Теперь там осталась, вероятно, лишь зловонная канава. Настилы, чтобы преодолеть ее, были готовы, так же как штурмовые лестницы, и все это — через шесть дней после того, как он подступил к замку и приказал кастеляну сдаться. Неплохо. Командиры всех отрядов, которые ему удалось собрать, вроде бы искренне поддерживали его.
Иэн подозревал, что ими двигало чувство праведного гнева. Без сомнения, все они помышляли о мятеже, хотя бы только пассивном, когда до них дошло известие о смерти Саймона, но они воздержались от открытого неповиновения — одни, памятуя о данной присяге и руководствуясь чувством чести, другие из страха потерять и то, что имели. Возможно, если бы в течение многих месяцев мятежников не призвали к ответу, они пожалели бы о своей «трусости». Теперь же у них не только появилась возможность показать себя храбрыми, но и, что еще важнее, понять, что они были правы.
Потом пришло письмо от Элинор. Иэн повернулся на своей походной койке, и она скрипнула. Уголком глаза он заметил, как вскочил Джеффри, но продолжал лежать тихо, и оруженосец снова улегся. Оуэн спокойно спал, он уже участвовал в штурмах замков и, когда проснется, будет горяч и оживлен, но не так возбужден, как Джеффри.
Элинор спрашивала об оруженосцах и просила передать им добрые пожелания и небольшие подарки — по новой рубашке для каждого, по паре чулок, а также засахаренные сливы. Иэн широко усмехнулся, вспомнив, как набросились мальчики на угощение, оставив его в дураках, — он-то поначалу удивился, зачем это Элинор прислала его оруженосцам, уже почти мужчинам, детские сладости. Она, конечно, лучше знала, как доставить мальчикам удовольствие.
Иэн опять пошевелился. Она знала, как доставить удовольствие и ему тоже. То письмо заканчивалось короткими, скупыми, но очень добрыми словами. «Побереги себя, господин мой, и пиши мне почаще. Джоанна и Адам спрашивают новости о тебе по десять раз на дню, а я сама хотела бы получать их даже чаще».
Может быть, когда замок падет, он съездит в Роузлинд на день-два. Возможно, долгая разлука, пока она объезжала свои владения, а он собирал войска и проводил разведку обороноспособности мятежных замков, смягчила гнев, который она еще таила против него. Не следует, однако, слишком рассчитывать на это. Когда-то он уже надеялся и оказался жестоко разочарован.
Иэн опять прислушался к звукам лагеря. Люди уже были на ногах, но он сам не хотел слишком рано подниматься, чтобы не выглядеть нервозным и неуверенным. Он уже отдал все распоряжения и разъяснил план атаки прошлой ночью. Вмешиваться сейчас было бы ошибкой. Все должно быть готово или почти готово, когда он выйдет проверить результаты подготовки.
Небо на востоке понемногу светлело и розовело. Иэн повернул голову.
— Принеси мне завтрак, Джеффри, и растолкай эту ленивую соню.
«Ленивая соня» вызвала новый поток воспоминаний. Через несколько недель после той лютой февральской бури король опять впал в летаргию. Это никого особенно не удивило, поскольку Джон явил себя во всей своей энергии сразу после начала ненастья: он объездил все королевство, руководя спасательными работами, решительно подавляя все беззакония, которые неминуемо ширятся при таких бедствиях, и оказывая помощь и утешение всем обездоленным и осиротевшим. Совершенно естественно было отдохнуть после такого напряжения. Хотя король продолжал перемещаться с места на место и после того, как стихия миновала, и выполнял всю наиболее неотложную работу, с которой его торопили Солсбери и другие, он уже предпочитал поспать до полудня, потом до вечера поболтать с королевой, поглаживая ее по раздувшемуся животу, а ночью перещупать множество женщин.
Более удобное время для приступа лени у короля трудно было придумать. Пемброк получил возможность собрать войска и отправиться в Ирландию без каких-либо помех. Когда Оксфорд сообщил королю об его отъезде, Джон лишь ответил: «Лучше он, чем я». Теперь, однако, писала Элинор, чудовище начинает шевелиться. Эла сообщила ей, что Джон задавал резкие вопросы насчет деятельности Пембро-ка. Пока что, по словам Солсбери, он лишь интересуется, не злится, но Эла не доверяет мнению своего мужа в отношении настроений его брата.
…Оуэн внес одежду и доспехи, и Иэн, пожав плечами, встал. Да, пожалуй, сейчас есть более насущные вопросы, требующие внимания. Иэн оделся, вышел из палатки и глубоко вдохнул утренний воздух.
Джеффри — благослови. Боже, этого мальчика — наверняка раздобудет на завтрак что-нибудь посущественнее хлеба с сыром и вина. Затем Иэн присоединился к толпе воинов, направлявшихся к дальней окраине лагеря. Прозвонил небольшой колокол, и все ускорили шаг. Иэн прошел сквозь ряды стоявших на коленях людей, добираясь до сэра Роберта де Реми и верных кастелянов Саймона. Глядя одним глазом на небо, а другим — на Иэна, священник начал мессу, как только Иэн преклонил колено.
С последним «аминь» Иэн был уже на ногах. Он вышел к священнику и кивнул ему. Тот опять ударил в колокол, уже сильнее. Задние ряды поднялись, передние присели на корточки. Иэн довольно отметил, что наступившее молчание было куда глубже, чем во время службы. Впрочем, он был не совсем справедлив. Никто не ожидал понять слова мессы — в качестве акта веры было достаточно просто присутствовать на службе. Это само по себе ниспосылало Божью благодать на человека — волшебство, которое люди вовсе и не должны понимать. С другой стороны, все надеялись понять, что скажет Иэн, и вполне могло оказаться, что от его слов будет зависеть сама их жизнь.
— Боевые позиции всех отрядов и обязанности каждого из вас я предоставляю довести до вас вашим командирам. Я же хочу сказать лишь несколько слов. Это не военные действия. Никаких грабежей быть не должно. Замок является собственностью моего сына по браку, и я не хочу, чтобы ему был нанесен ущерб. Быстрое и болезненное возмездие ждет всякого, кто попытается украсть что-либо или причинить разрушения, не вызванные необходимостью. По той же самой причине каждый воин противной стороны должен быть пощажен, если он пожелает сдаться, и то же касается всех обитателей замка, если они не окажут сопротивления. Вообще нельзя причинять вреда ни одному человеку из простолюдинов, которые не станут направлять оружие против вас. С другой стороны, я прекрасно понимаю, что ревностная служба должна быть вознаграждена. Я осведомлен, что здешний кастелян накопил весьма значительное личное имущество. Это, естественно, не принадлежит Адаму и будет по справедливости разделено между вами. Никому не будет позволено захватить это целиком, и я лично прослежу, чтобы все было разделено честно, включая и мою долю, которая пойдет на дополнительное вознаграждение двадцати наиболее отважным и достойным бойцам.
Толпа довольно зашумела. Два человека, а то и больше, как повезет, из каждой группы покинут эту битву с золотом и серебром, которого хватит, возможно, чтобы купить жену или ферму, если захочется. Иэн прекрасно знал, что делает. При таком раскладе необязательно быть первым и лучшим. Никто ничего не потеряет, если остановится помочь другу, никому не захочется исподтишка ранить боевого товарища, который кажется сильнее и удачливее. Наоборот, лучше даже держаться такого товарища, помогать ему, наращивать его успех, чтобы и самому засверкать в отраженном свете.
— Что касается кастеляна и его семьи, я предоставляю их на ваше усмотрение. Если вы решите взять в плен в надежде, что кто-то выкупит его, пожалуйста, делайте так. У меня нет особой жажды увидеть его и членов семьи мертвыми. Однако лично я не заплачу и не одолжу ни гроша, чтобы сохранить ему жизнь. Он нарушил присягу, данную своему сеньору, и пытался воспользоваться беспомощностью вдовы и ребенка. Он — грязь в моих глазах, он ниже чем животное, на которых не распространяются закон и заповеди Божьи и понятие чести.
Иэн понимал, что почти приговорил этими словами человека к смерти, а женщин из его семьи — к изнасилованию и убийству. Он надеялся только, что в семье кастеляна не было молодых девочек, но и это не заставило бы его мучиться угрызениями совести и не спать ночами. Это было связано не только с тем, что его так оскорбил поступок кастеляна, но и с тем, что предстояло взять еще два замка, и он хотел преподать урок верным кастелянам.
Кроме того, когда новость о судьбе этого кастеляна достигнет ушей двух других мятежников — а Иэн обеспечит, чтобы она достигла их, — значительно возрастут шансы, что мятежники сдадутся без сопротивления. Это сохранило бы жизни им и их семьям.
В дополнение к возможности спасти тем самым жизнь и здоровье многих своих вассалов Иэн планировал упредить саму возможность неповиновения. Ему стоило больших трудов быть щедрым, мягким и любезным с кастелянами, которые преданно откликнулись на призыв встать под его знамя, в то время как его душа то возвышалась в рай, то опускалась в ад в соответствии с колебаниями настроения Элинор.
Это не всегда было легко, но он преуспел. Воины чувствовали себя хорошо с ним, доверяли ему. А теперь он хотел показать им обратную сторону медали. Было недостаточно просто сказать: «Я ужасен в гневе». Гораздо лучше вообще ничего не говорить, а лишь, улыбаясь, показать, как горько раскаиваются те, кто преступил клятву.
— А теперь, — Иэн, улыбнувшись, осмотрел ряды воинов, — вы так же не против позавтракать, как и я. Поешьте как следует. Если вы поработаете хорошо, обедать подадут нам в замке. Если же вы будете нерешительны, вообще останетесь без обеда. Удачи вам! И да благословит вас Бог!..
22.
— Элинор, — неожиданно произнесла Изабель, — перестань оплакивать Саймона. Он умер почти год назад. Ты делаешь Иэна несчастным.
— Но я вовсе не оплакиваю Саймона, — ответила Элинор, отрывая глаза от работы. — Я никогда и не оплакивала его — он был рад умереть, — я оплакиваю себя, покинутую и одинокую.
— Ты меня не проведешь, так что не трать времени зря, — довольно резко возразила Изабель. — Я не мужчина, которого ты могла бы водить за нос, направляя по ложному следу. Я долго набиралась мужества, чтобы сказать это, и не сверну в сторону. Ты вышла замуж за такого хорошего человека, а превращаешь его жизнь в ад.
— Это никак не связано с Саймоном, — вздохнула Элинор, и слезы навернулись на ее глаза. — И ты не можешь сказать мне более резкие слова, чем те, что я сама уже говорила себе. Но между нами не всегда все так плохо, как было вчера. Просто ты увидела нас в неудачное время. Первые дни, когда мы вместе, всегда очень тяжелые. В письмах, которыми мы обмениваемся, сама знаешь, мы не можем заглянуть в глаза друг другу. Мои слова добры, его — радостны. Возможно, мне вообще не следовало бы писать, но есть новости, которые я должна передать ему, и есть советы, которые я должна получить от него. И я знаю, что он несчастлив, и ужасно беспокоюсь, что это заставляет его забывать о собственной безопасности, потому я умоляю его поберечь себя и говорю, как мне не хватает его — мне действительно его не хватает. Потом он приезжает домой, или я посылаю за ним по какой-то надобности — это даже хуже, когда я посылаю за ним, — и мы встречаемся — и…
Элинор разразилась слезами, и Изабель изумленно уставилась на вздрагивающие плечи подруги.
— Каждое слово, которое ты произносишь, свидетельствует о твоей горячей любви. Тебе недостает его. Ты беспокоишься о нем. Так что же мучает тебя, Элинор?
— Одна глупая мелочь, которую я никак не могу выбросить из головы — пустяк, призрак, который, однако, не дает жизни ни мне, ни Иэну.
— Призрак… Элинор, но ты же не думаешь всерьез, что Саймон не одобрил бы или отказал бы тебе в…
— Я же уже сказала, что Саймон здесь совершенно ни при чем. — Элинор усмехнулась сквозь слезы. — И неужели бы я, в любом случае, назвала бы Саймона пустяком? Если бы Саймон знал, как я обращаюсь с Иэном и почему, он восстал бы из могилы и выдрал бы меня за глупость. Но я ничего не могу с собой поделать. Я пытаюсь снова и снова… Ох, дай мне лечь, Изабель. Ты можешь бранить меня, но, клянусь, это не поможет. И вообще, я приехала утешать тебя, а получается…
— Утешать меня? Я думала, ты приехала помочь мне произвести на свет еще одну радость. У меня-то все хорошо, Элинор, ты же знаешь. У меня нет никакого страха перед Ирландией, и новости от Вильяма самые приятные. Как только я разрешусь от бремени, я отправлюсь к нему. — Она подмигнула Элинор. — Что, крыть нечем? Ты не используешь все свои таланты, дорогая моя. Ты позволяешь мне вернуться к той теме, от которой пыталась отвлечь.
Элинор не смогла удержаться от смеха.
— Не то чтобы я не хочу обсуждать это с тобой, просто я не вижу смысла еще раз выслушивать то, что говорю себе каждый день.
— Это показывает, что у тебя не все в порядке с головой. Ты никогда не услышишь от меня то, что сама могла бы сказать. Я никогда не позволю себе использовать выражения, которые ты употребляешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72