Джон должен был предвидеть эти события, но теперь, казалось, совсем обезумел от ярости. Весь двор подняли по тревоге, собрали военный совет. Дороги к отступлению не было. Все пришли к мнению, что Уэльс должен быть наказан.
Единодушие было столь полным, что Джеффри совершенно не обратил внимания на то, как пылко подстрекали короля на немедленные действия Фиц-Вальтер и Де Вески, самые горластые. Даже если бы он и заметил это, то не придал бы всему особого значения, отнеся их энтузиазм к очередной уловке, чтобы отвести от себя подозрения Джона. Однако, заручившись согласием совета, Джон не поехал в Честер.
Джеффри уставился на письмо Джоанны. Слова мало что значили для него сейчас. Только ее имя, печать Роузлин да и дорогой ему знакомый почерк имели смысл. Они были для него убежищем от ужаса, внося покой в растревоженную душу.
Но Джеффри не мог тотчас же поскакать к Джоанне чтобы обрести полный покой и благоразумие. Небо рухнуло на землю.
17.
«Джеффри Фиц-Вильям своей дражайшей супруге Джоанне», — медленно выводил Джеффри вечером семнадцатого дня августа. Он еще не был уверен, о чем напишет, и даже в том, отправит ли послание вообще. Как он тосковал по холмам, усеянным розами, по свежему соленому воздуху, крепким каменным стенам, по этому оплоту безопасности и непоколебимости, каким ему казался Роузлинд! Джеффри не мог поехать туда. Честь обязывала делать то, чего он не любил делать утром, к чему чувствовал отвращение и от чего его тошнило днем, о чем сожалел вечером. И все же какая-то часть его души оставалась в Роузлинде. Джеффри жаждал заглянуть в ласковые серые глаза Джоанны, светящиеся умом. Нуждался в ее голосе, не резком, а спокойном и рассудительном даже в минуты гнетущего страха.
Сейчас он сидит, закрывшись в своей небольшой комнате. Возможно, ему следовало быть со всем двором и заниматься работой, вместо того чтобы писать письмо, а затем отправлять его в места, о которых только мечтает. Но о какой работе может идти речь? Джеффри опротивело общество суетливых людей, пытающихся спасти погибающую монархию. Естественно, он не собирается присоединяться к тем, кто стремится раскрошить королевство на кусочки, дабы увеличить свою собственную мощь. Не было у Джеффри намерений и воспользоваться паникой, охватившей короля. Джон даже воскликнул как-то: «Спасайте свои собственные головы!» Кое-кто воспринял эти слова как разрешение покинуть двор и общество обреченного монарха.
«Я получил твое письмо, — писал Джеффри, — но, боюсь, что многие, кого я считал друзьями, уже стали моими врагами без всяких на то усилий с моей стороны».
В этом месте он задумался: не стоит оставлять такое двусмысленное и пугающее утверждение без дополнений. Все дело в короле… только в нем. Если бы на троне восседал не Джон, а кто-нибудь другой… Джеффри метался между ненавистью и жалостью, не в силах сдерживать душевные волнения.
«Ты можешь решить, — писал он далее, — что подобные новости заставили нас тотчас же взяться за оружие, но этого не случилось. Я даже не знаю и не узнаю уже никогда, предвидел ли король, что последует дальше, и в чем причина его злобы. Джон, отослав некоторых людей, повернул назад и, вместо того, чтобы ехать в Честер, направился в Ноттингем. Я пришел в крайнее недоумение, позабыв, что в Ноттингеме держат уэльских заложников, но вскоре мне об этом напомнили. Король приказал повесить этих людей, которых нам отдали ради гарантии поведения уэльских принцев. Он отдал приказ, не успев даже потрапезничать свежим мясом с дороги».
Джеффри закрыл глаза и опустил голову. Среди этих заложников были мальчики и девочки пяти, шести и семи лет… Он бросил перо и сильно надавил ладонями на глаза, пытаясь избавиться от образов испуганных детей, стараясь вычеркнуть из памяти образ своего отца, который, весь в слезах, на коленях умолял короля пощадить жизни самых маленьких. Джеффри содрогнулся. Король тоже плакал, но ответил: если они сохранят их жизни, то в будущем станут получать в качестве заложников только детей, а от них не будет никакой пользы, ибо все заранее будут уверены, что Детей не подвергнут наказанию. Этот довод был вполне убедительным. Но какое отношение он мог иметь к жизни крошечной темноволосой, похожей на фею девчушки, которой едва исполнилось пять лет и которая теперь качалась на виселице во внутреннем дворе замка?
Нет необходимости рассказывать об этом Джоанне. Джеффри отнял от лица руки и вытер слезы с щек, чтобы ни одна их капля не упала на бумагу. Он надеялся, что Джоанна не помнит о том, что среди заложников находились маленькие дети.
«Затем король позвал всех нас на трапезу. Я не пошел, чувствуя камень на сердце, ибо находился в дру. жеских отношениях с некоторыми родственниками казненных. Поэтому я не знаю в точности, как все было дальше. Но мне рассказали потом, что все происходило будто на сцене. Едва обедающие уселись, гонец Вильяма Шотландского потребовал внести послание своего короля, заявив, что оно не терпит отлагательств и не может ждать конца обеда. Сразу же вслед за ним, едва король прочитал письмо, прибыл другой гонец, требуя той же срочности. Это послание было от дочери короля, Жанны».
Джеффри жалел, что пропустил это событие. Возможно, если бы он видел все собственными глазами, то мог бы судить и об искренности гонцов, и о случайности совпадения по времени их прибытия, и о том, что письма доставили раньше, а пьеска подстроена королем. Фактически каждый слышанный им рассказ был настолько приукрашен предвзятостью, что не мог быть абсолютно правдивым. Один говорил, что король оцепенел, побелел и пришел в ужас. Менее симпатизирующий королю наблюдатель с кривой усмешкой высказывался о наигранности Джона: его глаза, вместо того чтобы внимательно читать написанное, хитро скользили по лицам присутствующих.
«Что мне известно точно, — продолжал Джеффри, — так как, по его мнению, самое опасное уже было сказано, — в каждом письме говорилось об одном и том же. Оба посланника хотели предупредить Джона: против него готовится заговор с целью захватить его в плен либо сразу убить. Для этого намеревались использовать армию, собранную в Честере. Хотел бы, но не могу поверить, что за этим кроется лишь маневр Ллевелина, который намеренно солгал своей жене и Вильяму Шотландскому, чтобы Джон не шел походом на Уэльс. Но, боюсь, мои предыдущие беседы с вассалами Иэна лишь подтверждают серьезность этих запоздалых предупреждений. Более того, Фиц-Вальтер и Де Вески сбежали. Некоторые говорят, что они не виновны, как и Браозе, и граф Пемброкский. Просто испугались подозрительности короля. Но, по правде говоря, если судить по тому, что я видел сам, мне кажется, их есть в чем винить. Шестнадцатого дня этого месяца король издал письменный указ распустить армию. Понятия не имею, что теперь начнется в Уэльсе. Но в этом году мы уже точно не поплывем во Францию, поскольку…»
— Что ты тут делаешь? Кому пишешь?
Джеффри резко поднял глаза, озадаченный нотками подозрительности в голосе отца. Возможно, в другое время он и обиделся бы, раз граф Солсбери предполагает в нем дурные намерения. Но сейчас настало такое безумное время, что не знаешь, чего от кого ждать. Кроме того, Джеффри не сомневался, что недоверие отца в большей мере вызвано ужасом и отвращением к поступкам своего брата. Граф дошел до крайнего отчаяния. Возможно, когда он услышал о заговоре, то, как и Джеффри, пережил минутную вспышку разочарования из-за того, что заговор не удался. Джеффри воспринимал свое разочарование как естественное следствие его неприязни к королю. Он не ощущал за собой никакой вины, просто снова напомнил себе, что, каким бы ни был Джон, без него им будет гораздо хуже. Однако графа Солсбери такая реакция приводила в ужас. Поэтому Джеффри, отвечая отцу, оставался абсолютно спокойным.
— Сюда я пришел, чтобы обрести тишину. А пишу Джоанне. — Он пододвинул пергамент к графу. — Прочтите, если хотите.
— Прошу прощения, мальчик мой, — вздохнул граф Солсбери, сделав шаг вперед, но лишь для того, чтобы тяжело опуститься в кресло; он даже не взглянул на письмо, лежавшее на столе.
— Нас постигло нечто ужасное? — тихо спросил Джеффри.
— Нет. — Граф Солсбери посмотрел на сына. — Разоблачение целей и намерений бунтовщиков посеяло беспорядки в их рядах. Два самых опасных негодяя сбежали. Другие, Думаю, попытаются скрыть свое участие в заговоре. Мы достаточно сильны, пока они одержимы сомнениями.
— Как долго это продлится? — спросил Джеффри. — И можно ли как-нибудь усилить их сомнения и улучшить наше положение?
Бледность и напряженность исчезли с лица графа Солсбери — его радовала верность Джеффри, несгибаемые принципы сына.
— Король уже принял меры! Тебе не следует считать его трусом только потому, что он не сдержал своей печали при плохих известиях… И в этом не было никакого маневра, — поспешно добавил граф, заметив, как губы Джеффри растянулись в презрительной усмешке. — Джон действительно был расстроен, но не испуган. Он не верит, что кто-нибудь может так ненавидеть его. Ему неприятно сознавать, что люди, которые сидят за его столом и пьют его вино, способны на вероломство.
Джеффри поднялся и подошел к очагу, в котором еще горел огонь. Несомненно, отец и сам не верит в то, что говорит. Он не может не знать истинного лица своего брата. Джеффри не понимал одного: вне всяких сомнений, Джон получает нездоровое наслаждение от ненависти своих баронов. Он беспричинно оскорбляет их и насмехается над ними. Так было и когда Джеффри привез ему известие о пожаре в Лондоне. В королевстве, кишащем развратными женщинами и равнодушными, услужливыми мужьями, король, казалось, нарочно выискивал и бесчестил женщин, которые сопротивлялись, если могли, чьи мужья и отцы высоко ценили честь и целомудрие своих жен и дочерей. Когда же Джона оскорбляли, он пользовался самыми низкими способами наказания.
— И какие же меры принял король? — спросил Джеффри, скорее чтобы избавиться от тревожных мыслей, нежели из-за искреннего интереса.
— Для тех, кого Джон считает хотя бы в малейшей степени причастными к заговору, он издал письменные указы с требованием немедленно прислать к нему заложников и передать замки, которые они содержат для него, более преданным людям.
Джеффри промолчал. После того, что случилось с уэльскими заложниками, любой человек, посылающий к Джону сына или дочь, наверняка будет выказывать преданность королю и полное равнодушие к своим детям. От мысли, что король требует заложников у своих же подданных, Джеффри пронзила боль. Конечно, такая мера необходима против покоренного врага. Клятвенные договоры лишь обязывают людей, но горечь поражения и ненависть ничуть не способствуют поддержанию таких договоров. Подданные короля обязаны подчиняться своему сюзерену из любви и уважения, понимая, что их накажут, если они ошибутся, но и страшась его в пределах разумного. Таким образом, если король вызывает к себе своего подданного, сомневаясь в его верности, любой человек, не причинивший вреда своему господину, должен с радостью приехать, объяснить все сам и открыто пожаловаться на оскорбление.
Джеффри пожал плечами. Теперь уже слишком поздно что-либо изменить. Самое печальное в том, что большинство «врагов» Джона ненавидят короля гораздо меньше его собственных баронов.
— Проблема не в них и не в явных бунтовщиках, — медленно продолжал граф Солсбери. — На западе большинство баронов будут слишком поглощены действиями Ллевелина, чтобы бросить королю вызов. На востоке, юге и в центральных графствах мы достаточно сильны для того, чтобы сдерживать всех желающих лезть на рожон, если только там не начнется настоящий, организованный бунт. Следовательно, бунтовщики могут напасть только с севера, где Вески имеет огромную власть. Боюсь, он уже оказывает влияние даже на чужих вассалов.
Граф Солсбери замолчал, и Джеффри повернулся к нему. Лицо его побагровело, в глазах засверкали опасные огоньки. Неужели его отец думает, что люди Иэна поверят в милосердие короля? Джеффри сомневался, что северные вассалы присоединятся к мятежу Вески. Но, если таковое случится, не в чем будет винить Джона, который выступит против них. Пока северные вассалы еще ничего не сделали. Они разрываются между ненавистью к королю и преданностью Иэну, ибо знают, что честь заставит его поддерживать Джона, несмотря на неприязнь к своему сюзерену. Угрозы подтолкнут этих людей в лагерь бунтовщиков. Им нечего будет терять. Пока Джеффри решал, как сказать об этом, умолчав, что люди Иана уже стоят одной ногой в рядах бунтовщиков, граф Солсбери заговорил снова:
— Надеюсь, ты не станешь обижаться, Джеффри, если мне придется написать Иэну и попросить его приехать домой. Я не сомневаюсь ни в твоей преданности, ни в твоих способностях, сын мой. Я знаю, что люди без колебаний и раздумий последуют за тобой в случае войны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
Единодушие было столь полным, что Джеффри совершенно не обратил внимания на то, как пылко подстрекали короля на немедленные действия Фиц-Вальтер и Де Вески, самые горластые. Даже если бы он и заметил это, то не придал бы всему особого значения, отнеся их энтузиазм к очередной уловке, чтобы отвести от себя подозрения Джона. Однако, заручившись согласием совета, Джон не поехал в Честер.
Джеффри уставился на письмо Джоанны. Слова мало что значили для него сейчас. Только ее имя, печать Роузлин да и дорогой ему знакомый почерк имели смысл. Они были для него убежищем от ужаса, внося покой в растревоженную душу.
Но Джеффри не мог тотчас же поскакать к Джоанне чтобы обрести полный покой и благоразумие. Небо рухнуло на землю.
17.
«Джеффри Фиц-Вильям своей дражайшей супруге Джоанне», — медленно выводил Джеффри вечером семнадцатого дня августа. Он еще не был уверен, о чем напишет, и даже в том, отправит ли послание вообще. Как он тосковал по холмам, усеянным розами, по свежему соленому воздуху, крепким каменным стенам, по этому оплоту безопасности и непоколебимости, каким ему казался Роузлинд! Джеффри не мог поехать туда. Честь обязывала делать то, чего он не любил делать утром, к чему чувствовал отвращение и от чего его тошнило днем, о чем сожалел вечером. И все же какая-то часть его души оставалась в Роузлинде. Джеффри жаждал заглянуть в ласковые серые глаза Джоанны, светящиеся умом. Нуждался в ее голосе, не резком, а спокойном и рассудительном даже в минуты гнетущего страха.
Сейчас он сидит, закрывшись в своей небольшой комнате. Возможно, ему следовало быть со всем двором и заниматься работой, вместо того чтобы писать письмо, а затем отправлять его в места, о которых только мечтает. Но о какой работе может идти речь? Джеффри опротивело общество суетливых людей, пытающихся спасти погибающую монархию. Естественно, он не собирается присоединяться к тем, кто стремится раскрошить королевство на кусочки, дабы увеличить свою собственную мощь. Не было у Джеффри намерений и воспользоваться паникой, охватившей короля. Джон даже воскликнул как-то: «Спасайте свои собственные головы!» Кое-кто воспринял эти слова как разрешение покинуть двор и общество обреченного монарха.
«Я получил твое письмо, — писал Джеффри, — но, боюсь, что многие, кого я считал друзьями, уже стали моими врагами без всяких на то усилий с моей стороны».
В этом месте он задумался: не стоит оставлять такое двусмысленное и пугающее утверждение без дополнений. Все дело в короле… только в нем. Если бы на троне восседал не Джон, а кто-нибудь другой… Джеффри метался между ненавистью и жалостью, не в силах сдерживать душевные волнения.
«Ты можешь решить, — писал он далее, — что подобные новости заставили нас тотчас же взяться за оружие, но этого не случилось. Я даже не знаю и не узнаю уже никогда, предвидел ли король, что последует дальше, и в чем причина его злобы. Джон, отослав некоторых людей, повернул назад и, вместо того, чтобы ехать в Честер, направился в Ноттингем. Я пришел в крайнее недоумение, позабыв, что в Ноттингеме держат уэльских заложников, но вскоре мне об этом напомнили. Король приказал повесить этих людей, которых нам отдали ради гарантии поведения уэльских принцев. Он отдал приказ, не успев даже потрапезничать свежим мясом с дороги».
Джеффри закрыл глаза и опустил голову. Среди этих заложников были мальчики и девочки пяти, шести и семи лет… Он бросил перо и сильно надавил ладонями на глаза, пытаясь избавиться от образов испуганных детей, стараясь вычеркнуть из памяти образ своего отца, который, весь в слезах, на коленях умолял короля пощадить жизни самых маленьких. Джеффри содрогнулся. Король тоже плакал, но ответил: если они сохранят их жизни, то в будущем станут получать в качестве заложников только детей, а от них не будет никакой пользы, ибо все заранее будут уверены, что Детей не подвергнут наказанию. Этот довод был вполне убедительным. Но какое отношение он мог иметь к жизни крошечной темноволосой, похожей на фею девчушки, которой едва исполнилось пять лет и которая теперь качалась на виселице во внутреннем дворе замка?
Нет необходимости рассказывать об этом Джоанне. Джеффри отнял от лица руки и вытер слезы с щек, чтобы ни одна их капля не упала на бумагу. Он надеялся, что Джоанна не помнит о том, что среди заложников находились маленькие дети.
«Затем король позвал всех нас на трапезу. Я не пошел, чувствуя камень на сердце, ибо находился в дру. жеских отношениях с некоторыми родственниками казненных. Поэтому я не знаю в точности, как все было дальше. Но мне рассказали потом, что все происходило будто на сцене. Едва обедающие уселись, гонец Вильяма Шотландского потребовал внести послание своего короля, заявив, что оно не терпит отлагательств и не может ждать конца обеда. Сразу же вслед за ним, едва король прочитал письмо, прибыл другой гонец, требуя той же срочности. Это послание было от дочери короля, Жанны».
Джеффри жалел, что пропустил это событие. Возможно, если бы он видел все собственными глазами, то мог бы судить и об искренности гонцов, и о случайности совпадения по времени их прибытия, и о том, что письма доставили раньше, а пьеска подстроена королем. Фактически каждый слышанный им рассказ был настолько приукрашен предвзятостью, что не мог быть абсолютно правдивым. Один говорил, что король оцепенел, побелел и пришел в ужас. Менее симпатизирующий королю наблюдатель с кривой усмешкой высказывался о наигранности Джона: его глаза, вместо того чтобы внимательно читать написанное, хитро скользили по лицам присутствующих.
«Что мне известно точно, — продолжал Джеффри, — так как, по его мнению, самое опасное уже было сказано, — в каждом письме говорилось об одном и том же. Оба посланника хотели предупредить Джона: против него готовится заговор с целью захватить его в плен либо сразу убить. Для этого намеревались использовать армию, собранную в Честере. Хотел бы, но не могу поверить, что за этим кроется лишь маневр Ллевелина, который намеренно солгал своей жене и Вильяму Шотландскому, чтобы Джон не шел походом на Уэльс. Но, боюсь, мои предыдущие беседы с вассалами Иэна лишь подтверждают серьезность этих запоздалых предупреждений. Более того, Фиц-Вальтер и Де Вески сбежали. Некоторые говорят, что они не виновны, как и Браозе, и граф Пемброкский. Просто испугались подозрительности короля. Но, по правде говоря, если судить по тому, что я видел сам, мне кажется, их есть в чем винить. Шестнадцатого дня этого месяца король издал письменный указ распустить армию. Понятия не имею, что теперь начнется в Уэльсе. Но в этом году мы уже точно не поплывем во Францию, поскольку…»
— Что ты тут делаешь? Кому пишешь?
Джеффри резко поднял глаза, озадаченный нотками подозрительности в голосе отца. Возможно, в другое время он и обиделся бы, раз граф Солсбери предполагает в нем дурные намерения. Но сейчас настало такое безумное время, что не знаешь, чего от кого ждать. Кроме того, Джеффри не сомневался, что недоверие отца в большей мере вызвано ужасом и отвращением к поступкам своего брата. Граф дошел до крайнего отчаяния. Возможно, когда он услышал о заговоре, то, как и Джеффри, пережил минутную вспышку разочарования из-за того, что заговор не удался. Джеффри воспринимал свое разочарование как естественное следствие его неприязни к королю. Он не ощущал за собой никакой вины, просто снова напомнил себе, что, каким бы ни был Джон, без него им будет гораздо хуже. Однако графа Солсбери такая реакция приводила в ужас. Поэтому Джеффри, отвечая отцу, оставался абсолютно спокойным.
— Сюда я пришел, чтобы обрести тишину. А пишу Джоанне. — Он пододвинул пергамент к графу. — Прочтите, если хотите.
— Прошу прощения, мальчик мой, — вздохнул граф Солсбери, сделав шаг вперед, но лишь для того, чтобы тяжело опуститься в кресло; он даже не взглянул на письмо, лежавшее на столе.
— Нас постигло нечто ужасное? — тихо спросил Джеффри.
— Нет. — Граф Солсбери посмотрел на сына. — Разоблачение целей и намерений бунтовщиков посеяло беспорядки в их рядах. Два самых опасных негодяя сбежали. Другие, Думаю, попытаются скрыть свое участие в заговоре. Мы достаточно сильны, пока они одержимы сомнениями.
— Как долго это продлится? — спросил Джеффри. — И можно ли как-нибудь усилить их сомнения и улучшить наше положение?
Бледность и напряженность исчезли с лица графа Солсбери — его радовала верность Джеффри, несгибаемые принципы сына.
— Король уже принял меры! Тебе не следует считать его трусом только потому, что он не сдержал своей печали при плохих известиях… И в этом не было никакого маневра, — поспешно добавил граф, заметив, как губы Джеффри растянулись в презрительной усмешке. — Джон действительно был расстроен, но не испуган. Он не верит, что кто-нибудь может так ненавидеть его. Ему неприятно сознавать, что люди, которые сидят за его столом и пьют его вино, способны на вероломство.
Джеффри поднялся и подошел к очагу, в котором еще горел огонь. Несомненно, отец и сам не верит в то, что говорит. Он не может не знать истинного лица своего брата. Джеффри не понимал одного: вне всяких сомнений, Джон получает нездоровое наслаждение от ненависти своих баронов. Он беспричинно оскорбляет их и насмехается над ними. Так было и когда Джеффри привез ему известие о пожаре в Лондоне. В королевстве, кишащем развратными женщинами и равнодушными, услужливыми мужьями, король, казалось, нарочно выискивал и бесчестил женщин, которые сопротивлялись, если могли, чьи мужья и отцы высоко ценили честь и целомудрие своих жен и дочерей. Когда же Джона оскорбляли, он пользовался самыми низкими способами наказания.
— И какие же меры принял король? — спросил Джеффри, скорее чтобы избавиться от тревожных мыслей, нежели из-за искреннего интереса.
— Для тех, кого Джон считает хотя бы в малейшей степени причастными к заговору, он издал письменные указы с требованием немедленно прислать к нему заложников и передать замки, которые они содержат для него, более преданным людям.
Джеффри промолчал. После того, что случилось с уэльскими заложниками, любой человек, посылающий к Джону сына или дочь, наверняка будет выказывать преданность королю и полное равнодушие к своим детям. От мысли, что король требует заложников у своих же подданных, Джеффри пронзила боль. Конечно, такая мера необходима против покоренного врага. Клятвенные договоры лишь обязывают людей, но горечь поражения и ненависть ничуть не способствуют поддержанию таких договоров. Подданные короля обязаны подчиняться своему сюзерену из любви и уважения, понимая, что их накажут, если они ошибутся, но и страшась его в пределах разумного. Таким образом, если король вызывает к себе своего подданного, сомневаясь в его верности, любой человек, не причинивший вреда своему господину, должен с радостью приехать, объяснить все сам и открыто пожаловаться на оскорбление.
Джеффри пожал плечами. Теперь уже слишком поздно что-либо изменить. Самое печальное в том, что большинство «врагов» Джона ненавидят короля гораздо меньше его собственных баронов.
— Проблема не в них и не в явных бунтовщиках, — медленно продолжал граф Солсбери. — На западе большинство баронов будут слишком поглощены действиями Ллевелина, чтобы бросить королю вызов. На востоке, юге и в центральных графствах мы достаточно сильны для того, чтобы сдерживать всех желающих лезть на рожон, если только там не начнется настоящий, организованный бунт. Следовательно, бунтовщики могут напасть только с севера, где Вески имеет огромную власть. Боюсь, он уже оказывает влияние даже на чужих вассалов.
Граф Солсбери замолчал, и Джеффри повернулся к нему. Лицо его побагровело, в глазах засверкали опасные огоньки. Неужели его отец думает, что люди Иэна поверят в милосердие короля? Джеффри сомневался, что северные вассалы присоединятся к мятежу Вески. Но, если таковое случится, не в чем будет винить Джона, который выступит против них. Пока северные вассалы еще ничего не сделали. Они разрываются между ненавистью к королю и преданностью Иэну, ибо знают, что честь заставит его поддерживать Джона, несмотря на неприязнь к своему сюзерену. Угрозы подтолкнут этих людей в лагерь бунтовщиков. Им нечего будет терять. Пока Джеффри решал, как сказать об этом, умолчав, что люди Иана уже стоят одной ногой в рядах бунтовщиков, граф Солсбери заговорил снова:
— Надеюсь, ты не станешь обижаться, Джеффри, если мне придется написать Иэну и попросить его приехать домой. Я не сомневаюсь ни в твоей преданности, ни в твоих способностях, сын мой. Я знаю, что люди без колебаний и раздумий последуют за тобой в случае войны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72