У самого выхода Клоджис остановился:
– Вы уверены, что герцог знает?
– Да.
– Стало быть, все было напрасно? – в голосе Клоджиса опять зазвучало отчаяние.
– Нет, – быстро ответил Ренье. – Напрасным было лишь ваше беспокойство, но не ваша служба.
– Понятно, – сказал Клоджис и вышел за дверь.
Все это время Ренье был настолько поглощен призраком, что совершенно забыл о том, ради кого сюда приехал: о брате королевы. Между тем Гайфье не сводил глаз со своего старшего приятеля. Ренье открывался мальчику с совершенно новой стороны. Он разговаривал с призраком доверительно и спокойно. Гайфье бы никогда так не смог.
Когда Клоджис скрылся за дверью, Гайфье зашевелился у окна.
– Спущусь к хозяину, – сказал он. – Попрошу его приготовить для вас какой-нибудь сытный ужин. Вы, кажется, не поужинали толком.
– Потому что волновался, – сказал Ренье. – Спасибо за заботу.
– Волновались? – Гайфье тряхнул волосами. – Значит, вам было известно о том, что призрак настоящий?
– Я достаточно хорошо знаком с Маргофроном. Маргофрон не мог выдумать призрака. У него нет воображения. В отличие от одного известного мне юноши. – Он подмигнул Гайфье. – Кстати, не хотите ли вы, мой господин, спуститься поглядеть на того бедного парня, которого вы наняли изображать привидение? Что-то давно он не подавал признаков жизни.
– Ой, правда! – воскликнул Гайфье и выскочил из комнаты.
Ренье присел на край кровати. Пиндар не то спал, не то был без сознания. Будить его не хотелось: дышит – и ладно.
Из-под окна слышно было, как Гайфье разговаривает с кем-то. Тот вздыхал и повторял: «Оченно страшно», а Гайфье звякал монетками и говорил: «Да и я сам здорово перепугался».
– Но все-таки я был похож? – спросил вдруг парень.
«Удивительными путями ходит по свету актерское тщеславие», – подумал Ренье. И вдруг понял, что ужасно проголодался. Скорей бы Гайфье закончил утешать нанятого им слугу и позаботился о позднем ужине. Или о раннем завтраке – это уж кому как угодно называть.
КОРОЛЕВСТВО:
ВОЗДУШНАЯ ЛАДЬЯ
Если бы регент Талиессин увидел свою мать в годы ее юности, когда правящая королева еще не избрала себе супруга, он сразу узнал бы ее, так мало изменилась она за прошедшее с тех пор время. Королева всегда представала как совершенное воплощение женщины. Примесь эльфийской крови заставляла людей ощущать ее чем-то большим, нежели просто человек. Высокая, с короной медных волос, недлинных, но очень пышных, с растянутыми к вискам зелеными глазами и большим ртом, она казалась иногда почти некрасивой, но именно эта подчеркнутая, вызывающая некрасивость и придавала юной королеве особенную притягательность.
Улыбка преображала ее. Гвардейский офицер по имени Гайфье мог часами размышлять об этой улыбке, представляя себе, как она появляется на лице королевы: сперва в глубине зеленых глаз загорается теплый золотистый огонь, затем едва заметная волна света пробегает по ее щекам, заливает скулы и лоб – мимолетное, смазанное изображение эльфийских роз, что таятся под кожей у народа Эльсион Лакар; и наконец уголки ее рта приподнимаются, и королева всем своим существом обращается к человеку, что доставил ей радость.
Раз или два это удавалось и Гайфье, но вообще ему не слишком везло. Красота придворных дам, изящество и ловкость других кавалеров и присутствие самой королевы – все это оказывало на него поистине парализующее влияние. Если дамы не замечали его присутствия, он еще в силах был выносить их общество, но стоило хотя бы одной обратить на него взоры – и Гайфье безнадежно терялся. Он превосходно осознавал, что превращается в полного болвана, однако ничего не мог с собой поделать. Его мысли окостеневали, а на лице появлялось идиотское выражение абсолютного счастья.
Но хуже всего ему приходилось, если на нем останавливала внимание сама королева. Смеясь, она говорила своим подругам:
– Оставьте вы его в покое.
Тут уж бедняге впору сознание потерять. Сплошной туман плавал перед глазами, а из тумана звучал ласковый голос:
– Вам нехорошо, любезный Гайфье? Должно быть, перетрудились. Сегодня слишком жаркое солнце, не находите? Ответьте же мне! Ах, он молчит! Ему и впрямь дурно – несите скорей мокрые полотенца!
И вот уже фрейлины бегают, шелестя одеждами, и ко лбу Гайфье, действительно покрытому испариной, прикладываются влажные полотенца, и чьи-то невесомые пальчики ощупывают его виски, щекоча кожу там, где отчаянно бьется голубая жилка.
– Отнесем его в тень.
Со всех сторон его обхватывают и тащат, спотыкаясь вместе с ним, в тень, под какое-нибудь дерево, и Гайфье думает: «Даже бессловесные деревья – и те против меня! Что стоило этому глупому дубу вырасти где-нибудь в другом месте?»
А сам покорно садился на землю и прислонялся спиной к широкому стволу. И наконец королева с хихикающими фрейлинами удалялась, и Гайфье оставался один. Вот тогда-то в голову и приходили ему самые лучшие, самые прекрасные слова, да только все они пропадали втуне – он никогда не осмелился бы произнести их вслух.
Однажды Гайфье вздумал было покончить со всеми своими страданиями разом и написал прошение об отставке. Направляясь к ее величеству и заранее содрогаясь от ужаса, он повстречал одного из самых ядовитых своих мучителей – королевского конюшего, некоего Адобекка.
Адобекк вызывал у Гайфье смешанное чувство досады и зависти. Молодой гвардеец не понимал, как можно сочетать в себе столь противоположные качества. С одной стороны, главный конюший был, несомненно, нехорош собой. Жизни в нем было столько, что это делалось, в конце концов, неприличным: густые жесткие волосы топорщились мощными прядями, мясистый нос вздымался на лице, точно горный пик в стране незримых карликов (немалое их число он погубил при попытках крохоток покорить сию вершину!), выступающий вперед подбородок, достойное обрамление нижней челюсти, являл готовность сжевать все на свете. Даже в том, как Адобекк шевелил пальцами при разговоре, ощущалось нечто непристойное.
И тем не менее этот человек пользовался благосклонным вниманием королевы и полным уважением со стороны фрейлин. Время от времени то одна, то другая дарила ему любовные ласки, о чем сразу же становилось известно при дворе, ибо Адобекк при встрече с такой дамой начинал лучиться улыбками, а дама краснела, некстати делала реверансы и бросала на Адобекка томные взоры.
Не без тоски Гайфье думал о том, что ему самому никогда не добиться подобного успеха. Он молча страдал, завидовал, и решение бежать от королевского двора куда глаза глядят потихоньку зрело в его душе.
Наконец он облачил свое решение в слова и, придав им вид написанного на листке прошения, двинулся к королевским покоям. Адобекк – тут как тут – выскочил ему навстречу. Оба несколько смутились, столкнувшись в саду, и Адобекк сказал:
– Тьфу на вас, любезный господин Гайфье! Куда это вы направляетесь, да еще в такую рань и при полном параде?
Гайфье действительно оделся в свое самое лучшее платье, желая показать королеве, что его намерение покинуть двор и столицу вполне серьезно (он догадывался, что она начнет смеяться и отговаривать его).
Собрав остатки сообразительности, Гайфье ответил:
– Это на вас тьфу и еще раз тьфу, господин Адобекк! Куда это вы, в таком случае, направляетесь? Разве здесь не дамские покои?
– Возможно, меня ждут, – сказал Адобекк, ухмыляясь.
– Ну а меня не ждут, однако примут, – произнес Гайфье.
Адобекк широко разинул пасть и расхохотался.
– Вот как! Стало быть, готовится вторжение!
– Послушайте, какое вам дело, – зашипел Гайфье. – Вы, кажется, намеревались нарушить утренний сон какой-нибудь фрейлины, ну так и ступайте своей дорогой, а мне позвольте идти моей.
– Знаете, какие они сладенькие под утро? – протянул Адобекк. – Теплые, бормочущие, с ленивыми ручками…
Гайфье закрыл ладонями уши. Адобекк замолчал и с любопытством уставился на него.
– Вы хотите сказать, что вас это не занимает? – спросил королевский конюший.
Гайфье помотал головой.
– Ну тогда ладно, – преспокойно заявил Адобекк. – Покажите, что у вас в руках.
И, поскольку Гайфье ни за что не хотел отдавать, вырвал у него листок из пальцев силой.
– Я ваш друг, глупое вы существо! – сказал Адобекк. – Королева и кое-какие фрейлины благоволят к вам, а мой долг – поставлять жеребцов в королевские конюшни… Да не краснейте же вы так, это, в конце концов, смешно!
Но сам он вовсе не смеялся, напротив. С самым серьезным видом Адобекк прочитал прошение об отставке и уставился на Гайфье:
– Хотите сказать, что намерены уехать?
– Да, именно это я и хочу сказать, – сердито отозвался гвардеец. – А теперь отдайте мне бумаги, и я лично вручу прошение ее величеству.
– Ее величество еще спит, – предупредил Адобекк. – Когда я проходил мимо ее покоев, она…
– Значит, я подожду, пока она проснется, – оборвал Гайфье.
Адобекк преспокойно разодрал прошение пополам, а потом еще раз пополам.
– Нет уж, ничего вы ей не будете вручать. Она вообще не должна знать о том, что в вашей гвардейской голове зарождались подобные идеи.
Гайфье едва не вскрикнул при виде этой расправы.
– Я знаю, что делаю, – продолжал Адобекк. – И превосходно знаю, что должны делать вы. И что вы сделаете! Вы останетесь при дворе и будете нести службу, как прежде. Таков ваш долг дворянина. Прежде чем подавать королеве подобные писульки, подумайте лучше о ее чувствах! Каково ей будет на душе, если кто-то от нее сбежит? Как она будет жить, зная, что некто предпочел счастью ежедневно лицезреть ее эльфийское величество – безвылазное заточение в глуши родового имения? Скажите-ка мне, любезный, подобные соображения никак вас не останавливают?
Гайфье выругался, плюнул, резко развернулся и побежал прочь. В эти мгновения ему казалось, что он попался в ловушку, что он заключен в тюрьму, откуда никогда не будет избавления.
* * *
Королева ценила Адобекка не только за умение разбираться в людях и лошадях. У главного королевского конюшего был настоящий дар придумывать развлечения. Ни один праздник без его фантазий не обходился, а праздники в Королевстве были тем строительным раствором, что связывал между собой все камни единого здания.
– Летающая ладья? – переспросила королева, когда Адобекк положил перед нею чертеж.
Это был очень приблизительный и весьма кривой чертеж, сделанный явно непривычной к этому рукой; кроме того, в углу листа виднелось пятно отнюдь не чернильного происхождения. Но королева созерцала картинку весьма благосклонно.
Адобекк с поклоном произнес:
– Как изволите видеть, ваше величество. Ладья. Насколько мне известно, ваше величество, вы и некоторые приближенные особы владеют искусством левитации.
– Да, это так, – медленно проговорила королева.
В простом народе говорили, будто эльфы умеют летать по воздуху, и с некоторым суеверием страшились этого. На самом деле никто в Королевстве не «летал» в полном смысле слова: искусство заключалось в том, чтобы уловить лунные лучи в их наиболее благоприятном сочетании и подняться по ним в воздух. Если же положение лун тому способствует, левитирующий может переместиться по воздуху в заданном направлении. Но не более того.
И владели этим искусством не только Эльсион Лакар, но и самые обыкновенные люди, которые имели к этому хотя бы небольшую одаренность. Королева сама показала некоторые приемы своим фрейлинам – просто для того, чтобы время от времени левитировать в приятной компании. Это страшно забавляло девушек и веселило ее величество, а большего в те годы от придворной жизни и не требовалось.
Но то, что придумал Адобекк, выходило далеко за рамки обычного увеселения. Ладья обладала парусом, что позволяло ей использовать для движения силу ветра, и при том перемещалась не по воде, а по воздуху, где – по мысли Адобекка – удерживалась усилиями пассажиров, владеющих умением левитации.
– Летающая ладья! – Королева намотала на палец медную прядь, потянула и выпустила. Прядь тотчас распрямилась, не желая становиться локоном. Королева подняла глаза на изобретателя. – Вы сами до этого додумались, господин Адобекк?
Конюший пожал плечами, изображая полнейшую скромность. Королева поманила его к себе и, когда он наклонился, нежно поцеловала в щеку.
– Начинайте строительство! – приказала она, щекоча его ухо губами.
Ладья была сооружена в кратчайшие сроки. И что это была за ладья! Она представляла собой плоскодонное суденышко с низкими бортами (а зачем высокие, если никакой волны, способной перехлестнуть на палубу, не предвидится?). Единственная мачта несла широкий прямоугольный парус с изображенными на полотне двумя лунами, желтой и синей. Борта ладьи были увиты гирляндами цветов и лентами, а скамейки обиты бархатом. На носу имелась деревянная фигура женщины, что тянула руки вперед, как бы пытаясь уловить нечто невидимое, таинственно мелькающее впереди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
– Вы уверены, что герцог знает?
– Да.
– Стало быть, все было напрасно? – в голосе Клоджиса опять зазвучало отчаяние.
– Нет, – быстро ответил Ренье. – Напрасным было лишь ваше беспокойство, но не ваша служба.
– Понятно, – сказал Клоджис и вышел за дверь.
Все это время Ренье был настолько поглощен призраком, что совершенно забыл о том, ради кого сюда приехал: о брате королевы. Между тем Гайфье не сводил глаз со своего старшего приятеля. Ренье открывался мальчику с совершенно новой стороны. Он разговаривал с призраком доверительно и спокойно. Гайфье бы никогда так не смог.
Когда Клоджис скрылся за дверью, Гайфье зашевелился у окна.
– Спущусь к хозяину, – сказал он. – Попрошу его приготовить для вас какой-нибудь сытный ужин. Вы, кажется, не поужинали толком.
– Потому что волновался, – сказал Ренье. – Спасибо за заботу.
– Волновались? – Гайфье тряхнул волосами. – Значит, вам было известно о том, что призрак настоящий?
– Я достаточно хорошо знаком с Маргофроном. Маргофрон не мог выдумать призрака. У него нет воображения. В отличие от одного известного мне юноши. – Он подмигнул Гайфье. – Кстати, не хотите ли вы, мой господин, спуститься поглядеть на того бедного парня, которого вы наняли изображать привидение? Что-то давно он не подавал признаков жизни.
– Ой, правда! – воскликнул Гайфье и выскочил из комнаты.
Ренье присел на край кровати. Пиндар не то спал, не то был без сознания. Будить его не хотелось: дышит – и ладно.
Из-под окна слышно было, как Гайфье разговаривает с кем-то. Тот вздыхал и повторял: «Оченно страшно», а Гайфье звякал монетками и говорил: «Да и я сам здорово перепугался».
– Но все-таки я был похож? – спросил вдруг парень.
«Удивительными путями ходит по свету актерское тщеславие», – подумал Ренье. И вдруг понял, что ужасно проголодался. Скорей бы Гайфье закончил утешать нанятого им слугу и позаботился о позднем ужине. Или о раннем завтраке – это уж кому как угодно называть.
КОРОЛЕВСТВО:
ВОЗДУШНАЯ ЛАДЬЯ
Если бы регент Талиессин увидел свою мать в годы ее юности, когда правящая королева еще не избрала себе супруга, он сразу узнал бы ее, так мало изменилась она за прошедшее с тех пор время. Королева всегда представала как совершенное воплощение женщины. Примесь эльфийской крови заставляла людей ощущать ее чем-то большим, нежели просто человек. Высокая, с короной медных волос, недлинных, но очень пышных, с растянутыми к вискам зелеными глазами и большим ртом, она казалась иногда почти некрасивой, но именно эта подчеркнутая, вызывающая некрасивость и придавала юной королеве особенную притягательность.
Улыбка преображала ее. Гвардейский офицер по имени Гайфье мог часами размышлять об этой улыбке, представляя себе, как она появляется на лице королевы: сперва в глубине зеленых глаз загорается теплый золотистый огонь, затем едва заметная волна света пробегает по ее щекам, заливает скулы и лоб – мимолетное, смазанное изображение эльфийских роз, что таятся под кожей у народа Эльсион Лакар; и наконец уголки ее рта приподнимаются, и королева всем своим существом обращается к человеку, что доставил ей радость.
Раз или два это удавалось и Гайфье, но вообще ему не слишком везло. Красота придворных дам, изящество и ловкость других кавалеров и присутствие самой королевы – все это оказывало на него поистине парализующее влияние. Если дамы не замечали его присутствия, он еще в силах был выносить их общество, но стоило хотя бы одной обратить на него взоры – и Гайфье безнадежно терялся. Он превосходно осознавал, что превращается в полного болвана, однако ничего не мог с собой поделать. Его мысли окостеневали, а на лице появлялось идиотское выражение абсолютного счастья.
Но хуже всего ему приходилось, если на нем останавливала внимание сама королева. Смеясь, она говорила своим подругам:
– Оставьте вы его в покое.
Тут уж бедняге впору сознание потерять. Сплошной туман плавал перед глазами, а из тумана звучал ласковый голос:
– Вам нехорошо, любезный Гайфье? Должно быть, перетрудились. Сегодня слишком жаркое солнце, не находите? Ответьте же мне! Ах, он молчит! Ему и впрямь дурно – несите скорей мокрые полотенца!
И вот уже фрейлины бегают, шелестя одеждами, и ко лбу Гайфье, действительно покрытому испариной, прикладываются влажные полотенца, и чьи-то невесомые пальчики ощупывают его виски, щекоча кожу там, где отчаянно бьется голубая жилка.
– Отнесем его в тень.
Со всех сторон его обхватывают и тащат, спотыкаясь вместе с ним, в тень, под какое-нибудь дерево, и Гайфье думает: «Даже бессловесные деревья – и те против меня! Что стоило этому глупому дубу вырасти где-нибудь в другом месте?»
А сам покорно садился на землю и прислонялся спиной к широкому стволу. И наконец королева с хихикающими фрейлинами удалялась, и Гайфье оставался один. Вот тогда-то в голову и приходили ему самые лучшие, самые прекрасные слова, да только все они пропадали втуне – он никогда не осмелился бы произнести их вслух.
Однажды Гайфье вздумал было покончить со всеми своими страданиями разом и написал прошение об отставке. Направляясь к ее величеству и заранее содрогаясь от ужаса, он повстречал одного из самых ядовитых своих мучителей – королевского конюшего, некоего Адобекка.
Адобекк вызывал у Гайфье смешанное чувство досады и зависти. Молодой гвардеец не понимал, как можно сочетать в себе столь противоположные качества. С одной стороны, главный конюший был, несомненно, нехорош собой. Жизни в нем было столько, что это делалось, в конце концов, неприличным: густые жесткие волосы топорщились мощными прядями, мясистый нос вздымался на лице, точно горный пик в стране незримых карликов (немалое их число он погубил при попытках крохоток покорить сию вершину!), выступающий вперед подбородок, достойное обрамление нижней челюсти, являл готовность сжевать все на свете. Даже в том, как Адобекк шевелил пальцами при разговоре, ощущалось нечто непристойное.
И тем не менее этот человек пользовался благосклонным вниманием королевы и полным уважением со стороны фрейлин. Время от времени то одна, то другая дарила ему любовные ласки, о чем сразу же становилось известно при дворе, ибо Адобекк при встрече с такой дамой начинал лучиться улыбками, а дама краснела, некстати делала реверансы и бросала на Адобекка томные взоры.
Не без тоски Гайфье думал о том, что ему самому никогда не добиться подобного успеха. Он молча страдал, завидовал, и решение бежать от королевского двора куда глаза глядят потихоньку зрело в его душе.
Наконец он облачил свое решение в слова и, придав им вид написанного на листке прошения, двинулся к королевским покоям. Адобекк – тут как тут – выскочил ему навстречу. Оба несколько смутились, столкнувшись в саду, и Адобекк сказал:
– Тьфу на вас, любезный господин Гайфье! Куда это вы направляетесь, да еще в такую рань и при полном параде?
Гайфье действительно оделся в свое самое лучшее платье, желая показать королеве, что его намерение покинуть двор и столицу вполне серьезно (он догадывался, что она начнет смеяться и отговаривать его).
Собрав остатки сообразительности, Гайфье ответил:
– Это на вас тьфу и еще раз тьфу, господин Адобекк! Куда это вы, в таком случае, направляетесь? Разве здесь не дамские покои?
– Возможно, меня ждут, – сказал Адобекк, ухмыляясь.
– Ну а меня не ждут, однако примут, – произнес Гайфье.
Адобекк широко разинул пасть и расхохотался.
– Вот как! Стало быть, готовится вторжение!
– Послушайте, какое вам дело, – зашипел Гайфье. – Вы, кажется, намеревались нарушить утренний сон какой-нибудь фрейлины, ну так и ступайте своей дорогой, а мне позвольте идти моей.
– Знаете, какие они сладенькие под утро? – протянул Адобекк. – Теплые, бормочущие, с ленивыми ручками…
Гайфье закрыл ладонями уши. Адобекк замолчал и с любопытством уставился на него.
– Вы хотите сказать, что вас это не занимает? – спросил королевский конюший.
Гайфье помотал головой.
– Ну тогда ладно, – преспокойно заявил Адобекк. – Покажите, что у вас в руках.
И, поскольку Гайфье ни за что не хотел отдавать, вырвал у него листок из пальцев силой.
– Я ваш друг, глупое вы существо! – сказал Адобекк. – Королева и кое-какие фрейлины благоволят к вам, а мой долг – поставлять жеребцов в королевские конюшни… Да не краснейте же вы так, это, в конце концов, смешно!
Но сам он вовсе не смеялся, напротив. С самым серьезным видом Адобекк прочитал прошение об отставке и уставился на Гайфье:
– Хотите сказать, что намерены уехать?
– Да, именно это я и хочу сказать, – сердито отозвался гвардеец. – А теперь отдайте мне бумаги, и я лично вручу прошение ее величеству.
– Ее величество еще спит, – предупредил Адобекк. – Когда я проходил мимо ее покоев, она…
– Значит, я подожду, пока она проснется, – оборвал Гайфье.
Адобекк преспокойно разодрал прошение пополам, а потом еще раз пополам.
– Нет уж, ничего вы ей не будете вручать. Она вообще не должна знать о том, что в вашей гвардейской голове зарождались подобные идеи.
Гайфье едва не вскрикнул при виде этой расправы.
– Я знаю, что делаю, – продолжал Адобекк. – И превосходно знаю, что должны делать вы. И что вы сделаете! Вы останетесь при дворе и будете нести службу, как прежде. Таков ваш долг дворянина. Прежде чем подавать королеве подобные писульки, подумайте лучше о ее чувствах! Каково ей будет на душе, если кто-то от нее сбежит? Как она будет жить, зная, что некто предпочел счастью ежедневно лицезреть ее эльфийское величество – безвылазное заточение в глуши родового имения? Скажите-ка мне, любезный, подобные соображения никак вас не останавливают?
Гайфье выругался, плюнул, резко развернулся и побежал прочь. В эти мгновения ему казалось, что он попался в ловушку, что он заключен в тюрьму, откуда никогда не будет избавления.
* * *
Королева ценила Адобекка не только за умение разбираться в людях и лошадях. У главного королевского конюшего был настоящий дар придумывать развлечения. Ни один праздник без его фантазий не обходился, а праздники в Королевстве были тем строительным раствором, что связывал между собой все камни единого здания.
– Летающая ладья? – переспросила королева, когда Адобекк положил перед нею чертеж.
Это был очень приблизительный и весьма кривой чертеж, сделанный явно непривычной к этому рукой; кроме того, в углу листа виднелось пятно отнюдь не чернильного происхождения. Но королева созерцала картинку весьма благосклонно.
Адобекк с поклоном произнес:
– Как изволите видеть, ваше величество. Ладья. Насколько мне известно, ваше величество, вы и некоторые приближенные особы владеют искусством левитации.
– Да, это так, – медленно проговорила королева.
В простом народе говорили, будто эльфы умеют летать по воздуху, и с некоторым суеверием страшились этого. На самом деле никто в Королевстве не «летал» в полном смысле слова: искусство заключалось в том, чтобы уловить лунные лучи в их наиболее благоприятном сочетании и подняться по ним в воздух. Если же положение лун тому способствует, левитирующий может переместиться по воздуху в заданном направлении. Но не более того.
И владели этим искусством не только Эльсион Лакар, но и самые обыкновенные люди, которые имели к этому хотя бы небольшую одаренность. Королева сама показала некоторые приемы своим фрейлинам – просто для того, чтобы время от времени левитировать в приятной компании. Это страшно забавляло девушек и веселило ее величество, а большего в те годы от придворной жизни и не требовалось.
Но то, что придумал Адобекк, выходило далеко за рамки обычного увеселения. Ладья обладала парусом, что позволяло ей использовать для движения силу ветра, и при том перемещалась не по воде, а по воздуху, где – по мысли Адобекка – удерживалась усилиями пассажиров, владеющих умением левитации.
– Летающая ладья! – Королева намотала на палец медную прядь, потянула и выпустила. Прядь тотчас распрямилась, не желая становиться локоном. Королева подняла глаза на изобретателя. – Вы сами до этого додумались, господин Адобекк?
Конюший пожал плечами, изображая полнейшую скромность. Королева поманила его к себе и, когда он наклонился, нежно поцеловала в щеку.
– Начинайте строительство! – приказала она, щекоча его ухо губами.
Ладья была сооружена в кратчайшие сроки. И что это была за ладья! Она представляла собой плоскодонное суденышко с низкими бортами (а зачем высокие, если никакой волны, способной перехлестнуть на палубу, не предвидится?). Единственная мачта несла широкий прямоугольный парус с изображенными на полотне двумя лунами, желтой и синей. Борта ладьи были увиты гирляндами цветов и лентами, а скамейки обиты бархатом. На носу имелась деревянная фигура женщины, что тянула руки вперед, как бы пытаясь уловить нечто невидимое, таинственно мелькающее впереди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76