Следуя за ним, Гайфье миновал переулок, выбрался на более широкие улицы, снова очутился на площади с таинственной статуей на столбе, а оттуда двинулся к дворцовому кварталу.
И тут на углу Ренье остановил… Пиндар.
Гайфье юркнул в тень, спрятавшись за большой кариатидой, которая с исключительно серьезным видом поддерживала навес над дверью. Только этого не хватало – чтобы Пиндар обнаружил своего господина разгуливающим по городу в ранний час! Наверняка начнутся сплетни касательно похождений королевского брата. Может быть, ему даже припишут какую-нибудь любовницу! А Эскива окончательно утвердится в убеждении, что Гайфье участвует в заговоре против нее.
С того места, где прятался Гайфье, не было слышно ни слова из того, что говорилось между Пиндаром и Ренье. Но выражения их лиц были более чем красноречивы.
Пиндар имел многозначительный и слегка встревоженный вид. Глазки поэта так и бегали, как будто он опасался слежки. Несколько раз он вздрагивал и оборачивался.
Ренье, напротив, выглядел рассеянным: он то почесывался, то вздыхал, то качал головой, то кивал, как будто не придавал происходящему большого значения.
Однако самым странным наблюдателю показалось то обстоятельство, что Ренье и Пиндар держались как старые знакомые. Разумеется, ничего удивительного в том, что у Ренье полным-полно приятелей в столице – в конце концов, Ренье живет здесь почти всю жизнь; но Пиндар по большей части проводил свои дни в провинции… Стало быть, их знакомство относится к очень давним временам.
Очень странно, решил Гайфье. Хорошо бы подслушать, о чем они совещаются. Но выбираться из тени на свет мальчику совершенно не хотелось, и потому он довольствовался тем, что смотрел на собеседников издалека.
* * *
Пиндар сказал:
– А, Ренье! Рано же ты выбрался из берлоги.
– Заночевал у брата в городе, – пояснил Ренье. – Много дел, и все нужно успеть до обеда.
– У тебя? Много дел? – Пиндар хмыкнул. – Впервые слышу, чтобы у такого дармоеда, как ты, были какие-то дела.
– Уклонение от деятельности забирает столько же жизненной энергии, сколько и сама деятельность. Весь вопрос – в выборе. Это и составляет основную этическую проблему, – ответил Ренье. – Когда я сделал это открытие, моя совесть совершенно успокоилась. К примеру, поэт – менее искреннее наименование бездельника. Ну, и сколько сил ты потратил на то, чтобы иметь право называться поэтом – то есть лоботрясничать?
– В отличие от тебя я состою на службе. – Пиндар выглядел чуть обиженным, однако до возражений не опускался.
– Я служу прекрасным дамам, – сказал Ренье.
– Каким образом?
– Не так, как ты воображаешь, – парировал Ренье. – У тебя слишком грязные фантазии. Должно быть, сочинительство эпических поэм не пошло тебе на пользу. В эпосе всегда кого-нибудь насилуют и режут, замечал? В лирической поэзии – только насилуют, а в гражданской – только режут. Такова основная классификация поэзии.
– Знаешь что, – проговорил Пиндар, – я даже не стану тебе возражать, потому что все это глупо, пошло и…
– Да ладно тебе! – Ренье махнул рукой. – Я же не всерьез.
– Такие вещи нельзя говорить не всерьез.
– Кто это утверждает? – прищурился Ренье. – Ты? Человек, который получил зачет по теоретической эстетике только с третьего раза?
– Магистр Даланн ко мне придиралась, – сказал Пиндар. – Хотя, должен признать, свой предмет она знала хорошо. И вообще была неплохой женщиной.
– Она гномка, – сказал Ренье. – Ты знал?
Пиндар пожал плечами.
– Сейчас это не имеет значения, коль скоро она умерла.
– Умерла? – Ренье выглядел удивленным. – Ты что-то путаешь, Пиндар. Умер ее коллега, магистр Алебранд. Он тоже был гномом.
– Тебя послушать, все были гномами, – засмеялся Пиндар, однако смех его прозвучал немного натянуто. Он едва не проговорился! Хорошо еще, что Ренье не слишком наблюдателен. – Сейчас меня беспокоит нечто совершенно другое: Гайфье исчез из дворца.
– Брат королевы?
– Да, брат королевы, если только ты не знаешь какого-нибудь другого Гайфье.
– Когда-то знал, но это не имеет отношения к делу, – пробормотал Ренье. – А как он пропал? Есть намеки на то, что его похитили?
Пиндар сильно сморщил нос.
– Если у кого-то и есть склонность к драматическим и поэтическим преувеличениям, так это у тебя. Нет, просто мальчишка ушел из дворца – видимо, рано утром – и отправился бродить. Мне хотелось бы отыскать его до завтрака. Чтобы ни у кого не возникало вопросов.
– Вопросов о чем? – не понял Ренье.
– Вопросов о моей способности контролировать его поведение.
– Мне казалось, – начал Ренье, – что тебя наняли развлекать его и прислуживать ему, а не контролировать его поведение. Ты ведь не воспитатель, а компаньон. И главный в вашей компании – он, а не ты.
– Зато я – старший, – сказал Пиндар. – Положим, явится регент и спросит: где мой сын? Я должен в точности знать, где в данный момент находится Гайфье. Я считаю это частью моих обязанностей.
– А, ну тогда конечно, – пробормотал Ренье. – Желаю успехов.
И, махнув на прощание рукой, ушел.
Пиндар с озабоченным лицом побежал по улице. Гайфье он не заметил.
* * *
Гайфье появился во дворце перед обедом. Он устал, проголодался, был сбит с толку, разочарован.
Чем же занимался Ренье все утро? Неужели он действительно помогает готовить покушение на королеву? И это покушение на самом деле произойдет на празднике? (Роскошное платье!)
Мальчик попытался исследовать собранные им сведения. Даже выписал их на листок и принялся рассматривать так и эдак.
1. Ренье провел ночь в доме брата. 2. Затем ходил из дома в дом. 3. Иногда навещал таверны, где его угощали. 4. Иногда – дома каких-то людей, где ему явно давали поручения. 5. И еще Ренье знаком с Пиндаром.
Из этого следует… что Ренье может быть опасным заговорщиком. Или что Ренье вообще не имеет никакого отношения к заговору. Или что никакого заговора не существует, а «покушения» на Эскиву – лишь череда случайностей.
В конце концов раздался призыв к обеду, и брат королевы с облегчением скомкал листок.
Глава тринадцатая
АВАСКЕЙН
К двенадцати годам Аваскейн, единственное законное чадо герцога Вейенто, превратился в худенького подростка с плаксивым лицом. Отцу приходилось призывать на помощь всю свою родительскую слепоту, чтобы не замечать очевидного: Аваскейн, болезненный, начисто лишенный обаяния, вряд ли когда-нибудь будет пользоваться любовью своих подданных. Этот хитренький мальчик умел вить веревки из матери и знал, как держаться, чтобы не вызывать у отца раздраженной гримасы; однако для той великой цели, которую лелеял герцог Вейенто, подобных качеств явно недоставало.
Вейенто никогда, даже на миг, не допускал мысли о том, чтобы отдать свое наследие старшему сыну, бастарду, в обход законного младшего. Ибо Бальян подходил на роль правителя еще меньше, чем Аваскейн.
Госпожа Ибор за годы брака изрядно раздобрела. И, поскольку все помыслы этой дамы были сосредоточены на здоровье драгоценного отпрыска, умственные способности ее, в противоположность телу, сильно усохли. Впрочем, Вейенто мало общался с женой, особенно в последнее время, когда думы герцога были обращены к иному.
Аваскейн рассматривал себя в зеркало. Ему не нравилось, что в зеркале кроме него самого всегда отражался еще кто-то: мать, слуги, няньки, врачи, наставники. Но, по давнему обыкновению, мальчик никак не выражал своих чувств. Посторонним людям вовсе незачем знать о том, что они могут раздражать Аваскейна или вообще как-то влиять на его настроение.
«Я – это только я, – думал он, созерцая острый носик, серенькие волосы, бледненькие веснушки на скулах. – Никто не смеет вторгаться в мои чувства. Мне нет до них дела, ни до кого…»
В определенной степени это было правдой. Единственный человек, на которого Аваскейн хотел бы произвести впечатление, был отец.
Частые болезни привели к тому, что у Аваскейна развилась наблюдательность. Мальчик не мог не видеть, как герцог при виде наследника в первый миг сжимается и только последующим усилием воли заставляет себя улыбнуться.
«Я не нравлюсь отцу, – думал он. – Мать меня обожает, но мать не в счет, потому что она чудовищно глупа…»
Этот ребенок знал о своей ущербности и отчаянно старался если не избавиться от нее, то, во всяком случае, сделать ее не такой вопиющей.
Для начала следовало выяснить, в чем она заключается. И Аваскейн приступил к исследованиям.
Он отыскал среди гарнизонных солдат немолодого человека, у которого на правой руке недоставало двух пальцев. Кроме того, солдат этот был хром и на лицо просто безобразен.
Аваскейн следил за ним несколько дней. Устраивался где-нибудь в тени, поближе к навесу, под которым объект его тайных наблюдений чистил оружие, и жадно всматривался, пытаясь угадать, как проявляет себя ущербность.
Но никакой ущербности Аваскейн не видел. Солдат сосредоточенно возился с пятнышками ржавчины, обнаруженными на кольчугах и мечах, точил наконечники, трудился над стрелами. Служанка, приносившая ему поесть, вертелась перед ним и громко хохотала над его шутками. Она запрокидывала голову, смеясь и рассыпая искры взглядов, а солдат с ленивым добродушием засматривался на ее белое, подрагивающее горло.
На пятый день слежки солдат все-таки заметил Аваскейна и поманил его пальцем:
– Иди-ка сюда, малец.
Аваскейн, насупившись, подошел. Солдат смерил его взглядом с головы до ног.
– Что это ты подглядываешь, а? Хочешь научиться моему ремеслу?
– Я – Аваскейн, сын герцога, – сказал мальчик. Он редко показывался на людях, поэтому не было ничего удивительного в том, что солдат не узнал его.
– А, – как ни в чем не бывало протянул солдат, – в таком случае, маленький господин, мое ремесло вам ни к чему. Но на мой вопрос все-таки ответьте.
– Почему? – осведомился Аваскейн.
– Потому что иначе я доложу герцогу о ваших проделках.
– О каких еще проделках?
– Найду, о каких… – Солдат хмыкнул. – А не найду, так сам подстрою.
– Мой отец меня послушает, а не тебя.
– А вот и поглядим.
Поразмыслив, Аваскейн пришел к выводу, что вояка, пожалуй, прав: не стоит с ним ссориться с самого начала. Герцог, как бы он ни трясся над наследником, все-таки человек трезвого ума. И если ему доложат, что Аваскейн-де занимается странными делами, Вейенто пожелает выяснить, какими именно и для чего. И тогда придется рассказывать отцу о пресловутой «ущербности». Какие последствия может возыметь подобная откровенность с герцогом – мальчик даже гадать не осмеливался.
Поэтому он сказал солдату:
– Ладно, я тебе объясню, только – молчок, хорошо?
– Да чтоб я сдох, – преспокойно отозвался солдат. – Подайте-ка мне вон ту кольчугу. Займусь пока ею. Видите, кольцо выпало? Заменить надо. И здесь – тоже.
Аваскейн сказал:
– Понимаешь, ты – старый, некрасивый, искалеченный.
– Вот и девки того же мнения, а по мне – я молодец хоть куда, – сказал солдат.
– Почему? – горячо спросил Аваскейн.
Солдат удивился:
– Что – «почему»?
– Почему ты, хоть и стар и искалечен, все-таки молодец хоть куда?
– Откуда мне знать! – Солдат рассмеялся. – Наверное, душа во мне молодая. Все никак не хочет расставаться с радостями жизни. Вам-то что до этого?
– То, – хмуро сказал Аваскейн и опустил глаза. – Наверное, во мне душа старая.
Ни с одним человеком на свете Аваскейн не был прежде так откровенен. И солдат сразу догадался об этом. Отложил кольчугу, задумался.
– Может, вам начать жить нормальной жизнью? – предложил он наконец. – Катайтесь верхом, фехтуйте. Вам, маленький господин, сколько лет? Двенадцать? Ну, скоро от девиц отбою не будет – на личико вы очень даже смазливы…
– Мне не приятно, – признался Аваскейн шепотом. – Люди не приятны. Девицы в особенности, у них губы мокрые.
– Найдите такую, чтоб с сухими, – посоветовал солдат. – Это мне уж выбирать не приходится, а у вас все впереди. Лошадей тоже не любите?
– Не люблю и еще – боюсь.
– Подберите себе смирную кобылку. Лошади – твари забавные. Иная коварна и злобна, так и норовит укусить. Другая вроде бы слушается, а как увидит жеребчика – все, понесла… С ними интересно бывает. И с оружием – тоже. – Заметив, что мальчик непроизвольно морщится, солдат вздохнул: – Видать, ваша мать не любила вашего отца, маленький господин, когда ложилась с ним в постель. Такое случается, а расхлебывать потом приходится детям. Не повезло вам, да уж теперь поздно!
– Что же мне делать? – спросил Аваскейн едва ли не с отчаянием. – Стало быть, моя судьба такова, что я ущербная личность?
Ужасное слово было произнесено, но солдат не то не понял «господского выражения», не то не придал ему большого значения. Глубокомысленно ответил:
– Судьбы не существует, покуда мы сами ею не займемся. Придется вам через себя переступить. Не пожалеете, потом все труды окупятся. Только начинайте, пока молоды. Я так рассуждаю: не дано вам от рождения талантов – стало быть, сами потрудитесь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
И тут на углу Ренье остановил… Пиндар.
Гайфье юркнул в тень, спрятавшись за большой кариатидой, которая с исключительно серьезным видом поддерживала навес над дверью. Только этого не хватало – чтобы Пиндар обнаружил своего господина разгуливающим по городу в ранний час! Наверняка начнутся сплетни касательно похождений королевского брата. Может быть, ему даже припишут какую-нибудь любовницу! А Эскива окончательно утвердится в убеждении, что Гайфье участвует в заговоре против нее.
С того места, где прятался Гайфье, не было слышно ни слова из того, что говорилось между Пиндаром и Ренье. Но выражения их лиц были более чем красноречивы.
Пиндар имел многозначительный и слегка встревоженный вид. Глазки поэта так и бегали, как будто он опасался слежки. Несколько раз он вздрагивал и оборачивался.
Ренье, напротив, выглядел рассеянным: он то почесывался, то вздыхал, то качал головой, то кивал, как будто не придавал происходящему большого значения.
Однако самым странным наблюдателю показалось то обстоятельство, что Ренье и Пиндар держались как старые знакомые. Разумеется, ничего удивительного в том, что у Ренье полным-полно приятелей в столице – в конце концов, Ренье живет здесь почти всю жизнь; но Пиндар по большей части проводил свои дни в провинции… Стало быть, их знакомство относится к очень давним временам.
Очень странно, решил Гайфье. Хорошо бы подслушать, о чем они совещаются. Но выбираться из тени на свет мальчику совершенно не хотелось, и потому он довольствовался тем, что смотрел на собеседников издалека.
* * *
Пиндар сказал:
– А, Ренье! Рано же ты выбрался из берлоги.
– Заночевал у брата в городе, – пояснил Ренье. – Много дел, и все нужно успеть до обеда.
– У тебя? Много дел? – Пиндар хмыкнул. – Впервые слышу, чтобы у такого дармоеда, как ты, были какие-то дела.
– Уклонение от деятельности забирает столько же жизненной энергии, сколько и сама деятельность. Весь вопрос – в выборе. Это и составляет основную этическую проблему, – ответил Ренье. – Когда я сделал это открытие, моя совесть совершенно успокоилась. К примеру, поэт – менее искреннее наименование бездельника. Ну, и сколько сил ты потратил на то, чтобы иметь право называться поэтом – то есть лоботрясничать?
– В отличие от тебя я состою на службе. – Пиндар выглядел чуть обиженным, однако до возражений не опускался.
– Я служу прекрасным дамам, – сказал Ренье.
– Каким образом?
– Не так, как ты воображаешь, – парировал Ренье. – У тебя слишком грязные фантазии. Должно быть, сочинительство эпических поэм не пошло тебе на пользу. В эпосе всегда кого-нибудь насилуют и режут, замечал? В лирической поэзии – только насилуют, а в гражданской – только режут. Такова основная классификация поэзии.
– Знаешь что, – проговорил Пиндар, – я даже не стану тебе возражать, потому что все это глупо, пошло и…
– Да ладно тебе! – Ренье махнул рукой. – Я же не всерьез.
– Такие вещи нельзя говорить не всерьез.
– Кто это утверждает? – прищурился Ренье. – Ты? Человек, который получил зачет по теоретической эстетике только с третьего раза?
– Магистр Даланн ко мне придиралась, – сказал Пиндар. – Хотя, должен признать, свой предмет она знала хорошо. И вообще была неплохой женщиной.
– Она гномка, – сказал Ренье. – Ты знал?
Пиндар пожал плечами.
– Сейчас это не имеет значения, коль скоро она умерла.
– Умерла? – Ренье выглядел удивленным. – Ты что-то путаешь, Пиндар. Умер ее коллега, магистр Алебранд. Он тоже был гномом.
– Тебя послушать, все были гномами, – засмеялся Пиндар, однако смех его прозвучал немного натянуто. Он едва не проговорился! Хорошо еще, что Ренье не слишком наблюдателен. – Сейчас меня беспокоит нечто совершенно другое: Гайфье исчез из дворца.
– Брат королевы?
– Да, брат королевы, если только ты не знаешь какого-нибудь другого Гайфье.
– Когда-то знал, но это не имеет отношения к делу, – пробормотал Ренье. – А как он пропал? Есть намеки на то, что его похитили?
Пиндар сильно сморщил нос.
– Если у кого-то и есть склонность к драматическим и поэтическим преувеличениям, так это у тебя. Нет, просто мальчишка ушел из дворца – видимо, рано утром – и отправился бродить. Мне хотелось бы отыскать его до завтрака. Чтобы ни у кого не возникало вопросов.
– Вопросов о чем? – не понял Ренье.
– Вопросов о моей способности контролировать его поведение.
– Мне казалось, – начал Ренье, – что тебя наняли развлекать его и прислуживать ему, а не контролировать его поведение. Ты ведь не воспитатель, а компаньон. И главный в вашей компании – он, а не ты.
– Зато я – старший, – сказал Пиндар. – Положим, явится регент и спросит: где мой сын? Я должен в точности знать, где в данный момент находится Гайфье. Я считаю это частью моих обязанностей.
– А, ну тогда конечно, – пробормотал Ренье. – Желаю успехов.
И, махнув на прощание рукой, ушел.
Пиндар с озабоченным лицом побежал по улице. Гайфье он не заметил.
* * *
Гайфье появился во дворце перед обедом. Он устал, проголодался, был сбит с толку, разочарован.
Чем же занимался Ренье все утро? Неужели он действительно помогает готовить покушение на королеву? И это покушение на самом деле произойдет на празднике? (Роскошное платье!)
Мальчик попытался исследовать собранные им сведения. Даже выписал их на листок и принялся рассматривать так и эдак.
1. Ренье провел ночь в доме брата. 2. Затем ходил из дома в дом. 3. Иногда навещал таверны, где его угощали. 4. Иногда – дома каких-то людей, где ему явно давали поручения. 5. И еще Ренье знаком с Пиндаром.
Из этого следует… что Ренье может быть опасным заговорщиком. Или что Ренье вообще не имеет никакого отношения к заговору. Или что никакого заговора не существует, а «покушения» на Эскиву – лишь череда случайностей.
В конце концов раздался призыв к обеду, и брат королевы с облегчением скомкал листок.
Глава тринадцатая
АВАСКЕЙН
К двенадцати годам Аваскейн, единственное законное чадо герцога Вейенто, превратился в худенького подростка с плаксивым лицом. Отцу приходилось призывать на помощь всю свою родительскую слепоту, чтобы не замечать очевидного: Аваскейн, болезненный, начисто лишенный обаяния, вряд ли когда-нибудь будет пользоваться любовью своих подданных. Этот хитренький мальчик умел вить веревки из матери и знал, как держаться, чтобы не вызывать у отца раздраженной гримасы; однако для той великой цели, которую лелеял герцог Вейенто, подобных качеств явно недоставало.
Вейенто никогда, даже на миг, не допускал мысли о том, чтобы отдать свое наследие старшему сыну, бастарду, в обход законного младшего. Ибо Бальян подходил на роль правителя еще меньше, чем Аваскейн.
Госпожа Ибор за годы брака изрядно раздобрела. И, поскольку все помыслы этой дамы были сосредоточены на здоровье драгоценного отпрыска, умственные способности ее, в противоположность телу, сильно усохли. Впрочем, Вейенто мало общался с женой, особенно в последнее время, когда думы герцога были обращены к иному.
Аваскейн рассматривал себя в зеркало. Ему не нравилось, что в зеркале кроме него самого всегда отражался еще кто-то: мать, слуги, няньки, врачи, наставники. Но, по давнему обыкновению, мальчик никак не выражал своих чувств. Посторонним людям вовсе незачем знать о том, что они могут раздражать Аваскейна или вообще как-то влиять на его настроение.
«Я – это только я, – думал он, созерцая острый носик, серенькие волосы, бледненькие веснушки на скулах. – Никто не смеет вторгаться в мои чувства. Мне нет до них дела, ни до кого…»
В определенной степени это было правдой. Единственный человек, на которого Аваскейн хотел бы произвести впечатление, был отец.
Частые болезни привели к тому, что у Аваскейна развилась наблюдательность. Мальчик не мог не видеть, как герцог при виде наследника в первый миг сжимается и только последующим усилием воли заставляет себя улыбнуться.
«Я не нравлюсь отцу, – думал он. – Мать меня обожает, но мать не в счет, потому что она чудовищно глупа…»
Этот ребенок знал о своей ущербности и отчаянно старался если не избавиться от нее, то, во всяком случае, сделать ее не такой вопиющей.
Для начала следовало выяснить, в чем она заключается. И Аваскейн приступил к исследованиям.
Он отыскал среди гарнизонных солдат немолодого человека, у которого на правой руке недоставало двух пальцев. Кроме того, солдат этот был хром и на лицо просто безобразен.
Аваскейн следил за ним несколько дней. Устраивался где-нибудь в тени, поближе к навесу, под которым объект его тайных наблюдений чистил оружие, и жадно всматривался, пытаясь угадать, как проявляет себя ущербность.
Но никакой ущербности Аваскейн не видел. Солдат сосредоточенно возился с пятнышками ржавчины, обнаруженными на кольчугах и мечах, точил наконечники, трудился над стрелами. Служанка, приносившая ему поесть, вертелась перед ним и громко хохотала над его шутками. Она запрокидывала голову, смеясь и рассыпая искры взглядов, а солдат с ленивым добродушием засматривался на ее белое, подрагивающее горло.
На пятый день слежки солдат все-таки заметил Аваскейна и поманил его пальцем:
– Иди-ка сюда, малец.
Аваскейн, насупившись, подошел. Солдат смерил его взглядом с головы до ног.
– Что это ты подглядываешь, а? Хочешь научиться моему ремеслу?
– Я – Аваскейн, сын герцога, – сказал мальчик. Он редко показывался на людях, поэтому не было ничего удивительного в том, что солдат не узнал его.
– А, – как ни в чем не бывало протянул солдат, – в таком случае, маленький господин, мое ремесло вам ни к чему. Но на мой вопрос все-таки ответьте.
– Почему? – осведомился Аваскейн.
– Потому что иначе я доложу герцогу о ваших проделках.
– О каких еще проделках?
– Найду, о каких… – Солдат хмыкнул. – А не найду, так сам подстрою.
– Мой отец меня послушает, а не тебя.
– А вот и поглядим.
Поразмыслив, Аваскейн пришел к выводу, что вояка, пожалуй, прав: не стоит с ним ссориться с самого начала. Герцог, как бы он ни трясся над наследником, все-таки человек трезвого ума. И если ему доложат, что Аваскейн-де занимается странными делами, Вейенто пожелает выяснить, какими именно и для чего. И тогда придется рассказывать отцу о пресловутой «ущербности». Какие последствия может возыметь подобная откровенность с герцогом – мальчик даже гадать не осмеливался.
Поэтому он сказал солдату:
– Ладно, я тебе объясню, только – молчок, хорошо?
– Да чтоб я сдох, – преспокойно отозвался солдат. – Подайте-ка мне вон ту кольчугу. Займусь пока ею. Видите, кольцо выпало? Заменить надо. И здесь – тоже.
Аваскейн сказал:
– Понимаешь, ты – старый, некрасивый, искалеченный.
– Вот и девки того же мнения, а по мне – я молодец хоть куда, – сказал солдат.
– Почему? – горячо спросил Аваскейн.
Солдат удивился:
– Что – «почему»?
– Почему ты, хоть и стар и искалечен, все-таки молодец хоть куда?
– Откуда мне знать! – Солдат рассмеялся. – Наверное, душа во мне молодая. Все никак не хочет расставаться с радостями жизни. Вам-то что до этого?
– То, – хмуро сказал Аваскейн и опустил глаза. – Наверное, во мне душа старая.
Ни с одним человеком на свете Аваскейн не был прежде так откровенен. И солдат сразу догадался об этом. Отложил кольчугу, задумался.
– Может, вам начать жить нормальной жизнью? – предложил он наконец. – Катайтесь верхом, фехтуйте. Вам, маленький господин, сколько лет? Двенадцать? Ну, скоро от девиц отбою не будет – на личико вы очень даже смазливы…
– Мне не приятно, – признался Аваскейн шепотом. – Люди не приятны. Девицы в особенности, у них губы мокрые.
– Найдите такую, чтоб с сухими, – посоветовал солдат. – Это мне уж выбирать не приходится, а у вас все впереди. Лошадей тоже не любите?
– Не люблю и еще – боюсь.
– Подберите себе смирную кобылку. Лошади – твари забавные. Иная коварна и злобна, так и норовит укусить. Другая вроде бы слушается, а как увидит жеребчика – все, понесла… С ними интересно бывает. И с оружием – тоже. – Заметив, что мальчик непроизвольно морщится, солдат вздохнул: – Видать, ваша мать не любила вашего отца, маленький господин, когда ложилась с ним в постель. Такое случается, а расхлебывать потом приходится детям. Не повезло вам, да уж теперь поздно!
– Что же мне делать? – спросил Аваскейн едва ли не с отчаянием. – Стало быть, моя судьба такова, что я ущербная личность?
Ужасное слово было произнесено, но солдат не то не понял «господского выражения», не то не придал ему большого значения. Глубокомысленно ответил:
– Судьбы не существует, покуда мы сами ею не займемся. Придется вам через себя переступить. Не пожалеете, потом все труды окупятся. Только начинайте, пока молоды. Я так рассуждаю: не дано вам от рождения талантов – стало быть, сами потрудитесь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76