Я услышала негромкий щелчок замка. Но к этому времени моя голова была слишком тяжела, чтобы я смогла ее поднять, и я с радостью уплыла от мыслей о долге, о наследии, о женщинах, похожих на мужчин, уплыла в безопасность собственного сознания.
Эту ночь я спала так крепко и спокойно, как не спала с пробуждения в теле своей сестры, и, вероятно, это произошло из-за мягких слов Греты, ее чая и ощущения, что хотя но пути сюда я едва не поджарилась, здесь я нахожусь в относительной безопасности. Я знала, что видела сны, но в них не было смысла или воспоминаний: только постепенное выздоровление тела в долгие предполуночные часы и подавляющий аромат роз.
А потом я переползла во вторую половину этой ночи.
Я услышала их крики из своей комнаты в противоположном крыле здания; эти крики накладывались один на другой, как это происходило в реальности почти десять лет назад. Необычность того, что мама действительно возражает Ксавье, заставила меня на цыпочках пройти по коридору к их спальне, и особенный интерес я почувствовала, уловив, как они перебрасываются моим именем. Я прижалась к щели между дверью и стеной, стараясь не нажимать на дверь своим растущим животом.
– Я говорю о том, как ты на нее смотришь! – сказала моя мама. Ксавье попытался возразить, но Зоя холодно оборвала его: – Как будто она грязная изнутри! Как будто ей надо чего-то стыдиться!
Ксавье помолчал, прежде чем ответить:: – Она носит ребенка чудовища!
Я рукой закрыла рот, чтобы не вскрикнуть, и отступила в коридор, как – представила я себе – моя мать в спальне. Затем новым тоном Ксавье проронил:
– Что ж, какова мать, такова и дочь, я думаю.
Я услышала треск, с каким открытая ладонь ударяет но плоти, услышала удивленный возглас матери, и наступило долгое невыносимое молчание. Затем медленно, негромко, смертоносно…
– В моей дочери нет ничего плохого.
Она произнесла это так, словно я принадлежу ей одной. И хотя мне снова шестнадцать лет, во сне я знаю, что Ксавье не мой отец. Да и сам он в глубине души это знает.
– Зоя!
Его призыв заставил меня торопливо спрятаться в портике, примыкающем к коридору. Я едва успела это сделать, как появилась моя мать, и я видела, как она идет по коридору. Я видела ее новыми глазами. Словно повязки, которые ранее сняла с моих глаз Грета, на самом деле были шорами. Теперь без них в зачарованности сна я заметила не только слезы на лице матери, но и ее решимость, ее сжатые кулаки.
– Зоя! Ксавье последовал за ней. Он остановился в коридоре, давая мне возможность рассмотреть изумление и гнев на его всегда спокойном, невозмутимом лице. Та моя часть, которая сознавала, что все это сон, хотела рассмеяться. Я совершенно забыла об этом споре. На следующий день мама исчезла, и я всегда была сосредоточена на этом факте. Но теперь все приобретало смысл, и во сне я смеялась над замешательством Ксавье.
Он услышал меня.
Голова Ксавье словно была присоединена к шее на храповике, глаза, подобные двум лазерам, сосредоточенным на цели, отыскивали меня в полутьме. Я застыла, улыбка на моем лице исчезла: он опустил подбородок и приподнял верхнюю губу в усмешке. Этого я совсем не помнила.
– Думаешь, это весело, маленький Стрелец? – спросил он; голос был не его, более низкий, хриплый от возраста и силы. Он медленно повернулся лицом ко мне, и я отступила; мне мешал живот… хотя я все время знала, что это сон, – я больше не беременна. И вообще я в другом месте.
Но эти глаза оставались сосредоточенными на мне, они были холодней и темней, чем раньше, и они безжалостно следовали за моим паническим бегством. Я уползала, а он шел– за мной, каждый шаг становился шире и быстрей предыдущего, но тут я прижалась спиной к люку для белья, больше мне некуда было скрыться.
Я глубоко вдохнула, чтобы проснуться, потому что знала, что это нереально: так, как происходит сейчас во сие, в действительности никогда не было. Но тут жирная ладош, зажала мне рот, и я ощутила вкус крови: это я прикусила верхнюю губу. Я почувствовала себя, как бабочка, приколотая к лоске. Я сопротивлялась, махала руками и ногами, младенец начал биться у меня в животе, но голова моя оставалась неподвижной под его железной хваткой. Но вот рука переместилась, он поднял мне голову, заставляя смотреть ему в лицо.
Я помню в своем детстве одно особенно жаркое лето. Однажды я нашла убежище под гигантским перечным деревом, развела нависающие ветви и оказалась в сумеречном углублении, заполненном острым запахом. Я уже собиралась сесть, прислонившись к толстому стволу, как увидела, что кора покрыта коконами цикад. Их были десятки – пустые мертвые оболочки на месте прежней жизни.
Вот таким было для меня и лицо Ксавье. Из огромной оболочки ушла вся жизнь, и из этих черных глаз на меня смотрела смерть. Я еще успела подумать, не треснет ли и не превратится ли в пыль под моими пальцами его кожа, как пустые коконы цикад, но тут бычьи черты Ксавье начали искажаться.
Словно невидимая гигантская рука смяла пластилин; его рот и нос поменялись местами, они гротескно ворочались на его лице, глаза и брови заскользили по лицу в стороны, уши совершенно исчезли. Пластилин истончился, начал рваться на лбу и щеках, обнажил мышцы и наконец блестящие белые кости.
Глазницы превратились в черные бассейны, мрачные, бушующие и живые, полные того, что можно назвать неутолимым гневом.
– Значит, ты хочешь начать в том месте, где остановилась твоя мать, Стрелец? Ты тоже придешь за мной? Думаешь, справишься?
Свободной рукой он толкнул меня в живот, и я ахнула под ладонью, все еще сжимавшей мне рот. Костлявый палец ткнул еще раз, и на этот раз я ощутила его в своих внутренностях, почувствовала, как он перебирает мои кишки в опасной близости к еще не родившемуся ребенку. Я извивалась под этим навязчивым прикосновением, а челюсти его черепа радостно щелкали.
– Я готов тебя встретить. О да, готов. – Он начал свирепеть, и сквозь отверстие носа пошел дым, от которого у меня заслезились глаза; из его рта начали вылетать горящие угли. – Аякс рассказал мне, что ты сильна так же, как была Зоя, но я чувствую твой запах в зимнем ветре, и знаешь, чем ты для меня пахнешь? – Его палец шевелился во мне, царапая, зажимая, заставляя меня вскрикивать, и когда он наклонился ко мне, его дыхание было полно глубокими огненными недрами. Он раскрыл рот, и меня едва не вырвало от зловония этой прогнившей души. – Добычей.
Я рывком проснулась, едва не задыхаясь, в комнате Греты, где аромат роз смешивался с могильным запахом.
– Дьявол! – произнесла я, хватая воздух. – Что это было?
Я осознала, что прикрывала руками живот, и посмотрела на него, косясь на глиф, который горел у меня на груди так же горячо, как когда я столкнулась с Аяксом. Но жара спадала, и это успокаивало, как и гладкая плоская кожа живота, без следов насилия или беременности; на ней вообще не было ничего, кроме отпечатка простыней, в которые я закуталась. Но внутри я по-прежнему чувствовала палец. Я закричала и ударилась затылком об изголовье, и в мозгу у меня загремел смех.
Потом в комнате стало тихо – только мое неровное дыхание и уходящие отголоски смеха. Я снова выругалась и прижала одну ладонь к животу, другую – к лицу. Должно быть, во сне я прикусила губу, потому что рука оказалась в крови, но на этот раз никто в моих внутренностях не копался.
Я посмотрела на позолоченные часы у постели Греты – «9:18» – и потерла глаза. Конечно, боль в них вызвана тем, что я спала так долго. И по той же причине спутаны и пропитаны потом простыни. Ведь я же не сумасшедшая.
«И Тульпа, – сказала я себе, продолжая успокаиваться, – не приходил ко мне во сне».
18
Когда я спустила ноги с кровати и, пошатываясь, пошла к зеркалу в гардеробе, один из попугайчиков негромко свистнул. К скошенному краю зеркала была прикреплена записка. Цветистым почерком на ароматной бумаге было написано: «Я ушла на работу. Будь как дома. К десяти за гобой придет Уоррен. Г.»
Я сорвала записку и принялась разглядывать в зеркале свое отражение. На виске пятно засохшей крови; его видно сквозь светлые пряди, как пятно далматинца. Я убрала его и, наклонившись, оттянула нижнее веко правого глаза. Никакой крови. Все нормальное. Целое. Я совершенно выздоровела, если не считать новой раны на губе. Да и та, я видела, уже затягивается.
:. Я облегченно вздохнула и возблагодарила божество, которое, может, слышит меня. Теперь для восстановления мне нужен только горячий душ и еда. А вот мозг – другое дело. Остатки сна затягивали меня, как зыбучий песок, грозя подавить любые новые мысли.
Достав смену одежды из сумки, я направилась в душ. Полчаса спустя я была в полном порядке, в куртке с капюшоном, в брюках – все, разумеется, розовое; волосы забраны в конский хвост, лицо вымыто и выскреблено. Уоррен обещал, что сегодня я начну тренировки, и я знала, что это лучше всего поможет мне снова стать самой собой.
Я подумывала, не рассказать ли Уоррену о своем сне, но промолчала, когда, открыв дверь, увидела его. Он был в отглаженных брюках цвета хаки и синей застегнутой до низу рубашке, заправленной в брюки. Лицо гладко выбритое, глаза ясные и отдохнувшие, ладони по-прежнему мозолистые, но чистые и аккуратные. Если бы не взлохмаченные волосы, я приняла бы его за бизнесмена, направляющегося на утреннюю деловую встречу.
– Я рад, что ты полностью оправилась. Уоррен одобрительно осмотрел меня сверху вниз, не взглянув мне в глаза. Человек, который при первой встрече предстал нелепым бродягой, превратился в серьезного, строгого руководителя, и, глядя на него, я наконец сформулировала вопрос, который преследовал меня с тех пор, как я с повязкой на глазах пришла в себя в комнате Греты.
Если в убежище нет предателя, как горячо настаивает Уоррен, почему так важно, чтобы никто не знал моей подлинной личности?
Я не могла спросить Уоррена об этом сейчас – он явно на меня сердит, – и когда он протянул телефон, который дала мне Шер, я просто взяла его с мозолистой ладони, сунула в карман и вслед за Уорреном вышла из комнаты.
Как объяснил мне накануне Феликс, убежище – это место отдыха; здесь осажденные звездные знаки пополняют запасы энергии, набираются знаний и тренируются для борьбы с тем врагом, который им в данный момент противостоит. Большая часть убежища населена только вспомогательным персоналом, детьми и новичками, которые постоянно живут под Неоновым кладбищем, но теперь здесь собрались и уцелевшие звездные знаки, и все убежище было возбуждено этой явной необычностью. Уоррен сообщил, что остальные – на совещании, несомненно, по поводу вчерашних событий, но скоро начнутся ежедневные тренировки в так называемом Саду Сатурна.
Однако для меня первой остановкой стали казармы. – Дом, милый дом, – сказал Уоррен, щелкая выключателем и пропуская меня в комнату. Комната чистая и по форме такая же, как комната Греты, но на этом сходство заканчивается. Нет никаких женских черточек, ни кружев, ни подушечек, ни салфеток. Бетонный пол и стены голы и выкрашены неизменной белой краской. К одной стене прижата огромного размера кровать, на которой только матрац, напротив низенький кофейный столик с фаянсовой посудой. На столике – поднос с камешками, все они белые; с потолка свисают три лампы с белыми бумажными абажурами – единственное освещение. Двенадцать полок шириной в ладонь, все красного дерева, подвешены над кроватью и прямоугольной формой повторяют форму абажуров. На полках стеклянные лампадки; будучи зажженными, они, наверно, придают тепло этой модульной, сделанной по единому образцу комнате.
Все в комнате строго утилитарно, тем не менее она теплая и сексуальная… хотя ничего не напоминает о том, кто здесь жил раньше. Мне она понравилась.
– Комната прекрасная, – заявила я Уоррену. Оставалось невысказанным, что эта комната в триста квадратных футов и должна быть прекрасной: мне предстоит в ней задержаться.
– А что имел в виду Майках, когда говорил, что создал меня так, что Аякс не мог меня найти? – спросила я, заглядывая в ванную и стараясь, чтобы вопрос звучал небрежно.
– Майках – талантливый врач, – отозвался Уоррен и направился за мной. – Он может не только изменить форму твоего носа, но и твою генетическую схему, то есть твои феромоны. Он синтезирует формулу, отличную от твоей собственной, и с помощью своего мастерства внедряет ее. Аякс не знал новый код и не мог отыскать тебя так быстро.
Однако отыскал из-за моего расстройства по поводу Бена. Но в это я пока не хотела вдаваться.
– А когда говорил, что я каким-то образом особо связана с тобой? – Я наблюдала за его отражением в зеркале ванной, потому что так было удобней, чем смотреть прямо на пего.
Уоррен несколько насторожился, но ответил:
– Сделав тебе прививку, он взял кровь у тебя и ввел мне.
Я не была уверена, что это мне понравилось. Старается ли Уоррен обеспечить мою безопасность или хочет постоянно следить за мной?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
Эту ночь я спала так крепко и спокойно, как не спала с пробуждения в теле своей сестры, и, вероятно, это произошло из-за мягких слов Греты, ее чая и ощущения, что хотя но пути сюда я едва не поджарилась, здесь я нахожусь в относительной безопасности. Я знала, что видела сны, но в них не было смысла или воспоминаний: только постепенное выздоровление тела в долгие предполуночные часы и подавляющий аромат роз.
А потом я переползла во вторую половину этой ночи.
Я услышала их крики из своей комнаты в противоположном крыле здания; эти крики накладывались один на другой, как это происходило в реальности почти десять лет назад. Необычность того, что мама действительно возражает Ксавье, заставила меня на цыпочках пройти по коридору к их спальне, и особенный интерес я почувствовала, уловив, как они перебрасываются моим именем. Я прижалась к щели между дверью и стеной, стараясь не нажимать на дверь своим растущим животом.
– Я говорю о том, как ты на нее смотришь! – сказала моя мама. Ксавье попытался возразить, но Зоя холодно оборвала его: – Как будто она грязная изнутри! Как будто ей надо чего-то стыдиться!
Ксавье помолчал, прежде чем ответить:: – Она носит ребенка чудовища!
Я рукой закрыла рот, чтобы не вскрикнуть, и отступила в коридор, как – представила я себе – моя мать в спальне. Затем новым тоном Ксавье проронил:
– Что ж, какова мать, такова и дочь, я думаю.
Я услышала треск, с каким открытая ладонь ударяет но плоти, услышала удивленный возглас матери, и наступило долгое невыносимое молчание. Затем медленно, негромко, смертоносно…
– В моей дочери нет ничего плохого.
Она произнесла это так, словно я принадлежу ей одной. И хотя мне снова шестнадцать лет, во сне я знаю, что Ксавье не мой отец. Да и сам он в глубине души это знает.
– Зоя!
Его призыв заставил меня торопливо спрятаться в портике, примыкающем к коридору. Я едва успела это сделать, как появилась моя мать, и я видела, как она идет по коридору. Я видела ее новыми глазами. Словно повязки, которые ранее сняла с моих глаз Грета, на самом деле были шорами. Теперь без них в зачарованности сна я заметила не только слезы на лице матери, но и ее решимость, ее сжатые кулаки.
– Зоя! Ксавье последовал за ней. Он остановился в коридоре, давая мне возможность рассмотреть изумление и гнев на его всегда спокойном, невозмутимом лице. Та моя часть, которая сознавала, что все это сон, хотела рассмеяться. Я совершенно забыла об этом споре. На следующий день мама исчезла, и я всегда была сосредоточена на этом факте. Но теперь все приобретало смысл, и во сне я смеялась над замешательством Ксавье.
Он услышал меня.
Голова Ксавье словно была присоединена к шее на храповике, глаза, подобные двум лазерам, сосредоточенным на цели, отыскивали меня в полутьме. Я застыла, улыбка на моем лице исчезла: он опустил подбородок и приподнял верхнюю губу в усмешке. Этого я совсем не помнила.
– Думаешь, это весело, маленький Стрелец? – спросил он; голос был не его, более низкий, хриплый от возраста и силы. Он медленно повернулся лицом ко мне, и я отступила; мне мешал живот… хотя я все время знала, что это сон, – я больше не беременна. И вообще я в другом месте.
Но эти глаза оставались сосредоточенными на мне, они были холодней и темней, чем раньше, и они безжалостно следовали за моим паническим бегством. Я уползала, а он шел– за мной, каждый шаг становился шире и быстрей предыдущего, но тут я прижалась спиной к люку для белья, больше мне некуда было скрыться.
Я глубоко вдохнула, чтобы проснуться, потому что знала, что это нереально: так, как происходит сейчас во сие, в действительности никогда не было. Но тут жирная ладош, зажала мне рот, и я ощутила вкус крови: это я прикусила верхнюю губу. Я почувствовала себя, как бабочка, приколотая к лоске. Я сопротивлялась, махала руками и ногами, младенец начал биться у меня в животе, но голова моя оставалась неподвижной под его железной хваткой. Но вот рука переместилась, он поднял мне голову, заставляя смотреть ему в лицо.
Я помню в своем детстве одно особенно жаркое лето. Однажды я нашла убежище под гигантским перечным деревом, развела нависающие ветви и оказалась в сумеречном углублении, заполненном острым запахом. Я уже собиралась сесть, прислонившись к толстому стволу, как увидела, что кора покрыта коконами цикад. Их были десятки – пустые мертвые оболочки на месте прежней жизни.
Вот таким было для меня и лицо Ксавье. Из огромной оболочки ушла вся жизнь, и из этих черных глаз на меня смотрела смерть. Я еще успела подумать, не треснет ли и не превратится ли в пыль под моими пальцами его кожа, как пустые коконы цикад, но тут бычьи черты Ксавье начали искажаться.
Словно невидимая гигантская рука смяла пластилин; его рот и нос поменялись местами, они гротескно ворочались на его лице, глаза и брови заскользили по лицу в стороны, уши совершенно исчезли. Пластилин истончился, начал рваться на лбу и щеках, обнажил мышцы и наконец блестящие белые кости.
Глазницы превратились в черные бассейны, мрачные, бушующие и живые, полные того, что можно назвать неутолимым гневом.
– Значит, ты хочешь начать в том месте, где остановилась твоя мать, Стрелец? Ты тоже придешь за мной? Думаешь, справишься?
Свободной рукой он толкнул меня в живот, и я ахнула под ладонью, все еще сжимавшей мне рот. Костлявый палец ткнул еще раз, и на этот раз я ощутила его в своих внутренностях, почувствовала, как он перебирает мои кишки в опасной близости к еще не родившемуся ребенку. Я извивалась под этим навязчивым прикосновением, а челюсти его черепа радостно щелкали.
– Я готов тебя встретить. О да, готов. – Он начал свирепеть, и сквозь отверстие носа пошел дым, от которого у меня заслезились глаза; из его рта начали вылетать горящие угли. – Аякс рассказал мне, что ты сильна так же, как была Зоя, но я чувствую твой запах в зимнем ветре, и знаешь, чем ты для меня пахнешь? – Его палец шевелился во мне, царапая, зажимая, заставляя меня вскрикивать, и когда он наклонился ко мне, его дыхание было полно глубокими огненными недрами. Он раскрыл рот, и меня едва не вырвало от зловония этой прогнившей души. – Добычей.
Я рывком проснулась, едва не задыхаясь, в комнате Греты, где аромат роз смешивался с могильным запахом.
– Дьявол! – произнесла я, хватая воздух. – Что это было?
Я осознала, что прикрывала руками живот, и посмотрела на него, косясь на глиф, который горел у меня на груди так же горячо, как когда я столкнулась с Аяксом. Но жара спадала, и это успокаивало, как и гладкая плоская кожа живота, без следов насилия или беременности; на ней вообще не было ничего, кроме отпечатка простыней, в которые я закуталась. Но внутри я по-прежнему чувствовала палец. Я закричала и ударилась затылком об изголовье, и в мозгу у меня загремел смех.
Потом в комнате стало тихо – только мое неровное дыхание и уходящие отголоски смеха. Я снова выругалась и прижала одну ладонь к животу, другую – к лицу. Должно быть, во сне я прикусила губу, потому что рука оказалась в крови, но на этот раз никто в моих внутренностях не копался.
Я посмотрела на позолоченные часы у постели Греты – «9:18» – и потерла глаза. Конечно, боль в них вызвана тем, что я спала так долго. И по той же причине спутаны и пропитаны потом простыни. Ведь я же не сумасшедшая.
«И Тульпа, – сказала я себе, продолжая успокаиваться, – не приходил ко мне во сне».
18
Когда я спустила ноги с кровати и, пошатываясь, пошла к зеркалу в гардеробе, один из попугайчиков негромко свистнул. К скошенному краю зеркала была прикреплена записка. Цветистым почерком на ароматной бумаге было написано: «Я ушла на работу. Будь как дома. К десяти за гобой придет Уоррен. Г.»
Я сорвала записку и принялась разглядывать в зеркале свое отражение. На виске пятно засохшей крови; его видно сквозь светлые пряди, как пятно далматинца. Я убрала его и, наклонившись, оттянула нижнее веко правого глаза. Никакой крови. Все нормальное. Целое. Я совершенно выздоровела, если не считать новой раны на губе. Да и та, я видела, уже затягивается.
:. Я облегченно вздохнула и возблагодарила божество, которое, может, слышит меня. Теперь для восстановления мне нужен только горячий душ и еда. А вот мозг – другое дело. Остатки сна затягивали меня, как зыбучий песок, грозя подавить любые новые мысли.
Достав смену одежды из сумки, я направилась в душ. Полчаса спустя я была в полном порядке, в куртке с капюшоном, в брюках – все, разумеется, розовое; волосы забраны в конский хвост, лицо вымыто и выскреблено. Уоррен обещал, что сегодня я начну тренировки, и я знала, что это лучше всего поможет мне снова стать самой собой.
Я подумывала, не рассказать ли Уоррену о своем сне, но промолчала, когда, открыв дверь, увидела его. Он был в отглаженных брюках цвета хаки и синей застегнутой до низу рубашке, заправленной в брюки. Лицо гладко выбритое, глаза ясные и отдохнувшие, ладони по-прежнему мозолистые, но чистые и аккуратные. Если бы не взлохмаченные волосы, я приняла бы его за бизнесмена, направляющегося на утреннюю деловую встречу.
– Я рад, что ты полностью оправилась. Уоррен одобрительно осмотрел меня сверху вниз, не взглянув мне в глаза. Человек, который при первой встрече предстал нелепым бродягой, превратился в серьезного, строгого руководителя, и, глядя на него, я наконец сформулировала вопрос, который преследовал меня с тех пор, как я с повязкой на глазах пришла в себя в комнате Греты.
Если в убежище нет предателя, как горячо настаивает Уоррен, почему так важно, чтобы никто не знал моей подлинной личности?
Я не могла спросить Уоррена об этом сейчас – он явно на меня сердит, – и когда он протянул телефон, который дала мне Шер, я просто взяла его с мозолистой ладони, сунула в карман и вслед за Уорреном вышла из комнаты.
Как объяснил мне накануне Феликс, убежище – это место отдыха; здесь осажденные звездные знаки пополняют запасы энергии, набираются знаний и тренируются для борьбы с тем врагом, который им в данный момент противостоит. Большая часть убежища населена только вспомогательным персоналом, детьми и новичками, которые постоянно живут под Неоновым кладбищем, но теперь здесь собрались и уцелевшие звездные знаки, и все убежище было возбуждено этой явной необычностью. Уоррен сообщил, что остальные – на совещании, несомненно, по поводу вчерашних событий, но скоро начнутся ежедневные тренировки в так называемом Саду Сатурна.
Однако для меня первой остановкой стали казармы. – Дом, милый дом, – сказал Уоррен, щелкая выключателем и пропуская меня в комнату. Комната чистая и по форме такая же, как комната Греты, но на этом сходство заканчивается. Нет никаких женских черточек, ни кружев, ни подушечек, ни салфеток. Бетонный пол и стены голы и выкрашены неизменной белой краской. К одной стене прижата огромного размера кровать, на которой только матрац, напротив низенький кофейный столик с фаянсовой посудой. На столике – поднос с камешками, все они белые; с потолка свисают три лампы с белыми бумажными абажурами – единственное освещение. Двенадцать полок шириной в ладонь, все красного дерева, подвешены над кроватью и прямоугольной формой повторяют форму абажуров. На полках стеклянные лампадки; будучи зажженными, они, наверно, придают тепло этой модульной, сделанной по единому образцу комнате.
Все в комнате строго утилитарно, тем не менее она теплая и сексуальная… хотя ничего не напоминает о том, кто здесь жил раньше. Мне она понравилась.
– Комната прекрасная, – заявила я Уоррену. Оставалось невысказанным, что эта комната в триста квадратных футов и должна быть прекрасной: мне предстоит в ней задержаться.
– А что имел в виду Майках, когда говорил, что создал меня так, что Аякс не мог меня найти? – спросила я, заглядывая в ванную и стараясь, чтобы вопрос звучал небрежно.
– Майках – талантливый врач, – отозвался Уоррен и направился за мной. – Он может не только изменить форму твоего носа, но и твою генетическую схему, то есть твои феромоны. Он синтезирует формулу, отличную от твоей собственной, и с помощью своего мастерства внедряет ее. Аякс не знал новый код и не мог отыскать тебя так быстро.
Однако отыскал из-за моего расстройства по поводу Бена. Но в это я пока не хотела вдаваться.
– А когда говорил, что я каким-то образом особо связана с тобой? – Я наблюдала за его отражением в зеркале ванной, потому что так было удобней, чем смотреть прямо на пего.
Уоррен несколько насторожился, но ответил:
– Сделав тебе прививку, он взял кровь у тебя и ввел мне.
Я не была уверена, что это мне понравилось. Старается ли Уоррен обеспечить мою безопасность или хочет постоянно следить за мной?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59