«Звёздная Гемма» летела по светлому морю с такой резвостью, словно вновь обрела утраченную грот-мачту, словно полностью восстановилась после выпавших ей тяжёлых испытаний. А может, это Линден полностью восстановилась?
Весь день они с Ковенантом бродили по кораблю, то беседуя о том о сём с Великанами, то просто молча греясь на тёплой от солнца палубе. Линден заметила, что за всё это время Вейн не сдвинулся с облюбованного места ни на дюйм. Он был похож на прекрасную обсидиановую статую с тускло блестящими браслетами на запястье и лодыжке. Впечатление лишь слегка портила драная обгоревшая туника. И он по-прежнему контрастировал с Финдейлом, не покидавшим поста на носу корабля. Блеклая туника элохима развевалась на ветру, а иногда и против ветра, напоминая о том, что она, как и тот, кто её носит, может принимать любые подобия. Казалось совершенно невозможным, что между элохимом и отродьем демондимов может существовать хоть какая-то связь. Какое-то время Линден с Ковенантом обсуждали эту тайну, но потом поняли, что ничего нового пока друг другу сказать не могут, и решили отложить её решение до новых событий.
Кайл с Бринном старались держаться на расстоянии, но когда понадобилась их помощь, прислуживали с прежней почтительностью и бесстрастностью. То ли они не хотели мешать, то ли всё-таки не желали смириться с тем, что Линден осталась безнаказанной. Но она давно уже не обманывалась внешним спокойствием их лиц, зная, какие страсти могут кипеть в не признающей компромиссов душе харучая. И всё же в их поведении проскальзывала какая-то нерешительность, словно они ещё не знали, как отнестись к произошедшим переменам. Ковенант потребовал от них беспрекословного послушания, и они подчинились. Но доверия к Линден от этого у них не прибавилось.
Их подчёркнутая покорность насторожила и даже слегка расстроила Линден. Но все искупалось благотворным присутствием Ковенанта. И всё же она периодически поглаживала кончиками пальцев шрамы на его искалеченной руке — не только от избытка нежности, но и чтобы удостовериться, что он здесь и никуда не делся. И каждый раз, убедившись, что это ей не снится, она впадала в состояние блаженной расслабленности.
Когда, нагулявшись, они устроились отдохнуть на большой бухте каната, к ним присоединился Красавчик. После нескольких незначительных фраз Линден спросила, куда делся Мечтатель. Она была искренне привязана к немому Великану, чувствуя в нём родственную душу.
Но Красавчик вздохнул в ответ:
— Мечтатель… Хоннинскрю понимает его лучше, чем остальные Великаны, но и он не в состоянии уяснить всего. Сейчас мы идём на всех парусах, и если ветер продержится ещё немного, то стрелой домчимся прямо до нашей цели. Казалось бы, чего ещё желать? Но Мечтатель тоскует с каждым днём всё сильнее. Непонятная тьма, которую он не способен назвать или как-то определить, сгущается в его душе. Чем ближе мы к Первому Дереву, тем мрачнее он становится, словно земля, на которой оно растёт, — место страшное и грозящее неведомыми опасностями. Если б только он мог говорить! Сердце Великана не приспособлено к тому, чтобы держать в себе подобные сказания. Он не выходит из своей каюты. Думаю, он хочет избавить нас от своих бесплодных попыток рассказать, что его так мучает.
Линден с грустью подумала, что, скорей всего, он из чувства собственного достоинства просто хочет избавить всех от вида своих страданий. Из всех, кто плыл на «Звёздной Гемме», она была единственной, кто испытывал нечто схожее с его ощущениями. И всё же Глаз Земли и её видение были настолько разными явлениями, что она не могла перекинуть мостик от себя к Великану. Но сейчас Линден не хотелось думать ни о чём грустном: она закинула руки за голову и, греясь на солнце, отдалась жадному насыщению жизнерадостной энергией экипажа «Звёздной Геммы».
Так прошёл день, а вечером Хоннинскрю убрал часть парусов и объявил, что сегодня даёт команде отдых. Поэтому сразу после ужина, оставив на вахте якорь-мастера, боцманшу и нескольких матросов на реях, остальная часть экипажа собралась на любимом месте на полубаке. Линден и Ковенант присоединились к ним. Их тянуло к Великанам, к их шуткам, песням и увлекательным сказаниям. Собрание освещалось одним-единственным фонарём, но темнота, подступавшая со всех сторон, не страшила: она была пропитана дружеским участием, симпатией и здоровым юмором Великанов. А от глаз их шло столько света и тепла, что Линден окончательно забыла все свои страхи.
Высоко в небесах между танцующими мачтами горели яркие звезды. Когда запели первую песню, Линден примостилась у фока, прижавшись спиной к его надёжному граниту, и позволила себе унестись на крыльях мелодии.
Ритм песни был укачивающе-монотонным, как погребальная песнь самого моря, но мелодия взмывала над ним светлыми радугами веселья и радости жизни; в ней говорилось, что все на свете надо принимать с благодарностью: радость и горе, избыток и нужду. И пусть слова были подобраны порой не совсем умело, зато смысл, душа пески были светлы и чисты, а это — главное. В ней сливались в гармонии светлая печаль и искрящаяся радость, две основные составные души: свобода и счастье жизни.
Когда песня закончилась, Хоннинскрю выступил вперёд и обратился к собравшимся с речью. Он рассказал Великанам о том, что Поиск пережил в Бхратхайрайнии, но основная часть его повествования была посвящена харучаям. Особое внимание он уделил последним дням жизни и героической смерти Хигрома. Доблесть и мужество Кира он тоже не обошёл молчанием, отдавая дань памяти погибшим. Великаны слушали его, затаив дыхание; воцарилась столь торжественная тишина, что даже Бринн и Кайл не осмелились вмешаться и дополнить рассказ так, как считали нужным.
А затем полилось новое сказание, а за ним ещё и ещё. Яростный Шторм с похоронным выражением лица изложила историю о том, как два угрюмых, туповатых и замкнутых Великана втрескались друг в друга по уши, что привело их в конечном итоге к смертельной вражде. Красавчик исполнил старинную балладу о тоске Бездомных по родине. А Ковенант оставил Линден для того, чтобы поведать сагу о Береке Полуруком, легендарном герое Страны, первым ощутившем Земную Силу в раскатах рыка Огненных Львов — огненной реки с Горы Грома, — создавшем Посох Закона для управления ею и Совет Лордов для службы ей. Ковенант говорил тихо, словно рассказывал сам себе, пытаясь определить для себя суть их нынешнего Поиска. Но это была одна из любимейших историй Великанов, и, когда он закончил, несколько матросов поклонились ему в знак благодарности, признавая тем самым связь между ним и древним спасителем Страны.
На минуту все замолчали, и вдруг раздался голос Красавчика:
— Мне хотелось бы знать побольше о тех древних временах. О таких людях, как Берек, можно слушать часами.
— Да, — прошептал Ковенант. — А слава земная слабеет и проходит.
Но он не стал ни разъяснять своих последних слов, ни рассказывать больше.
Снова над палубой повисло молчание. Все ждали новой истории или песни. И вдруг свет фонаря закрутился штопором, и прямо из него перед Ковенантом и Линден возник Финдейл. Его появление встретили восклицаниями и шутками. Но почти тут же снова наступила насторожённая тишина: элохим всё ещё оставался для всех слишком загадочной и слегка опасной персоной.
На фоне слабого шелеста парусов и лёгкого шипения пены, разбегающейся от гранитного носа «Геммы», раздались слова:
— Если дозволите, я тоже расскажу одну историю. Первая серьёзно кивнула, давая согласие. Правда, она не знала, чего от него можно ожидать, но всё, что бы ни рассказал элохим, обещало быть интересным. Возможно, он поможет им немного лучше понять свой народ и его обычаи. Линден напряглась и сосредоточила на Обречённом всё своё видение. Она ощутила, как напрягся и Ковенант, который тоже не испытывал доверия к элохиму.
Финдейл воздел руки к небесам, словно вверяя им своё сердце, и устремил песнь в глубины ночи.
Ничего подобного Линден в жизни не слышала. Мелодия была настолько необычна, сверхъестественна, что все её нервы затрепетали в такт. Казалось, что поёт не один человек: звучало стройное многоголосие, словно пели камень, вода и ветер, обретшие людские голоса. Песня взмывала над человеческим обликом, в котором сейчас пребывал элохим, обнажала его истинную суть, открывая его удивительную многогранность. Песня была настолько чарующе прекрасна, что Линден поразилась, как ещё до неё доходит смысл слов.
Склонитесь, покорившие моря.
Склонитесь вы, идущие по суше.
Пред тем, кто обречён идти туда,
Где верная погибель смертным душам.
Склонитесь вы, чей боязливый взгляд
Не выдержит картин Земли крушенья,
Когда смешаются и рай и ад,
До самых звёзд всплеснувшись возмущеньем.
А тот, кто может посмотреть в лицо
Всемирной катастрофе, тот заплатит
Самим собой, и он в конце концов
Во имя Жизни жизнь свою растратит.
И потому склонитесь на пути
Того, кто бросил душу свою в тигель,
Кто обречён на то, чтобы спасти
Мир, обречённый на погибель.
Звуки лились из груди элохима легко и свободно, и, когда он закончил, несколько минут никто не мог произнести ни слова. Даже несмотря на своё крайнее недоверие и антипатию к Финдейлу, Линден подумала, что на сей раз он был искренен. Да, действительно, элохимы — народ совершенно непостижимый. Да и как понять и оценить их миропонимание и философию, если они вмещают в себя всё, что только есть на Земле, если они сами — суть всего.
И всё же она попыталась не поддаваться его очарованию. Слишком много было у неё поводов для сомнений, и одной песней их все не разрешить. Стараясь сохранить отчуждённость, Линден ждала, что элохим скажет дальше.
И он начал, не дожидаясь, когда потрясённые Великаны придут в себя. Теперь он вновь заговорил обычным человеческим голосом, голосом старика, словно желал подчеркнуть: то, что он собирается сказать, настолько важно, что ему не надо прибегать к специальным эффектам, дабы заставить себя слушать. Линден подумала, что, возможно, этому есть и ещё одно объяснение: в его истории может быть столько болезненно-личного, что он пытается таким образом как бы отстраниться, встать в позу беспристрастного сказителя.
— Элохимы — народ, не похожий ни на один другой на Земле. Мы и есть Земля, а Земля — это мы. Мы — квинтэссенция и абсолют выражения жизни. Мы её Чревь. И нет другого слова, чтобы выразить нашу сущность во всей полноте. Наученные горьким опытом неоднократных нападений на нас в прошлом, мы отделились от всего окружающего мира и других народов. Да и могли ли мы поступить иначе? К тому же что может объединять нас с другими? Наши интересы практически не совпадают. Потому-то частенько случается так, что те, кто приезжает к нам за помощью, получают вовсе не то, чего ожидали. Или вовсе ничего.
Но так было не всегда. Во времена, которые для нас ещё памятны, а для вас давным-давно забыты, мы жили не столь отчуждённо. Из нашего дома — Элемеснедена, расположенного в центре Земли, — мы общались со всем миром, пытаясь найти в нём ответы, которые потом, много позже, нашли в самих себе. Вообще-то мы не имеем возраста в том смысле, как вы его понимаете. Но в любом случае по отношению к самим себе мы были моложе тогда, нежели теперь. В те времена мы много путешествовали и частенько принимали самое активное участие в событиях, с которыми сталкивались.
Но не об этом мой рассказ. Он об Обречённых. О тех, кто до меня принимал на себя это бремя, кто посвятил все своё время и саму жизнь столь хрупкой нашей Земле. Исходя из наших знаний и опыта, они жертвовали собой ради продолжения жизни на Земле.
Однако они тоже были юны, и это сыграло свою роль. Но во все прошедшие с тех пор века мы старались… я не могу сказать «избегать жертвовать человеческими жизнями», но, по крайней мере, сводили эти жертвы к минимуму по мере возможности. Когда перед нами встают насущные проблемы, мы собираемся вместе, но лишь на плечи Обречённого принятое решение ложится всей своей тяжестью. Для того чтобы вы смогли оценить груз наших проблем, я приведу вам пример. В незапамятные времена в той части Земли, которую вы ныне называете Страной, жили не люди, а деревья. Всеединый Лес тянулся от края до края, и в каждом листочке, в каждой веточке любого из великого множества деревьев бился пульс единого сердца, и объединяло их всех единое сознание. Элохимам это прекрасное существо было очень дорого.
Но, как всегда, нашлись и те, кому чудо-лес был не по нраву, и они возжелали его полного уничтожения. По отношению к деревьям, способным чувствовать любовь и боль, но полностью лишённым способов самозащиты, это были величайшая подлость и злодейство. А знаниями деревья не обладали. Вот тогда мы собрались, и, согласно общему решению, тогдашняя Обречённая, отдала свою жизнь лесу: она полностью растворилась в нём, напитав его знаниями, которых им так недоставало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86