– Он не собирался их петь. Он мне так сказал. Он выбрал другой припев.
Айви посмотрела на меня так, словно я спятила, но Кистен застонал, согнулся, уткнувшись лицом в ладони.
– Вампирская дорожка, – сказал он тусклым голосом. – Черт. Так и знал, что многое потеряю.
Ничего не понимая, я потянулась за кофе. Айви села прямо и сделала то же самое.
– Вампирская дорожка? – переспросила я.
Кистен поднял голову, отбросил блондинистую челку. Лицо у него было смирившееся.
– Таката вставил в запись дорожку, которую слышат только неживые, – объяснил он, и я застыла, не донеся чашку к губам. – Айви ее слышит, потому что она наследник Пискари.
Айви побелела.
– Вы это не слышите? – спросила она. – Вот же, вот сейчас. – Она смотрела на приемник, где снова шел припев. – Не слышите женский голос между словами Такаты?
Я покачала головой, мне было не по себе.
– Я только его голос слышу.
– А барабаны? Барабаны слышите?
Кистен кивнул, с угрюмым видом откидываясь на спинку.
– Да, но ты слышишь на порядок больше, чем мы. Он поставил чашку на стол.
– Черт! – ругнулся он. – Теперь остается только дожидаться смерти и надеяться, что отыщу где-нибудь старый диск. – Он печально вздохнул. – Там правда хорошо, Айви? У нее самый мистический голос, какой я только слышал. Она на всех дисках поет, только в списках исполнителей ее никогда нет. Не знаю, почему она собственный альбом не запишет.
– Ты ее не слышишь?! – отрывисто спросила Айви.
Она так резко поставила чашку на стол, что кофе пролился, а я вздрогнула от неожиданности.
Кистен скорчил гримасу и покачал головой.
– Поздравляю, – кисло сказал он. – Добро пожаловать в клуб. Жаль, что я из него выбыл.
Глаза Айви вспыхнули злостью.
– Нет! – крикнула она, вставая.
Кистен глянул на нее круглыми глазами, до него только теперь дошло, что Айви не обрадовалась.
Натянутая как струна, Айви покачала головой.
– Нет, – твердо повторила она. – Не хочу!
Я подскочила с дивана, внезапно сообразив. Если она это слышит – значит, власть Пискари над ней усиливается. Я глянула на Кистена, и на лице у него отразилась тревога.
– Погоди, Айви, – принялся увещевать он, но ее обычно спокойное лицо исказилось от злости.
– Ничего, ничего моего не осталось! – воскликнула она с полыхающими чернотой глазами. – Такая была красивая песня, а теперь мерзкая, и все из-за него! Он все отбирает, Кист! – крикнула она. – Все!
Кистен встал, и я замерла, глядя, как он обошел вокруг стола и потянулся к ней.
– Айви…
– Это надо прекратить, – сказала она, быстрым ударом отбрасывая его руки, прежде чем он успел к ней прикоснуться. – Сейчас же прекратить!
У меня челюсть отвисла, когда она с вампирской быстротой выбежала из комнаты. Пламя свечей заметалось, потом выровнялось.
– Айви? – Я поставила чашку и встала, но в комнате никого не осталось. Кистен помчался за ней следом. – Вы куда?… – прошептала я.
Я услышала негромкое ворчание седана Айви – она его у матери взяла на зиму, – и в следующее мгновение ее уже не было. Я вышла в коридор; мягкий стук закрытой Кистеном двери и его шаги по деревянному полу отчетливо прозвучали в тишине.
– Куда она? – спросила я, когда он подошел ко мне.
Он положил руку мне на плечо, молчаливо предлагая вернуться в гостиную. Стоя в носках, я яснее видела нашу разницу в росте.
– Поговорить с Пискари.
– Пискари! – Меня пронзило тревогой. Я вывернулась из его руки и остановилась посреди коридора. – Не пойдет же она одна с ним говорить!
Но Кистен невесело улыбнулся:
– С ней все будет нормально. Сейчас у них пик. Она с ним поговорит, и он отступит. Он затем ее и достает. Все нормально.
Не убежденная, я вернулась в гостиную. Я все время ощущала его спиной, молчаливого, на расстоянии руки. Мы были одни, не считая полусотни пикси в моем столе.
– С ней все будет нормально, – прошептал он себе под нос, тихо ступая туфлями по серому ковру за мной следом.
Мне хотелось, чтобы он ушел. Я была эмоционально выжата и хотела, чтобы он ушел. Чувствуя на себе его взгляд, я задула свечи. В наступившем сумраке собрала кофейные чашки на поднос, надеясь, что он поймет намек. Но, глянув на коридор, похолодела от внезапной мысли:
– А Пискари не заставит ее меня укусить? Он чуть не заставил ее укусить Квена.
Кистен шагнул вперед. В пахнущем свечным дымом воздухе его пальцы легли поверх моих, он забрал у меня поднос.
– Нет, – сказал он, ожидая, чтобы я пошла в кухню вперед него.
– А почему?
Я вошла в ярко освещенную кухню. Щурясь от света, Кистен поставил поднос к раковине и вылил кофе – коричневыми лужицами на белом фаянсе.
– Пискари удалось так на нее воздействовать только потому, что он ее врасплох захватил. Ну и еще потому, что она не выработала способа с ним бороться. А с желанием укусить тебя она боролась еще с тех пор, как вы вместе работали в ОВ. Ей привычно стало воздерживаться. Пискари не заставит ее тебя укусить, пока она не сдастся, а она не сдастся. Слишком она тебя ценит.
Я открыла посудомоечную машину, и Кистен составил в нее чашки.
– Ты уверен? – тихо спросила я, желая поверить.
– Да. – С этой искушенной улыбкой он снова стал выглядеть мерзавцем в дорогом костюме. – Айви гордится тем, что отвергает себя. Она свою независимость ценит больше, чем я, вот почему она ему сопротивляется. Было бы легче, если б она сдалась. Он бы перестал на нее давить. Это не унижение – позволить Пискари смотреть ее глазами, ощущать эмоции и желания. Скорее возвышение.
– Возвышение. – Не веря ушам, я оперлась на стол. – Пискари навязывает ей свою волю, заставляет делать то, чего она не хочет, а ты считаешь, что это «возвышение»?
– Если так формулировать, то нет. – Он открыл шкафчик под мойкой и вытащил средство для мытья посуды. Я слегка удивилась, откуда он знает, где что стоит. – Но Пискари так ее достает только потому, что она сопротивляется. Ему нравится, что она не поддается.
Я забрала у него бутылку и налила средство в стаканчик на дверце машины.
– Я ей все время говорю, что быть наследником Пискари – это удача, а не потеря, – сказал он. – Она ничего от себя не теряет, зато приобретает очень много. Тот же вампирский слух. Да и почти все силы вампира-нежити без всяких минусов.
– К примеру, совесть не говорит, что нельзя смотреть на людей как на ходячую закуску, – съязвила я, захлопывая дверцу.
Он вздохнул, тонкая ткань пиджака натянулась на плечах, когда он забрал у меня бутылку и полез ставить ее на место.
– Все не так, – сказал он. – С овцами обращаются, как с овцами, кто использует других – тех самих используют, но достойные большего получают все.
Скрестив руки на груди, я поинтересовалась:
– А кто тебе дал право решать, кто чего достоин?
– Рэйчел… – Он устало взял меня за плечи. – Все сами за себя решают.
– Не верю. – Впрочем, я не отстранилась и не сбросила с себя его руки. – И даже если так, ты этим пользуешься.
Кистен мягко переместил мои руки в менее агрессивное положение, глаза его стали далекими, он отвел взгляд. – Большинство людей, – сказал он, – отчаянно стараются быть нужными. И если они собой недовольны, если думают, что не стоят любви, то иногда выбирают худший из способов себя наказать. Они наркоманы – эти тени, принадлежат ли они кому-то одному или никому и всем. Как блеющие овцы, в которых они себя превратили, они бродят в поисках искры признания, вымаливают его и сами знают, что оно фальшиво. Да, это мерзко. И – да, мы этим пользуемся. Но что хуже – пользоваться теми, кто сам этого хочет, зная в душе, что ты чудовище, или брать свое силой, показывая это явно?
Сердце у меня колотилось. Я не хотела соглашаться, но мне не с чем было спорить.
– Ну, и есть те, кто наслаждается властью, которую имеет над нами. – Губы Кистена сжались в ниточку от давней злости, он отнял от меня руки. – Те умники, которые знают, что наша жажда доверия и признания заходит так глубоко, что ее можно извратить. Те, кто на этом играет, зная, что мы чуть ли не все сделаем за разрешение взять кровь, которой так отчаянно жаждем. Те, кто чувствует превосходство от тайной власти, которую может получить любовник, чувствуя, что она ставит их почти наравне с богами. Те, кто хочет к нам присоединиться, считая, что приобретет силу и власть. Их мы тоже используем и прогоняем с меньшим сожалением, чем овец, если только их не возненавидим – а тогда мы можем превратить их в вампиров в качестве жестокой мести.
Он взял меня за подбородок. Рука была теплая, и я не отстранилась.
– А еще есть немногие, кто знает, что такое любовь, кто умеет любить. Кто щедро отдает себя, требуя взамен только того же – любви и доверия. – Безупречно-синие глаза не моргая смотрели на меня, я затаила дыхание. – И тогда это может быть прекрасно, Рэйчел. Любовь и доверие. Никто не связан. Никто не теряет разум и волю. Нет унижения, нет потерь. Оба становятся одним целым, которое больше, чем сумма частей. Только это так редко бывает. И так прекрасно, когда бывает.
Я задрожала. Я не могла понять, лжет он или нет.
От мягкого касания его руки, когда он шагнул назад, у меня кровь вскипела в жилах. А он не заметил, глядя в окно на разгорающийся рассвет.
– Мне жаль Айви, – прошептал он. – Она не хочет признать, что ей нужно принадлежать кому-то, хоть эта жажда движет каждым ее шагом. Она хочет совершенной любви, но думает, что не заслужила ее.
– Она не любит Пискари, – так же тихо прошептала я. – А ты сказал, что без любви и доверия все не так.
Кистен посмотрел мне в глаза:
– Я не о Пискари говорил.
Он взглянул на часы над мойкой, шагнул назад, и я поняла, что он уходит.
– Поздно уже, – отметил он. По отстраненному тону стало ясно, что мыслями он уже где-то далеко. Потом глаза у него прояснились, он вернулся в настоящее. – Хороший был вечер, – сказал он. – Но в следующий раз лимитов на расходы устанавливать не будем.
– Ты уверен, что будет следующий раз? – попыталась я разрядить обстановку.
Он улыбнулся в ответ на мою улыбку, на лице блеснула под светом свежая щетина.
– Надеюсь.
Кистен пошел к двери, и я машинально пошла его проводить. Я в носках ступала по деревянному полу так же бесшумно, как он. В зале было тихо, из моего стола ни звука. Не говоря ни слова, Кистен накинул пальто.
– Спасибо, – сказала я, протягивая ему кожаный плащ, который он мне дал поносить.
В темной передней блеснули его зубы.
– Всегда рад.
– За вечер, не за плащ, – пояснила я, чувствуя, как промокают носки. – Впрочем, за плащ тоже.
Он наклонился ближе.
– Опять же всегда рад, – сказал он. В глазах у него играл слабый отблеск света. Я смотрела в них, пытаясь понять, они черные оттого, что темно, или от страсти. – Я тебя сейчас поцелую, – предупредил он. Голос был мрачный, у меня мышцы напряглись. – Не увиливать!
– Не кусаться, – ответила я со смертельной серьезностью. Во мне бурлило предвкушение. Но чувства были мои собственные, не от шрама, и я поняла это одновременно с облегчением и со страхом – нельзя было притвориться, что виноват шрам. В этот раз не получится.
Он взял мой подбородок в ладони, шершавые и теплые, притянул меня к себе, закрывая глаза. Я вдохнула его аромат, сильный аромат кожи и шелка и намек на что-то более глубокое, более примитивное, действующее прямо на инстинкты – так что я не знала, что и чувствовать. Не зажмуриваясь, я смотрела, как он склоняется ко мне, сердце колотилось в ожидании ощущения его губ.
Его пальцы скользнули по контурам моего лица. Губы у меня приоткрылись. Но мы стояли неловко для обычного поцелуя, и мне стало легче, когда я поняла, что он поцелует меня только в уголок рта.
Успокоившись, я подалась ему навстречу и снова перепугалась, когда его пальцы скользнули дальше, зарывшись мне в волосы. Адреналин хлестнул холодной волной, когда до меня дошло, что он вообще не к губам моим добирается.
Он собирается целовать меня в шею! – подумала я, обмирая.
Но он остановился как раз на подходе, дохнув теплом во впадинку между ухом и подбородком. От смешанного со страхом облегчения я ни думать не могла, ни двигаться. Пульс бился как бешеный от остатков адреналина. Губы у Кистена были нежные, но хватка рук – твердая от подавляемого желания.
Холодный воздух коснулся меня вместо теплых губ, когда он отстранился, но задержался в той же позе еще на миг, и еще. Сердце колотилось, и я знала, что он его слышит не хуже собственного. Он тихо выдохнул, и я выдохнула тоже.
Кистен шагнул назад, шурша шерстью пальто. Глаза встретились с моими, и я вдруг заметила, что обнимаю его руками за талию. Руки неохотно опустились, я потрясенно перевела дух. Он не коснулся ни моих губ, ни шеи, и все же это оказался самый волнующий поцелуй в моей жизни. Беспокойство из-за того, что я не знала, что он станет делать, так меня завело, как не мог бы завести никакой обычный поцелуй.
– Вот же чертова штука, – сказал он, удивленно изгибая бровь.
– Какая? – сдавленно спросила я, еще не придя в себя.
Он качнул головой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
Айви посмотрела на меня так, словно я спятила, но Кистен застонал, согнулся, уткнувшись лицом в ладони.
– Вампирская дорожка, – сказал он тусклым голосом. – Черт. Так и знал, что многое потеряю.
Ничего не понимая, я потянулась за кофе. Айви села прямо и сделала то же самое.
– Вампирская дорожка? – переспросила я.
Кистен поднял голову, отбросил блондинистую челку. Лицо у него было смирившееся.
– Таката вставил в запись дорожку, которую слышат только неживые, – объяснил он, и я застыла, не донеся чашку к губам. – Айви ее слышит, потому что она наследник Пискари.
Айви побелела.
– Вы это не слышите? – спросила она. – Вот же, вот сейчас. – Она смотрела на приемник, где снова шел припев. – Не слышите женский голос между словами Такаты?
Я покачала головой, мне было не по себе.
– Я только его голос слышу.
– А барабаны? Барабаны слышите?
Кистен кивнул, с угрюмым видом откидываясь на спинку.
– Да, но ты слышишь на порядок больше, чем мы. Он поставил чашку на стол.
– Черт! – ругнулся он. – Теперь остается только дожидаться смерти и надеяться, что отыщу где-нибудь старый диск. – Он печально вздохнул. – Там правда хорошо, Айви? У нее самый мистический голос, какой я только слышал. Она на всех дисках поет, только в списках исполнителей ее никогда нет. Не знаю, почему она собственный альбом не запишет.
– Ты ее не слышишь?! – отрывисто спросила Айви.
Она так резко поставила чашку на стол, что кофе пролился, а я вздрогнула от неожиданности.
Кистен скорчил гримасу и покачал головой.
– Поздравляю, – кисло сказал он. – Добро пожаловать в клуб. Жаль, что я из него выбыл.
Глаза Айви вспыхнули злостью.
– Нет! – крикнула она, вставая.
Кистен глянул на нее круглыми глазами, до него только теперь дошло, что Айви не обрадовалась.
Натянутая как струна, Айви покачала головой.
– Нет, – твердо повторила она. – Не хочу!
Я подскочила с дивана, внезапно сообразив. Если она это слышит – значит, власть Пискари над ней усиливается. Я глянула на Кистена, и на лице у него отразилась тревога.
– Погоди, Айви, – принялся увещевать он, но ее обычно спокойное лицо исказилось от злости.
– Ничего, ничего моего не осталось! – воскликнула она с полыхающими чернотой глазами. – Такая была красивая песня, а теперь мерзкая, и все из-за него! Он все отбирает, Кист! – крикнула она. – Все!
Кистен встал, и я замерла, глядя, как он обошел вокруг стола и потянулся к ней.
– Айви…
– Это надо прекратить, – сказала она, быстрым ударом отбрасывая его руки, прежде чем он успел к ней прикоснуться. – Сейчас же прекратить!
У меня челюсть отвисла, когда она с вампирской быстротой выбежала из комнаты. Пламя свечей заметалось, потом выровнялось.
– Айви? – Я поставила чашку и встала, но в комнате никого не осталось. Кистен помчался за ней следом. – Вы куда?… – прошептала я.
Я услышала негромкое ворчание седана Айви – она его у матери взяла на зиму, – и в следующее мгновение ее уже не было. Я вышла в коридор; мягкий стук закрытой Кистеном двери и его шаги по деревянному полу отчетливо прозвучали в тишине.
– Куда она? – спросила я, когда он подошел ко мне.
Он положил руку мне на плечо, молчаливо предлагая вернуться в гостиную. Стоя в носках, я яснее видела нашу разницу в росте.
– Поговорить с Пискари.
– Пискари! – Меня пронзило тревогой. Я вывернулась из его руки и остановилась посреди коридора. – Не пойдет же она одна с ним говорить!
Но Кистен невесело улыбнулся:
– С ней все будет нормально. Сейчас у них пик. Она с ним поговорит, и он отступит. Он затем ее и достает. Все нормально.
Не убежденная, я вернулась в гостиную. Я все время ощущала его спиной, молчаливого, на расстоянии руки. Мы были одни, не считая полусотни пикси в моем столе.
– С ней все будет нормально, – прошептал он себе под нос, тихо ступая туфлями по серому ковру за мной следом.
Мне хотелось, чтобы он ушел. Я была эмоционально выжата и хотела, чтобы он ушел. Чувствуя на себе его взгляд, я задула свечи. В наступившем сумраке собрала кофейные чашки на поднос, надеясь, что он поймет намек. Но, глянув на коридор, похолодела от внезапной мысли:
– А Пискари не заставит ее меня укусить? Он чуть не заставил ее укусить Квена.
Кистен шагнул вперед. В пахнущем свечным дымом воздухе его пальцы легли поверх моих, он забрал у меня поднос.
– Нет, – сказал он, ожидая, чтобы я пошла в кухню вперед него.
– А почему?
Я вошла в ярко освещенную кухню. Щурясь от света, Кистен поставил поднос к раковине и вылил кофе – коричневыми лужицами на белом фаянсе.
– Пискари удалось так на нее воздействовать только потому, что он ее врасплох захватил. Ну и еще потому, что она не выработала способа с ним бороться. А с желанием укусить тебя она боролась еще с тех пор, как вы вместе работали в ОВ. Ей привычно стало воздерживаться. Пискари не заставит ее тебя укусить, пока она не сдастся, а она не сдастся. Слишком она тебя ценит.
Я открыла посудомоечную машину, и Кистен составил в нее чашки.
– Ты уверен? – тихо спросила я, желая поверить.
– Да. – С этой искушенной улыбкой он снова стал выглядеть мерзавцем в дорогом костюме. – Айви гордится тем, что отвергает себя. Она свою независимость ценит больше, чем я, вот почему она ему сопротивляется. Было бы легче, если б она сдалась. Он бы перестал на нее давить. Это не унижение – позволить Пискари смотреть ее глазами, ощущать эмоции и желания. Скорее возвышение.
– Возвышение. – Не веря ушам, я оперлась на стол. – Пискари навязывает ей свою волю, заставляет делать то, чего она не хочет, а ты считаешь, что это «возвышение»?
– Если так формулировать, то нет. – Он открыл шкафчик под мойкой и вытащил средство для мытья посуды. Я слегка удивилась, откуда он знает, где что стоит. – Но Пискари так ее достает только потому, что она сопротивляется. Ему нравится, что она не поддается.
Я забрала у него бутылку и налила средство в стаканчик на дверце машины.
– Я ей все время говорю, что быть наследником Пискари – это удача, а не потеря, – сказал он. – Она ничего от себя не теряет, зато приобретает очень много. Тот же вампирский слух. Да и почти все силы вампира-нежити без всяких минусов.
– К примеру, совесть не говорит, что нельзя смотреть на людей как на ходячую закуску, – съязвила я, захлопывая дверцу.
Он вздохнул, тонкая ткань пиджака натянулась на плечах, когда он забрал у меня бутылку и полез ставить ее на место.
– Все не так, – сказал он. – С овцами обращаются, как с овцами, кто использует других – тех самих используют, но достойные большего получают все.
Скрестив руки на груди, я поинтересовалась:
– А кто тебе дал право решать, кто чего достоин?
– Рэйчел… – Он устало взял меня за плечи. – Все сами за себя решают.
– Не верю. – Впрочем, я не отстранилась и не сбросила с себя его руки. – И даже если так, ты этим пользуешься.
Кистен мягко переместил мои руки в менее агрессивное положение, глаза его стали далекими, он отвел взгляд. – Большинство людей, – сказал он, – отчаянно стараются быть нужными. И если они собой недовольны, если думают, что не стоят любви, то иногда выбирают худший из способов себя наказать. Они наркоманы – эти тени, принадлежат ли они кому-то одному или никому и всем. Как блеющие овцы, в которых они себя превратили, они бродят в поисках искры признания, вымаливают его и сами знают, что оно фальшиво. Да, это мерзко. И – да, мы этим пользуемся. Но что хуже – пользоваться теми, кто сам этого хочет, зная в душе, что ты чудовище, или брать свое силой, показывая это явно?
Сердце у меня колотилось. Я не хотела соглашаться, но мне не с чем было спорить.
– Ну, и есть те, кто наслаждается властью, которую имеет над нами. – Губы Кистена сжались в ниточку от давней злости, он отнял от меня руки. – Те умники, которые знают, что наша жажда доверия и признания заходит так глубоко, что ее можно извратить. Те, кто на этом играет, зная, что мы чуть ли не все сделаем за разрешение взять кровь, которой так отчаянно жаждем. Те, кто чувствует превосходство от тайной власти, которую может получить любовник, чувствуя, что она ставит их почти наравне с богами. Те, кто хочет к нам присоединиться, считая, что приобретет силу и власть. Их мы тоже используем и прогоняем с меньшим сожалением, чем овец, если только их не возненавидим – а тогда мы можем превратить их в вампиров в качестве жестокой мести.
Он взял меня за подбородок. Рука была теплая, и я не отстранилась.
– А еще есть немногие, кто знает, что такое любовь, кто умеет любить. Кто щедро отдает себя, требуя взамен только того же – любви и доверия. – Безупречно-синие глаза не моргая смотрели на меня, я затаила дыхание. – И тогда это может быть прекрасно, Рэйчел. Любовь и доверие. Никто не связан. Никто не теряет разум и волю. Нет унижения, нет потерь. Оба становятся одним целым, которое больше, чем сумма частей. Только это так редко бывает. И так прекрасно, когда бывает.
Я задрожала. Я не могла понять, лжет он или нет.
От мягкого касания его руки, когда он шагнул назад, у меня кровь вскипела в жилах. А он не заметил, глядя в окно на разгорающийся рассвет.
– Мне жаль Айви, – прошептал он. – Она не хочет признать, что ей нужно принадлежать кому-то, хоть эта жажда движет каждым ее шагом. Она хочет совершенной любви, но думает, что не заслужила ее.
– Она не любит Пискари, – так же тихо прошептала я. – А ты сказал, что без любви и доверия все не так.
Кистен посмотрел мне в глаза:
– Я не о Пискари говорил.
Он взглянул на часы над мойкой, шагнул назад, и я поняла, что он уходит.
– Поздно уже, – отметил он. По отстраненному тону стало ясно, что мыслями он уже где-то далеко. Потом глаза у него прояснились, он вернулся в настоящее. – Хороший был вечер, – сказал он. – Но в следующий раз лимитов на расходы устанавливать не будем.
– Ты уверен, что будет следующий раз? – попыталась я разрядить обстановку.
Он улыбнулся в ответ на мою улыбку, на лице блеснула под светом свежая щетина.
– Надеюсь.
Кистен пошел к двери, и я машинально пошла его проводить. Я в носках ступала по деревянному полу так же бесшумно, как он. В зале было тихо, из моего стола ни звука. Не говоря ни слова, Кистен накинул пальто.
– Спасибо, – сказала я, протягивая ему кожаный плащ, который он мне дал поносить.
В темной передней блеснули его зубы.
– Всегда рад.
– За вечер, не за плащ, – пояснила я, чувствуя, как промокают носки. – Впрочем, за плащ тоже.
Он наклонился ближе.
– Опять же всегда рад, – сказал он. В глазах у него играл слабый отблеск света. Я смотрела в них, пытаясь понять, они черные оттого, что темно, или от страсти. – Я тебя сейчас поцелую, – предупредил он. Голос был мрачный, у меня мышцы напряглись. – Не увиливать!
– Не кусаться, – ответила я со смертельной серьезностью. Во мне бурлило предвкушение. Но чувства были мои собственные, не от шрама, и я поняла это одновременно с облегчением и со страхом – нельзя было притвориться, что виноват шрам. В этот раз не получится.
Он взял мой подбородок в ладони, шершавые и теплые, притянул меня к себе, закрывая глаза. Я вдохнула его аромат, сильный аромат кожи и шелка и намек на что-то более глубокое, более примитивное, действующее прямо на инстинкты – так что я не знала, что и чувствовать. Не зажмуриваясь, я смотрела, как он склоняется ко мне, сердце колотилось в ожидании ощущения его губ.
Его пальцы скользнули по контурам моего лица. Губы у меня приоткрылись. Но мы стояли неловко для обычного поцелуя, и мне стало легче, когда я поняла, что он поцелует меня только в уголок рта.
Успокоившись, я подалась ему навстречу и снова перепугалась, когда его пальцы скользнули дальше, зарывшись мне в волосы. Адреналин хлестнул холодной волной, когда до меня дошло, что он вообще не к губам моим добирается.
Он собирается целовать меня в шею! – подумала я, обмирая.
Но он остановился как раз на подходе, дохнув теплом во впадинку между ухом и подбородком. От смешанного со страхом облегчения я ни думать не могла, ни двигаться. Пульс бился как бешеный от остатков адреналина. Губы у Кистена были нежные, но хватка рук – твердая от подавляемого желания.
Холодный воздух коснулся меня вместо теплых губ, когда он отстранился, но задержался в той же позе еще на миг, и еще. Сердце колотилось, и я знала, что он его слышит не хуже собственного. Он тихо выдохнул, и я выдохнула тоже.
Кистен шагнул назад, шурша шерстью пальто. Глаза встретились с моими, и я вдруг заметила, что обнимаю его руками за талию. Руки неохотно опустились, я потрясенно перевела дух. Он не коснулся ни моих губ, ни шеи, и все же это оказался самый волнующий поцелуй в моей жизни. Беспокойство из-за того, что я не знала, что он станет делать, так меня завело, как не мог бы завести никакой обычный поцелуй.
– Вот же чертова штука, – сказал он, удивленно изгибая бровь.
– Какая? – сдавленно спросила я, еще не придя в себя.
Он качнул головой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70