О проклятии, о предсказании. Помнится, там были два рыцаря, один желтый, другой фиолетовый. Совсем как мы с Ингалорой, не находите? Очень эффектное сочетание.
– Это важно, – сказал Ренье. – Кто придумал сюжет пьесы?
– Лебовера, по-моему… – Софир переглянулся с Ингалорой. – А ты как считаешь?
Ингалора шумно выдохнула.
– Наконец-то господа мужчины сообразили обратиться к тому, кто может все помнить! К человеку с хорошей памятью. То есть – к женщине. Разумеется, я знаю, кто придумал пьесу. Лебовера.
– А вы, случайно, не помните, как ему вообще пришло на ум сочинить подобную историю?
Ингалора сказала, мусоля колбаску бутафорским ножом:
– Естественно, я все помню. Мы с Софиром уносили ноги от этого маньяка – герцога Вейенто. За нами гнались. По-моему, он пустил по нашему следу целую армию.
– Жестокие, злые солдаты хотели нас убить, – добавил Софир.
– Мы отбивались. Петляли по горам. Скакали, как козы, прыгая через глубокие ущелья, – сказала Ингалора.
– Дважды или трижды были на грани, – поддержал ее Софир.
– И тут нам было видение.
– Явление, – поправил Софир.
– Видение, – повторила Ингалора.
– В общем, это было явление, – сказал Софир.
– И кто вам явился? – спросил солдат.
Оба уставились на него с двух сторон.
– Ты о чем? – спросила Ингалора.
…Двухцветное лицо вынырнуло перед беглецами из пустоты. Старик, который был всеми своими потомками одновременно. Король, носивший в себе все Королевство, весь мир.
И этот мир вскипал в его естестве, страдал, рвался наружу; ежеминутно рождался и умирал, вступал в противоречие сам с собою. Старик что-то быстро говорил людям, которых почти не видел перед собой, ибо они не снились ему, а существовали на самом деле.
– Теган, – сказал старик. Он не знал, прозвучало ли имя второго короля эльфийской династии вслух, или же оно просто пришло ему на ум и там осталось. – Теган. Гион. Ринхвивар. Талиессин. Гайфье. Эскива.
Ассэ и Стексэ соединялись в нем и взрывались. Желтые и синие тени пробегали по его лицу, как будто с двух сторон некто невидимый водил двумя фонарями с цветными стеклами. От этого непрестанного движения цветовых пятен черты лица двухцветного старика разглядеть было невозможно.
– Чильбарроэс, – сказал старик.
Странное птичье имя.
– Я запомнила, что он сказал, – проговорила вдруг Ингалора. – Чильбарроэс.
– Он сказал – «Эскива», – возразил Софир.
– Но это невозможно, потому что в те дни Эскива еще не родилась.
– Он назвал это имя, – настаивал Софир.
Ингалора призадумалась, хрустнула пальцами.
– Мне тоже теперь припоминается нечто в таком роде, – признала она и возмутилась: – Все дурное в моей жизни происходит из-за тебя, Софир! Вот ты настаиваешь – и теперь мне начало казаться, что ты прав. Но как он мог назвать имя «Эскива», если не было еще никакой Эскивы…
– Он знал, – сказал Ренье задумчиво. – Если это тот, о ком я думаю, то он знает всех своих потомков. Даже тех, кто еще не родился. Все Королевство – внутри одного человека.
– Если это действительно так, – молвил Софир, – то вот что я вам скажу, друзья: кое-кому сильно не повезло! Ингалора вмещает в себя весь цирк зверей…
– …особенно обезьянок, – вставил ее муж.
– …и это уже само по себе утомительно, – заключил Софир невозмутимо. – Что же говорить о целом Королевстве! Уму непостижимо.
– Что он говорил? – спросил Ренье. – Он должен был что-то сказать. Или показать. Ведь это вы сообщили Лебовере о странной встрече, а Лебовера придумал пьесу…
– Он сказал, что луны сольются воедино и мир зальет смертельный свет, предшественник полной тьмы, – сказал Софир.
Ингалора качнула головой:
– По-моему, он выразился более определенно. Он сказал: «Две луны соединились и взорвались». Я еще сказала ему, что мне иногда снится такое.
– Ты все перепутала, Ингалора, – возразил Софир. – Это я сказал, что мне снится нечто подобное. Но это довольно обычный сон, особенно когда устанешь.
– А потом он сожрал все наши припасы, – добавила Ингалора. – Вот это я точно помню. Все слопал, подчистую.
Софир вдруг закричал:
– Я вспомнил! Он сказал: «Двое детей, две луны». А я еще решил, что это отменная тема для балета. Столкновение двух лун как образ единения и противоборства двух начал.
…И едва Софир выговорил эти слова, как двухцветный старик неожиданно поднял голову, и на миг сквозь его иссеченное морщинами лицо проступило другое – юное. Невозможно было даже понять, кому оно принадлежало, юноше или девушке. И старик сказал: «Когда один и тот же сон начинают видеть все, сон превращается в пророчество».
– Он назвал это «Пророчество Двух Лун», – сказал Софир.
– Он кричал, что король Гион – это и есть Королевство, он – все короли… и он распадется на части вместе с Королевством, если соединятся и взорвутся две луны, – добавила Ингалора. – А он сказал, что я все поняла и что я – умница.
– Он назвал тебя дурой, – сказал Софир и посмотрел на свою давнюю подругу. Он улыбнулся ей – не кривляясь, сердечно и ласково. – Тот старик сказал, что ты дура и потому все поняла.
Ингалора отозвалась:
– Что ж, в иные времена только дураки на что-то и годятся.
– Кажется, для полного понимания я недостаточно глуп, – буркнул Ренье. – Но суть ясна. Предсказание существует и начало исполняться.
Ингалора отхлебнула из кувшина и передала его Ренье:
– А почему бы вам не навестить вашего дядю, коль скоро вы все равно оказались в его владениях? Адобекк всегда разбирался в таких вещах лучше, чем кто бы то ни было.
Глава двадцать девятая
МЯТЕЖНЫЙ ГЕРЦОГ
Возвращение в родовое гнездо всегда было для Ренье волнительным переживанием. После смерти бабушки, госпожи Ронуэн, замок перешел к Адобекку, а когда его не станет, отойдет во владение Эмери. Об этом никогда не говорилось прямо, но Ренье не сомневался в том, что именно так и произойдет. Эмери – надежный человек. Теперь к тому же у него есть жена. А Ренье по-прежнему ни на что не годен. Он и раньше-то не подавал особенных надежд, а теперь уже и надежд не осталось. Впрочем, Ренье всегда мог рассчитывать на то, что брат приютит его у себя.
Бабушка Ронуэн была погребена в маленьком склепе, где много лет назад похоронили Оггуль – мать обоих братьев. Надгробие бабушки, высеченное из розовато-серого камня, изображало ее в виде зрелой дамы в роскошном платье с множеством складок. В ногах у дамы имелось изображение маленькой собачки.
Эта собачка, Фекки, бабушкина любимица, была ею избрана для увековечивания вместе со своей хозяйкой за несколько лет до смерти. Фекки пережила госпожу Ронуэн на пару лет. Несмотря на вздорный нрав и множество вредных привычек, Фекки до конца своих дней пользовалась почтением и заботой слуг.
Гробница была первым, что встречало любого, кто въезжал в имение. Белый купол, расписанный золотыми звездами, был виден издалека. Постепенно перед путником вырастали тонкие витые колонны, погруженные в кусты маленького пышного садика. За этими цветами всегда очень тщательно ухаживали.
Эскива остановила коня возле гробницы. Перевела взгляд на Ренье, который вдруг стал очень задумчивым.
– Кто здесь похоронен? – тихо спросила королева.
– Наша мать, – ответил Ренье. – Моя и господина Эмери.
– Она давно умерла?
– Очень давно. Мы почти не помним ее. В наших воспоминаниях она – что-то вроде прекрасной феи, небожительницы… Юное чудесное видение.
Эскива подумала о том, что ее собственная жизнь до отвращения благополучна. Она-то всю жизнь знает свою мать. Как бы сильно ни чудила Уида, как бы далеко она ни уезжала, она все-таки жива-здорова и всегда может быть доступна для дочери. Другое дело – Гайфье. Он не знал своей матери. Наверное, брат лучше понимает Ренье.
Неожиданно близость их судеб вызвала у Эскивы ревность. Ну почему она сама не может похвалиться ранней утратой? Почему у нее все так хорошо? В конце концов, это обидно.
Ренье вошел в гробницу. Здесь было тихо. Рассеянный свет, лившийся из окон под куполом, озарял надгробия, делал их более рельефными, почти живыми.
Лет десять назад рядом с Оггуль упокоился ее отец, кроткий подкаблучник, муж бабушки Ронуэн. Рядом с их могилами не хотелось думать о тлене, о бренности, несчастьях. Здесь все было пронизано ощущением глубокого человеческого достоинства и заслуженного покоя.
– Как тихо, – прошептала Эскива за спиной у Ренье. Девочка проникла в гробницу совершенно бесшумно, так что Ренье даже не услышал, как это произошло, и теперь стояла рядом с ним. – Как здесь хорошо…
Он машинально взял ее за руку, чуть сжал крепкую ладошку. Эскива вдруг скользнула к нему, прижалась всем телом, заглянула ему в лицо.
– Заберите меня в этот покой, – прошептала она.
Он наклонился и поцеловал ее в лоб.
– Я люблю вас, ваше величество.
– Я знаю. – Эскива опустила взгляд. – Я тоже люблю вас. С первого дня. С того самого дня, как заподозрила, что вы хотите меня убить. Вот как давно!
– Я хочу вас убить? – переспросил Ренье. – Какая глупость!
Она весело улыбнулась.
– Ну… да, – согласилась Эскива.
– Разве это повод для любви?
– Для любви не нужен повод.
– Эльфийское рассуждение, – сказал Ренье и вдруг похолодел: до него, кажется, только сейчас дошел смысл сказанного Эскивой. Он замер, не сводя глаз с надгробия своей матери, а потом у него невольно вырвалось: – Нет!
– Что? – спросила Эскива, счастливо улыбаясь.
Он отстранился от нее. Опустился на колени среди могил. Эскива тотчас уселась на землю рядом с ним и снова схватила его за руки.
– Что – «нет»? – повторила она настойчивее.
– Эльфийская любовь – проклятие для человека, – тихо произнес Ренье. – Она настигает тебя, и больше ты не принадлежишь себе. Что бы ты ни делал, как бы ни рвался на волю – ты обречен на вечное заточение. Никто и ничто не освободит тебя, кроме самой возлюбленной, и ничто на свете тебе больше не нужно, кроме нее. Это жажда, которую не утолить. Поверьте, я не вычитал это в книгах – я испытал это на собственной шкуре… и едва не умер.
– Любовь всегда такова, – рассудительно произнесла Эскива. – Она не зависит от обстоятельств, от возраста, от происхождения… Вообще ни от чего. Это такая же стихия, как и война. Есть люди войны, а есть люди любви. Вы – человек любви, как и ваш брат. Только ваш брат умеет выражать себя через музыку, а вы – нет. Вы можете выразить себя только через любовь…
Ренье глубоко вздохнул, боясь заплакать. Он обречен любить эльфийскую королеву. Он взял руки Эскивы, прижался к ним лицом.
– Вы всегда будете любить меня? – спросила девочка.
Он молча поцеловал ее руки и выпустил их.
– Через несколько лет я возьму вас в мужья, – продолжала Эскива. – Вы подождете? Здесь, на могиле вашей матери, я предупреждаю вас об этом!
– Вы знаете о том, что я – незаконнорожденный? – спросил Ренье. – Что много лет моя бабушка скрывала самый факт моего существования? К тому же я просто старый.
Эскива хотела что-то сказать и даже шевельнула губами, но тут в гробницу заглянул Гайфье.
– Если мы хотим успеть в замок до заката, пора выезжать, – объявил он.
Эскива страшно разозлилась. Она со слезами закричала на брата:
– Ты все испортил!
Гайфье пожал плечами и вышел из гробницы. Эскива сжала кулаки.
– Ну почему он такой? Он ничего не понимает!
– Он прав, нам пора ехать, – сказал Ренье, поднимаясь. – Не сердитесь на него.
– Он украл мое лучшее мгновение!
Эскива выглядела безутешной. Ренье легонько провел пальцем по ее округлой щеке.
– Ничего он не испортил. Если мы с вами правы, то подобных мгновений у нас будет еще очень много…
* * *
Родовой замок, семь веков назад пожалованный предку Ренье за доблесть в сражениях, стоял на холме и был виден издалека: толстые стены, стройные башенки недавней постройки и более мощные башни – свидетели прежних времен; широкий, но не слишком глубокий ров, облюбованный утками и лебедями; решетки у ворот, имеющие, скорее, декоративное, нежели стратегическое значение.
Обычно замок представал путнику как сказочное видение, похожее на книжную миниатюру. Обжитой, уютный, он менее всего был грозной крепостью, выстроенной для защиты от врагов. Здесь приготавливались и устраивались праздники, со стен взрывались шутихи, во рву плавали игрушечные кораблики, привязанные за нитки.
Тем сильнее было удивление Ренье, когда он увидел, что мосты через ров подняты, а на стенах стоят готовые стрелять лучники.
Ренье выехал вперед и остановился под самыми стенами замка.
– Позовите Адобекка! – закричал он.
Двое лучников тотчас взяли его на прицел, а один – видимо, их командир – громко крикнул:
– От чьего имени ты явился?
– От своего собственного! – рявкнул Ренье. – Позови Адобекка!
Дядюшка явился на стену вскоре после этого. Лучники продолжали следить стрелами за тремя путниками, что ждали внизу, пока им откроют ворота.
Адобекк был в атласном стеганом халате, с вазочкой в руке. Из вазочки он что-то ел, судя по всему – сладкое, потому что поминутно облизывал губы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
– Это важно, – сказал Ренье. – Кто придумал сюжет пьесы?
– Лебовера, по-моему… – Софир переглянулся с Ингалорой. – А ты как считаешь?
Ингалора шумно выдохнула.
– Наконец-то господа мужчины сообразили обратиться к тому, кто может все помнить! К человеку с хорошей памятью. То есть – к женщине. Разумеется, я знаю, кто придумал пьесу. Лебовера.
– А вы, случайно, не помните, как ему вообще пришло на ум сочинить подобную историю?
Ингалора сказала, мусоля колбаску бутафорским ножом:
– Естественно, я все помню. Мы с Софиром уносили ноги от этого маньяка – герцога Вейенто. За нами гнались. По-моему, он пустил по нашему следу целую армию.
– Жестокие, злые солдаты хотели нас убить, – добавил Софир.
– Мы отбивались. Петляли по горам. Скакали, как козы, прыгая через глубокие ущелья, – сказала Ингалора.
– Дважды или трижды были на грани, – поддержал ее Софир.
– И тут нам было видение.
– Явление, – поправил Софир.
– Видение, – повторила Ингалора.
– В общем, это было явление, – сказал Софир.
– И кто вам явился? – спросил солдат.
Оба уставились на него с двух сторон.
– Ты о чем? – спросила Ингалора.
…Двухцветное лицо вынырнуло перед беглецами из пустоты. Старик, который был всеми своими потомками одновременно. Король, носивший в себе все Королевство, весь мир.
И этот мир вскипал в его естестве, страдал, рвался наружу; ежеминутно рождался и умирал, вступал в противоречие сам с собою. Старик что-то быстро говорил людям, которых почти не видел перед собой, ибо они не снились ему, а существовали на самом деле.
– Теган, – сказал старик. Он не знал, прозвучало ли имя второго короля эльфийской династии вслух, или же оно просто пришло ему на ум и там осталось. – Теган. Гион. Ринхвивар. Талиессин. Гайфье. Эскива.
Ассэ и Стексэ соединялись в нем и взрывались. Желтые и синие тени пробегали по его лицу, как будто с двух сторон некто невидимый водил двумя фонарями с цветными стеклами. От этого непрестанного движения цветовых пятен черты лица двухцветного старика разглядеть было невозможно.
– Чильбарроэс, – сказал старик.
Странное птичье имя.
– Я запомнила, что он сказал, – проговорила вдруг Ингалора. – Чильбарроэс.
– Он сказал – «Эскива», – возразил Софир.
– Но это невозможно, потому что в те дни Эскива еще не родилась.
– Он назвал это имя, – настаивал Софир.
Ингалора призадумалась, хрустнула пальцами.
– Мне тоже теперь припоминается нечто в таком роде, – признала она и возмутилась: – Все дурное в моей жизни происходит из-за тебя, Софир! Вот ты настаиваешь – и теперь мне начало казаться, что ты прав. Но как он мог назвать имя «Эскива», если не было еще никакой Эскивы…
– Он знал, – сказал Ренье задумчиво. – Если это тот, о ком я думаю, то он знает всех своих потомков. Даже тех, кто еще не родился. Все Королевство – внутри одного человека.
– Если это действительно так, – молвил Софир, – то вот что я вам скажу, друзья: кое-кому сильно не повезло! Ингалора вмещает в себя весь цирк зверей…
– …особенно обезьянок, – вставил ее муж.
– …и это уже само по себе утомительно, – заключил Софир невозмутимо. – Что же говорить о целом Королевстве! Уму непостижимо.
– Что он говорил? – спросил Ренье. – Он должен был что-то сказать. Или показать. Ведь это вы сообщили Лебовере о странной встрече, а Лебовера придумал пьесу…
– Он сказал, что луны сольются воедино и мир зальет смертельный свет, предшественник полной тьмы, – сказал Софир.
Ингалора качнула головой:
– По-моему, он выразился более определенно. Он сказал: «Две луны соединились и взорвались». Я еще сказала ему, что мне иногда снится такое.
– Ты все перепутала, Ингалора, – возразил Софир. – Это я сказал, что мне снится нечто подобное. Но это довольно обычный сон, особенно когда устанешь.
– А потом он сожрал все наши припасы, – добавила Ингалора. – Вот это я точно помню. Все слопал, подчистую.
Софир вдруг закричал:
– Я вспомнил! Он сказал: «Двое детей, две луны». А я еще решил, что это отменная тема для балета. Столкновение двух лун как образ единения и противоборства двух начал.
…И едва Софир выговорил эти слова, как двухцветный старик неожиданно поднял голову, и на миг сквозь его иссеченное морщинами лицо проступило другое – юное. Невозможно было даже понять, кому оно принадлежало, юноше или девушке. И старик сказал: «Когда один и тот же сон начинают видеть все, сон превращается в пророчество».
– Он назвал это «Пророчество Двух Лун», – сказал Софир.
– Он кричал, что король Гион – это и есть Королевство, он – все короли… и он распадется на части вместе с Королевством, если соединятся и взорвутся две луны, – добавила Ингалора. – А он сказал, что я все поняла и что я – умница.
– Он назвал тебя дурой, – сказал Софир и посмотрел на свою давнюю подругу. Он улыбнулся ей – не кривляясь, сердечно и ласково. – Тот старик сказал, что ты дура и потому все поняла.
Ингалора отозвалась:
– Что ж, в иные времена только дураки на что-то и годятся.
– Кажется, для полного понимания я недостаточно глуп, – буркнул Ренье. – Но суть ясна. Предсказание существует и начало исполняться.
Ингалора отхлебнула из кувшина и передала его Ренье:
– А почему бы вам не навестить вашего дядю, коль скоро вы все равно оказались в его владениях? Адобекк всегда разбирался в таких вещах лучше, чем кто бы то ни было.
Глава двадцать девятая
МЯТЕЖНЫЙ ГЕРЦОГ
Возвращение в родовое гнездо всегда было для Ренье волнительным переживанием. После смерти бабушки, госпожи Ронуэн, замок перешел к Адобекку, а когда его не станет, отойдет во владение Эмери. Об этом никогда не говорилось прямо, но Ренье не сомневался в том, что именно так и произойдет. Эмери – надежный человек. Теперь к тому же у него есть жена. А Ренье по-прежнему ни на что не годен. Он и раньше-то не подавал особенных надежд, а теперь уже и надежд не осталось. Впрочем, Ренье всегда мог рассчитывать на то, что брат приютит его у себя.
Бабушка Ронуэн была погребена в маленьком склепе, где много лет назад похоронили Оггуль – мать обоих братьев. Надгробие бабушки, высеченное из розовато-серого камня, изображало ее в виде зрелой дамы в роскошном платье с множеством складок. В ногах у дамы имелось изображение маленькой собачки.
Эта собачка, Фекки, бабушкина любимица, была ею избрана для увековечивания вместе со своей хозяйкой за несколько лет до смерти. Фекки пережила госпожу Ронуэн на пару лет. Несмотря на вздорный нрав и множество вредных привычек, Фекки до конца своих дней пользовалась почтением и заботой слуг.
Гробница была первым, что встречало любого, кто въезжал в имение. Белый купол, расписанный золотыми звездами, был виден издалека. Постепенно перед путником вырастали тонкие витые колонны, погруженные в кусты маленького пышного садика. За этими цветами всегда очень тщательно ухаживали.
Эскива остановила коня возле гробницы. Перевела взгляд на Ренье, который вдруг стал очень задумчивым.
– Кто здесь похоронен? – тихо спросила королева.
– Наша мать, – ответил Ренье. – Моя и господина Эмери.
– Она давно умерла?
– Очень давно. Мы почти не помним ее. В наших воспоминаниях она – что-то вроде прекрасной феи, небожительницы… Юное чудесное видение.
Эскива подумала о том, что ее собственная жизнь до отвращения благополучна. Она-то всю жизнь знает свою мать. Как бы сильно ни чудила Уида, как бы далеко она ни уезжала, она все-таки жива-здорова и всегда может быть доступна для дочери. Другое дело – Гайфье. Он не знал своей матери. Наверное, брат лучше понимает Ренье.
Неожиданно близость их судеб вызвала у Эскивы ревность. Ну почему она сама не может похвалиться ранней утратой? Почему у нее все так хорошо? В конце концов, это обидно.
Ренье вошел в гробницу. Здесь было тихо. Рассеянный свет, лившийся из окон под куполом, озарял надгробия, делал их более рельефными, почти живыми.
Лет десять назад рядом с Оггуль упокоился ее отец, кроткий подкаблучник, муж бабушки Ронуэн. Рядом с их могилами не хотелось думать о тлене, о бренности, несчастьях. Здесь все было пронизано ощущением глубокого человеческого достоинства и заслуженного покоя.
– Как тихо, – прошептала Эскива за спиной у Ренье. Девочка проникла в гробницу совершенно бесшумно, так что Ренье даже не услышал, как это произошло, и теперь стояла рядом с ним. – Как здесь хорошо…
Он машинально взял ее за руку, чуть сжал крепкую ладошку. Эскива вдруг скользнула к нему, прижалась всем телом, заглянула ему в лицо.
– Заберите меня в этот покой, – прошептала она.
Он наклонился и поцеловал ее в лоб.
– Я люблю вас, ваше величество.
– Я знаю. – Эскива опустила взгляд. – Я тоже люблю вас. С первого дня. С того самого дня, как заподозрила, что вы хотите меня убить. Вот как давно!
– Я хочу вас убить? – переспросил Ренье. – Какая глупость!
Она весело улыбнулась.
– Ну… да, – согласилась Эскива.
– Разве это повод для любви?
– Для любви не нужен повод.
– Эльфийское рассуждение, – сказал Ренье и вдруг похолодел: до него, кажется, только сейчас дошел смысл сказанного Эскивой. Он замер, не сводя глаз с надгробия своей матери, а потом у него невольно вырвалось: – Нет!
– Что? – спросила Эскива, счастливо улыбаясь.
Он отстранился от нее. Опустился на колени среди могил. Эскива тотчас уселась на землю рядом с ним и снова схватила его за руки.
– Что – «нет»? – повторила она настойчивее.
– Эльфийская любовь – проклятие для человека, – тихо произнес Ренье. – Она настигает тебя, и больше ты не принадлежишь себе. Что бы ты ни делал, как бы ни рвался на волю – ты обречен на вечное заточение. Никто и ничто не освободит тебя, кроме самой возлюбленной, и ничто на свете тебе больше не нужно, кроме нее. Это жажда, которую не утолить. Поверьте, я не вычитал это в книгах – я испытал это на собственной шкуре… и едва не умер.
– Любовь всегда такова, – рассудительно произнесла Эскива. – Она не зависит от обстоятельств, от возраста, от происхождения… Вообще ни от чего. Это такая же стихия, как и война. Есть люди войны, а есть люди любви. Вы – человек любви, как и ваш брат. Только ваш брат умеет выражать себя через музыку, а вы – нет. Вы можете выразить себя только через любовь…
Ренье глубоко вздохнул, боясь заплакать. Он обречен любить эльфийскую королеву. Он взял руки Эскивы, прижался к ним лицом.
– Вы всегда будете любить меня? – спросила девочка.
Он молча поцеловал ее руки и выпустил их.
– Через несколько лет я возьму вас в мужья, – продолжала Эскива. – Вы подождете? Здесь, на могиле вашей матери, я предупреждаю вас об этом!
– Вы знаете о том, что я – незаконнорожденный? – спросил Ренье. – Что много лет моя бабушка скрывала самый факт моего существования? К тому же я просто старый.
Эскива хотела что-то сказать и даже шевельнула губами, но тут в гробницу заглянул Гайфье.
– Если мы хотим успеть в замок до заката, пора выезжать, – объявил он.
Эскива страшно разозлилась. Она со слезами закричала на брата:
– Ты все испортил!
Гайфье пожал плечами и вышел из гробницы. Эскива сжала кулаки.
– Ну почему он такой? Он ничего не понимает!
– Он прав, нам пора ехать, – сказал Ренье, поднимаясь. – Не сердитесь на него.
– Он украл мое лучшее мгновение!
Эскива выглядела безутешной. Ренье легонько провел пальцем по ее округлой щеке.
– Ничего он не испортил. Если мы с вами правы, то подобных мгновений у нас будет еще очень много…
* * *
Родовой замок, семь веков назад пожалованный предку Ренье за доблесть в сражениях, стоял на холме и был виден издалека: толстые стены, стройные башенки недавней постройки и более мощные башни – свидетели прежних времен; широкий, но не слишком глубокий ров, облюбованный утками и лебедями; решетки у ворот, имеющие, скорее, декоративное, нежели стратегическое значение.
Обычно замок представал путнику как сказочное видение, похожее на книжную миниатюру. Обжитой, уютный, он менее всего был грозной крепостью, выстроенной для защиты от врагов. Здесь приготавливались и устраивались праздники, со стен взрывались шутихи, во рву плавали игрушечные кораблики, привязанные за нитки.
Тем сильнее было удивление Ренье, когда он увидел, что мосты через ров подняты, а на стенах стоят готовые стрелять лучники.
Ренье выехал вперед и остановился под самыми стенами замка.
– Позовите Адобекка! – закричал он.
Двое лучников тотчас взяли его на прицел, а один – видимо, их командир – громко крикнул:
– От чьего имени ты явился?
– От своего собственного! – рявкнул Ренье. – Позови Адобекка!
Дядюшка явился на стену вскоре после этого. Лучники продолжали следить стрелами за тремя путниками, что ждали внизу, пока им откроют ворота.
Адобекк был в атласном стеганом халате, с вазочкой в руке. Из вазочки он что-то ел, судя по всему – сладкое, потому что поминутно облизывал губы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76