Ты соткана из жизни и красоты, в тебе — самые светлые мечты всей моей семьи за добрые сто лет и даже больше! Ты создана из морской синевы, и белой пены, и чудесных солнечных дней. Красавица моя, моя радость и гордость, не смей умирать! Если не останется совсем ничего и никого, если тьма поглотит нас всех — по крайней мере ты должна мчаться под парусами вперед! И Альтия распахнула перед кораблем свое сердце и душу, щедро изливая на нее воспоминания. Гулкий смех отца — и высокий миг гордости, когда он в самый первый раз доверил ей штурвал. Залитая солнцем морская даль, видимая с высоты «вороньего гнезда». И — оттуда же — жуткая грозовая поэзия штормовых волн. Ты не можешь, не должна уходить вместе со мной! со всей яростью мысленно кричала она. Потому что, если не станет тебя, все это тоже исчезнет! Вся эта красота, вся эта жизнь! Да как у тебя язык повернулся говорить, будто смерть есть твоя сущность? Это ведь не смерть моего отца излилась в тебя и дала тебе пробуждение, а его подытоженная жизнь! Да как можешь ты говорить, будто сделана из смерти, ты ведь впервые открыла глаза, когда приняла его жизнь!
Воцарилась тишина гораздо полнее и глубже простого молчания. При этом Альтия чувствовала, как где-то — по ту сторону — ее телу постепенно приходит конец. Холод и темнота туманили разум. Ей оставалось только дождаться, чтобы корабль сдался и пообещал не умирать.
А ты? вдруг спросила Проказница.
Я умираю, радость моя. Слишком поздно мне на что-то надеяться. Мое тело отравлено, да и мой дух — тоже. Меня все равно ничего хорошего не ждет впереди!
И даже я?
Ох, сердечко мое, ты одна и грела меня, пока длилась наша разлука! И тут Альтия высказала истину, о которой прежде и не подозревала: Миленькая, да если бы, оставшись в живых, я сумела бы чем-то помочь тебе, я нипочем бы не умерла! Только, боюсь, мне передумывать уже поздно.
Альтия окинула мысленным взглядом свое тело. Повсюду царствовало оцепенение и холод.
Но тем самым ты обрекаешь меня на вечное заточение здесь, в этих потемках! Без тебя у меня ни сил, ни воли не хватит, чтобы дать ей бой и вернуть жизнь, отнятую у меня! Альтия, неужели ты меня здесь покинешь?
И время снова остановилось.
А у тебя хватит мужества последовать за мной в смерть, кораблик?
Да, был ответ.
И Альтию скрутило судорогой от осознания величайшей неправильности происходившего. Никакого мужества не было в том, чтобы искать вечного забвения, уступая солнечный мир тем, кто сеял кругом себя зло. Собственное стремление к уходу из жизни вдруг показалось ей страшно постыдным. Смерть — она просто все прекращает. Ей не дано ничего исправлять. Альтия преисполнилась глубокого презрения к себе самой за то, что малодушно вознамерилась умереть — в то время как тот, кто довел ее до подобного состояния, будет продолжать жить! И еще за то, что собралась умереть — и оставить душу своего корабля вечно плакать в одиночестве и темноте!
Тогда призови свое истинное мужество, кораблик, и вернись к жизни вместе со мной!
Она потянулась назад, к почти совсем покинутому телу, и вдруг вспомнила, как они с Йек барахтались в холодной воде. Помнится, она боролась изо всех сил, прокладывая себе путь наверх, к свету и воздуху! Нынешнее испытание оказалось не в пример тяжелей. Пучина смерти — это тебе не родная и с детства знакомая морская стихия. Собственное тело, и то отказывалось ее признавать.
Дыхание остановилось совсем. Сердце еле трепыхалось и вот-вот должно было полностью остановиться. Альтия рвалась из бездны безвременья, силясь очнуться, но не могла. Даже ощущение тела ускользало от нее. Черты личности неуловимо расплывались, а воля к жизни слабела. Зато восприятие расширилось почти беспредельно и начало истаивать в той же черноте, где пребывала Проказница. Альтия попыталась найти в себе еще какие-то силы, но сил не было.
Проказница! взмолилась она.Кораблик, на помощь!
Последовало мгновение тишины.
Возьми все, чем я обладаю, раздалось затем. Надеюсь, этого хватит?
Нет! безмолвно завопила Альтия. Погоди, кораблик, не надо!
«Альтия! А ну живо на палубу!»
Голос отца эхом прогремел в ее гаснущем сознании. Знакомая команда сработала помимо разума и воли: тело дернулось в попытке встать… и свалилось, голое, с койки на пол каюты. Скобленые доски встретили ее размашистым ударом — диводревом по коже. И рот и глаза от этого удара распахнулись. Мелькнули крохотные огоньки. Звезды в проеме иллюминатора. Альтия лежала на спине, дыша точно рыба, вытащенная на берег. Потом перевернулась на бок — и ее вырвало. Изо рта и ноздрей мощным потоком хлынула удушающе-горькая гадость. Дальше тело опять сработало само. Альтия принялась чихать и судорожно задышала.
Вдох — выдох. Вдох — выдох. Вдох — выдох!!! Ее тело прижималось к диводреву, и далекий голос отсчитывал для нее ритм, а Проказница помогала налаживать и выравнивать биение сердца. Корабль оставался накрепко слит с нею, вот только связь эта ощущалась все слабей и быстро ускользала от восприятия. Но даже и теперь Проказница пыталась помочь не столько телу Альтии, сколько ее душе.
Ах, сердечко мое, милая, хорошая моя! А ведь я и думать не думала, что он способен подобное над тобой учинить! Как же я ошибалась в нем, как же я ошибалась! И в тебе тоже, Альтия, милая. Я даже и о себе самой судила неверно!
На этом мысленная связь истаяла окончательно.
Альтия часто моргала, тараща глаза в темноту. Чувствовала она себя, мягко выражаясь, хуже не выдумаешь. Желчь обожгла ей горло, губы и рот. Ну и внутри, естественно, все зверски болело. Она снова чихнула. Что ж, зато тело, кажется, уверенно заработало.
Альтия набрала полную грудь воздуха и прижала к диводреву пола обе ладони. Больно. Какое счастье — она снова могла чувствовать боль. Она снова могла что-либо чувствовать. Это ли не блаженство!
— Ну, Проказница, — прокаркала она сипло. — Живем, что ли?
Ответа не последовало. В диводреве под ее ладонями не ощущалось никаких признаков жизни.
ГЛАВА 27
КЛЮЧ-ОСТРОВ
СОВЕРШЕННЫЙ отправился в плавание в точном соответствии с собственным распоряжением — в следующий же прилив. Едва избежав гибели, пережив спешный ремонт, корабль был далек от былой грации и красоты. Но как бы то ни было, стоило поднявшейся воде снять его с мели — и чиненые снасти дружно натянулись, одевая сырые, пахнущие свежим деревом реи латаными и грязными, но очень неплохо работающими парусами. Поредевшая, жестоко израненная команда трудилась с мрачным упорством, и корабль резал волны.
Совершенный сам прокладывал курс. Нет, Янтарь еще не изваяла ему нового лица, не говоря уже о глазах. Ее лихорадочная работа еще не продвинулась дальше разметки и измерений, да и те — по строгому настоянию корабля — она отложила ради более насущных дел. Совершенный шел вперед по-прежнему вслепую, хотя и не совсем. Глаза Янтарь были его глазами.
Она стояла подле него, опираясь на поручни, и ветер развевал ее траченные ядом волосы, а она рассказывала Совершенному буквально обо всем, что привлекало ее взгляд. Она вконец забросила перчатки, и прикосновение ладоней внятно передавало ему ее впечатление от островов, мимо которых они проходили. Конечно, такая передача не могла в полной мере заменить зрение. Однако общее чувство океана с разбросанными по нему островками до него доходило. И Совершенный кое-чем делился с нею. А под водой, не обгоняя и не отставая, скользил белый змей. И тоже подгонял Совершенного — на свой лад. Змей казался полностью свихнувшимся. Корабль подозревал, что змей всячески силился разбудить в нем драконов, не ведая, что они и без того бодрствовали, более того, все решительней заявляли о себе день ото дня. Их мысли вплетались в размышления Совершенного. Драконы тянулись сквозь него к Янтарь. И по ходу дела изменяли его. Они становились им. А он — ими.
— Мы летим… летим… — бормотала резчица.
Колючий дождь орошал ее лицо, стекал каплями по клочкам волос. Широко распахнутые глаза были устремлены вперед, и вместе с Совершенным она видела окружающие острова такими, каковы они были когда-то.
— Было дело, я вправду летал здесь, — отозвался корабль. — Только эти острова были тогда вовсе не островами, а вершинами горных хребтов. Первый из кряжей мы называли Великой Внутренней Стеной. За ним простирались Низменности, а дальше стоял Приморский хребет. Неспокойное это было место, иные горы там все время бурлили и грохотали, плюясь дымом и извергая расплавленный камень, так что иногда день превращался в сумерки, а лето — в сущую зиму. Теперь этих гор нет, они потонули. Вершины Приморского хребта составили то, что вы называете Ограждающей Стеной, Старушечьим островом и так далее. А сейчас мы движемся среди затопленных перевалов Великой Внутренней Стены.
— Ты так рассказываешь о них, — заметила Янтарь, — что я все это словно вижу воочию!
— Да? Только лучше бы нам сейчас узреть их такими, какими они представали Игроту. И Люкто Ладлаку, сыну Седжа Ладлака. Все Пиратские острова звали его Счастливчиком Ладлаком. Он-то и стал отцом Кеннита. Ничего не скажешь, Кеннит сделал все, чтобы унаследовать прозвище папеньки. — Совершенный помолчал, перед его мысленным оком проносились минувшие годы. — Счастье! Удача! Она всегда так много для него значила.
— Когда Альтия пересказывала мне твою историю, — осторожно вставила Янтарь, — она говорила, что ты ушел из Удачного с Седжем Ладлаком.
— Чьим старшим сыном и был Люкто. Он плавал вместе с отцом, да только плохо они ладили между собой. У Седжа воображения было, как у бревна. Он думал только о том, как бы задешево купить да подороже продать. Это было его единственное правило чести, свойственное семейству Ладлаков. Он платил матросам гроши, и люди у него не слишком задерживались: кому нужен такой грубый и бесчувственный капитан, который жизни людские ценит дешевле самого последнего груза! И ведь он даже не задумывался, а нельзя ли жить как-нибудь по-иному. Он и меня-то не боялся в основном потому, что понятия не имел, на что я способен. А вот Люкто, сын его, оказался сделан из другого теста. Этот уродился законченным мечтателем и вдобавок склонен был наслаждаться всеми прелестями жизни. Не удивительно, что ему душно было в паутине традиций и освященных временем обычаев Удачного. Удивительно ли, что именно Люкто уговорил отца слегка приторговывать на стороне, а именно на Пиратских островах. У этого юноши был сущий дар общаться с людьми, не ведающими закона. Он чувствовал себя здесь своим, и народ островов платил ему такой же любовью. Благополучие Ладлаков заметно пошло в гору. Его отец был доволен, и, чтобы вознаградить сына, он нашел ему неплохую невесту — младшую дочь весьма состоятельного торговца, естественно из старинной семьи. Седж только не учел, что у сына имелось сердце. И это сердце уже принадлежало девушке с островов. Люкто было года двадцать два, когда его папенька скоропостижно помер в Делипае, во время заключения сделки, прямо за столом. Сын справил по нему траур, он искренне горевал, но все-таки не настолько, чтобы послушно вернуться в Удачный и зажить той скучной жизнью, которую покойный ему было предначертал. Люкто похоронил отца на берегу и больше носу домой не показывал. Команда только рада была последовать за ним в это добровольное изгнание. Дело в том, что молодой капитан любил выпивку ничуть не меньше, чем они сами, и не скупился, когда начинался кутеж. Щедрый и великодушный был юноша, уж что говорить. Ему бы еще чуть-чуть осмотрительности, но… В общем, женился он на своей красавице и дал клятву, что выстроит себе маленький мирок и станет жить в нем как король!
Совершенный задумчиво покачал головой. Воспоминания были такими яркими.
— Люкто успешно торговал и жил на широкую ногу, — снова заговорил корабль. — Он выстроил тайное прибежище себе и своим людям. Он свято полагал, что верность команды убережет это местечко от всякого посягательства. К сожалению, среди людей всегда находятся несытые, которым мало жить припеваючи, кормясь от чужого процветания. Один такой и преподнес личный мир Счастливчика Игроту на блюдечке. А у Игрота тогда уже была репутация пирата, дерзающего совершать такие дела, которые обычным людям даже в голову не придут. И вот он подъехал к Счастливчику со сладкими речами, дескать, буду тебе верным напарником и в торговле, и в морском разбое. И Люкто поверил… Они как раз обмывали свою вечную и нерушимую дружбу, когда Игрот напал на него. Он заточил моего отца, чтобы я вел себя тихо, а Кеннита взял заложником, чтобы мной помыкать, и все мы должны были слушаться его из страха, что он замучит других. Он вырезал язык моей матери…
— Совершенный, Совершенный, — мягко, но решительно вмешалась Янтарь. — Это был отец Кеннита, а не твой. И не твоя мать, а Кеннита.
Корабль горько улыбнулся, запрокинув слепое лицо навстречу дождю.
— Ты, — сказал он, — все хочешь провести границы там, где на самом деле их нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83