилла уничтожить Леманя. Их преимущество будет тем более подавляющим, что Лемань не ждет никакого нападения. Он наверняка рассуждает, что силы Людовика заняты уничтожением трудов Пемброка и новой атакой на Дувр, которую предприняли французы.
Все это в итоге принесет Людовику не только сам Тарринг, но и Кемп с Виком и вообще все земли, контролируемые Леманем. Дополнительную надежность и преимущество предприятию придавало то, что Людовик сам будет поблизости, чтобы вовремя среагировать на любые неожиданности. Принц не забыл те опасности и неприятности, которые он пережил, когда пытался покинуть Англию в феврале. Он решил взять Дувр раз и навсегда и обеспечить себе тем самым безопасный путь к спасению в случае необходимости и свободный доступ к подкреплениям и поставкам из Франции. Поскольку Дувр располагался всего в сорока милях от Гастингса, Людовик мог ежедневно получать информацию о деятельности Леманя и быстро распорядиться атаковать или как-то изменить планы сообразно ситуации.
Однако не все пошло так, как задумал Людовик. Как только принц прибыл к Дувру, личным присутствием благословив осаду и публично поклявшись, что никуда не двинется, пока крепость не падет, Пемброк тоже приступил к реализации своих замыслов. Он твердо решил в качестве первого шага очистить все принадлежавшие Людовику владения, находившиеся на преимущественно верной королю территории.
Адам получил вызов двадцатого апреля и грязно ругался в течение десяти минут, а затем велел священнику разослать письма его людям. Он быстро продиктовал текст извлекая из памяти стандартные фразы, добавив от себя только, где и когда они должны встретиться с ним. Потом, пока отец Поль переписывал нужное количество копий, оставляя пустые места для имен, Адам занялся подсчетом, сколько сил ему удастся собрать. Внезапно богохульства, которые он изрыгал, заставляя отца Поля вздрагивать, хотя и благоразумно помалкивать, а Джиллиан ломать руки, не зная, почему Адам так зол, прекратились. Глаза Адама засияли удовольствием, сменившим гнев, а стиснутые зубы раскрылись в широкой улыбке.
– Вот же старый черт! – воскликнул Адам. – Он помнит, что я собирался штурмовать Бексхилл.
– Значит, тебе не нужно ехать? – выдохнула Джиллиан.
– Нет, я должен ехать. Это не обсуждается. Главное в том, что он велел мне привести людей не больше, чем могут выделить мои кастеляны. И время прекрасно сходится. Ты помнишь, я приказал сэру Ричарду и остальным прибыть к концу мая.
– Да, помню, – ответила Джиллиан, отчаянно пытаясь спрятать подальше свои разочарование и страх.
Адам с сомнением взглянул на нее. Неужели она собирается уговаривать его не откликаться на этот призыв?
– Ты согласилась, что это наилучшее время – между окончанием сева и первым сенокосом, чтобы людей оторвать от работы без ущерба для урожая, – напомнил он.
– Да, – признала Джиллиан. Она согласилась на эту дату, потому что ждать еще больше Адам не стал бы.
– Что ж, тогда ты должна понимать, почему я доволен. Мой срок службы по этому призыву истечет десятого июня, и я уверен, что Пемброк позволит, чтобы на последние десять-пятнадцать дней меня заменил Роберт де Реми. Таким образом, этот призыв не помешает мне захватить Бексхилл.
– Да, я понимаю, – сказала Джиллиан сдавленным голосом и отвернулась.
Она слепо добрела до ближайшей комнаты, где могла притвориться занятой каким-нибудь делом, чем угодно, пока не справится со страхом, от которого побелело ее лицо и сжалось горло. Оставаться одной в Тарринге было еще хуже, чем оставаться без него в Роузлинде, где ее утешали Элинор и Джоанна. Когда она уединилась, страх охватил ее еще сильнее, и за слезами она не видела ничего на своем пути, пока не уткнулась прямо в стену. Она прижалась лицом к холодному грубому камню. Сердце ее стучало так сильно, что она не слышала ничего, кроме крови, пульсирующей у нее в ушах. Она не заметила, что Адам следовал за ней, пока он не заговорил.
– Я не вынесу этого! – завопил он. – Когда ты согласилась признать меня своим сеньором, ты согласилась и с тем, что я человек Генриха. Что связывает тебя с Людовиком? Что заставляет тебя рыдать и спорить всякий раз, когда я собираюсь предпринять что-нибудь против него?
От звука голоса Адама Джиллиан подпрыгнула, словно он огрел ее плетью, но слова его показались ей бессмысленными.
– Людовик? – пробормотала, задыхаясь, она и повернулась, прижавшись спиной к стене. – Какой Людовик?
– Ты с ума сошла? – взревел Адам. – Ты принимаешь меня за идиота, полагаешь, что можешь скрыть от меня свои желания, притворяясь, что не знаешь, о ком идет речь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66